Ей перевели эти слова.

— Что ж, переведите ей мой ответ, — промолвила кня­гиня. — Смерть никого не может вернуть к жизни; ты можешь убить меня, но сын твой не перестанет от этого быть мертвым. Турки убили моего мужа, который был сердцем моего сердца; мой сын — пленник; моя сестра, мои племянники и я сама находимся во власти Шамиля; так кто из нас, ты или я, имеет большее право роптать на судьбу? Ступай же, несчастная, забудь свой гнев и оставь свою ненависть; у нас есть иной Аллах, отличный от тво­его, это Аллах матерей: он не знает ничего, кроме мило­сердия и прощения.^[7]

Речь княгини была слово в слово переведена старой татарке, которая выслушала ее, надвинула на глаза покрывало, чтобы скрыть свои слезы, и в молчании мед­ленно удалилась.

Через две недели после отъезда из Похальской крепо­сти, когда караван остановился в одном из тех оазисов, какие скрываются в складках гор, на зеленом ковре, усе­янном анютиными глазками и желтыми фиалками, испещренном белыми и сиреневыми ромашками, там появился татарин верхом на коне: он явно искал глазами княгинь и, едва заметив их, пустил своего коня в галоп.

И в самом деле, это был посланец, отвозивший письма в Тифлис; теперь он привез ответ.

Ответ был от князя Орбелиани, деверя княгини Вар­вары.

Письмо оказалось утешительным настолько, насколько это было возможно.

«Верьте, ждите и надейтесь! — говорилось в нем. — Все, что будет возможно сделать, чтобы вернуть вам свободу, будет сделано».

Письмо это вернуло силы даже самым изнуренным пленницам.

Наконец, к вечеру караван прибыл в аул, отстоящий от Веденя не более чем на десять или двенадцать верст. Одна из жительниц этого аула, приведенная муллой, предупредила княгинь, что на следующий день они при­будут к Шамилю и в тот же день он посетит их. Имам призывал пленниц быть при этом с закрытыми лицами, поскольку закон Магомета запрещает любой женщине показываться с открытым лицом перед мужчиной, если только этот мужчина не ее муж.

Одновременно мулла велел принести княгиням кисею, иголки и крученые шелковые нитки.

Княгини провели часть ночи, готовя себе вуали.

Был отдан приказ, чтобы на предстоящем этапе пути каждая из пленниц, независимо от ее звания, имела лошадь и проводника.

По прошествии двух часов пути они прибыли на место. Уже после первых двух-трех верст число людей, сопрово­ждавших пленниц, увеличилось за счет любопытных местных жителей, особенно женщин.

Княгини искали взглядом жилище имама, как вдруг они оказались перед строением высотой в шесть-семь футов, окруженным частоколом и напоминающим скорее загон для скота, чем человеческое жилище.

Кортеж миновал трое ворот, заграждающих входы во столько же дворов.

В третьем дворе был гарем.

Перед тем как войти туда, все сняли обувь.

В помещении пылал жаркий очаг, ожидавший приеха­вших пленниц, которые в нем очень нуждались, так как они насквозь промокли под дождем. Стены были обма­заны желтоватой глиной, разжиженной водой; сквозь дыры в старых изношенных коврах виднелись плохо при­гнанные доски пола. Потолок был настолько низок, что человеку высокого роста пришлось бы под ним согнуться.

Вся комната, длиной в восемнадцать футов, а шири­ной около двенадцати, освещалась лишь через отверстие размером с носовой платок.

Пленницам принесли пилав, кушанье преимуще­ственно татарское. Блюдо, в котором находился пилав, окружали мед и фрукты.

Кроме того, был подан хлеб без соли и чистая вода.

Это было настоящее пиршество по сравнению с трапе­зами, которыми довольствовались княгини со времени их похищения.

Шамиль просил передать им свои извинения. По его словам, это было все, что мог сделать глава бедной страны, еще более бедный, чем сама страна.

Пленниц угощали три жены Шамиля.^[8]

По окончании обеда княгинь известили, что им сле­дует старательно прикрыться вуалями: вот-вот должен был прийти пророк.

