— Джемал-Эддин, — сказал ему император, — вы сво­бодны принять или отвергнуть то предложение, какое я намереваюсь вам сделать. Я не стану ни в чем принуж­дать вас, но полагаю, что вы поступили бы достойно, приняв его. Две грузинские княгини, княгиня Чавчавадзе и княгиня Орбелиани, захвачены в плен вашим отцом, который согласен освободить их лишь при условии, что вы возвратитесь к нему. Если вы скажете «да», они будут свободны; если вы откажетесь, они останутся пленни­цами навсегда. Не давайте ответа, поддавшись первому порыву: я даю вам три дня на размышления.

Молодой человек печально улыбнулся.

— Государь, — ответил он, — сыну Шамиля и воспи­таннику императора Николая не нужно трех дней, чтобы понять, что ему следует сделать. Кавказец по рождению, сердцем я русский. Я умру там, в горах, где ничто не будет соответствовать полученному мною воспитанию, но я умру с сознанием, что исполнил долг. Три дня, пода­ренные мне вашим величеством, послужат не для того, чтобы принять решение, а для того, чтобы со всеми про­ститься. С этой минуты я в распоряжении вашего вели­чества и уеду, когда вы прикажете.

В начале февраля он выехал из Петербурга вместе с князем Давидом Чавчавадзе, мужем одной из пленных княгинь.

К концу того же месяца оба они уже были в Хасав­юрте.

Тотчас же в Ведень отправили нарочного с письмом князя; письмо было помечено Владикавказом.

Все это время сын Шамиля жил в Хасав-Юрте, в доме князя Чавчавадзе, в одной с ним комнате, но пользо­вался при этом полнейшей свободой: он дал слово, и его слову верили. Обедал он за столом у генерала барона Николаи.

По случаю выкупа княгинь там дали бал: Джемал- Эддин присутствовал на нем и был его героем.

Он оставался в Хасав-Юрте до 10 марта — дня, назна­ченного Шамилем для обмена.

Но когда наступил этот день, возникло непредвиден­ное затруднение.

Помимо того, что Джемал-Эддину следовало вернуться к отцу, князь еще должен был уплатить Шамилю сумму в сорок тысяч рублей. Так вот, имам потребовал, чтобы эта сумма была уплачена не просто серебром, но еще и мел­кой монетой.

Чтобы раздобыть мелкой монеты в пятьдесят, двадцать пять и десять копеек, требовалось время; и все же в канун обмена ее раздобыли только на тридцать пять тысяч рублей.

Князь попросил Джемал-Эддина, чтобы тот взялся уговорить отца принять пять тысяч рублей золотом. Джемал-Эддин согласился.

10 марта генерал Николаи, взяв один батальон, две пехотные дивизии, девять сотен казаков и шесть пушек, выдвинулся к берегам реки Мичик, где должен был про­исходить обмен.

Правый берег реки, принадлежащий русским, пред­ставляет собой открытую местность; напротив, на левом берегу, который принадлежит имаму, леса простираются до самых гор.

Просматривается лишь пространство в одну версту между рекой и лесом, на ширине примерно в пятьсот саженей.

Шамиль велел передать барону Николаи, чтобы тот остановился в версте от правого берега Мичика, а сам намеревался остановиться в версте от левого берега.

Когда барон Николаи прибыл на условленное место, Шамиль уже был на своем посту; издалека можно было распознать его палатку, над которой развевалось постав­ленное позади нее черное знамя.

К Шамилю тотчас послали армянина по фамилии Гра­мов, который должен был служить переводчиком. Ему следовало узнать, каким образом будет происходить обмен.

Вот что решил Шамиль.

Его сын Гази-Мохаммед в сопровождении тридцати двух горцев приведет пленниц к дереву, находящемуся на правом, то есть на русском, берегу.

Там он найдет своего брата и сорок тысяч рублей, при­везенных таким же