Вслед за тем принесли стул, сделанный из дерева и камыша, и поставили его перед дверью. Три татарских переводчика разместились на пороге, но не входя в ком­нату. Один из них был Хаджи — доверенное лицо Шамиля; два других переводили: один на русский, дру­гой на грузинский.

Появился Шамиль.

На нем была длинная белая открытая туника, надетая поверх зеленой туники, и тюрбан белого и зеленого цве­тов (в начале этой книги мы уже попытались набросать его портрет, так что нам не стоит повторяться).

Он сел на стул, поставленный за порогом комнаты. Слуга держал над его головой зонт.

Шамиль обратился к княгине Орбелиани первой, не глядя на нее, равно как и на других, и к тому же полуприкрыв по своей привычке глаза, подобно отдыхающему льву.

— Варвара, — сказал он, не называя княгиню никаким титулом, — говорят, что ты жена Илико, которого я знал и любил. Он был моим пленником; это был человек с благородным и мужественным сердцем и с устами, неспобными произносить ложь. Говорю так потому, что я тоже питаю отвращение к двоедушию. Не пытайтесь обмануть меня: вы совершите ошибку и потерпите не­удачу. Русский султан отнял у меня моего сына; я хочу, чтобы он вернул мне его. Говорят, что вы, Анна и Вар­вара, внучки султана Грузии; так напишите русскому сул­тану, чтобы он вернул мне Джемал-Эддина, а я, в свой черед, возвращу вас вашим родственникам и друзьям. Кроме того, надо дать моему народу денег; для себя же я требую только своего сына.

Переводчики перевели слова Шамиля. Имам добавил:

— У меня есть письма для вас, но одно из этих писем написано не по-русски, не по-татарски, не по-грузински, а буквами, которых здесь никто не знает. Не стоит писать вам на незнакомом языке. Я заставлю переводить все, а то, что нельзя будет перевести мне, не дадут прочитать вам. Аллах советует человеку быть осторожным, и я последую совету Аллаха.

В ответ княгиня Варвара сказала:

— Тебя и не хотели обмануть, Шамиль. Среди нас есть француженка, она принадлежит к народу, с которым ты не воюешь и который, напротив, воюет с Россией. Прошу тебя: дай ей свободу.

— Хорошо, — промолвил Шамиль, — если ее селение находится вблизи Тифлиса, я велю проводить ее туда.

— Ее селение — это огромный и прекрасный город, в котором полтора миллиона жителей, — отвечала княгиня Варвара, — и, чтобы достигнуть его, надо плыть по морям.

— В таком случае, — произнес Шамиль, — она осво­бодится одновременно с вами и до своей страны добе­рется как ей будет угодно.

Затем имам поднялся и сказал:

— Сейчас вам передадут письма, написанные по-русски; но помните, что всякая ложь есть оскорбле­ние, нанесенное Аллаху и его верному слуге Шамилю. Я обладаю правом казнить и казню каждого, кто попыта­ется обмануть меня.

После этих слов он с высочайшим достоинством уда­лился.

XLV. ДЖЕМАЛ-ЭДДИН

Мы уже говорили, что сын Шамиля, Джемал-Эддин, был захвачен при осаде Ахульго, хотя правильнее было бы сказать, что его отдали в заложники.

Напомним, что его мать Фатимат умерла после этого от печали.

Ребенок был увезен в Санкт-Петербург и представлен императору Николаю, приказавшему воспитать его по-княжески и дать ему самое лучшее образование.

Джемал-Эддин долгое время оставался диким и пугли­вым, как серна его гор, но, наконец, на седьмом году жизни в Петербурге стал более общительным, и, при том что он был превосходным наездником уже с семи лет, воспитание юноши дополнялось приучением его ко вся­кого рода физическим упражнениям, к которым присо­единялось и умственное образование.

Джемал-Эддин выучился читать и писать на основе европейской письменности и вскоре уже говорил по- французски и по-немецки так, как говорят на этих язы­ках сами русские, другими словами, словно на своем родном языке.

Молодой кавказец, адъютант императора, поручик, уже стал настоящим русским, как вдруг однажды его вызвали во дворец.

Он застал императора Николая озабоченным и почти что печальным.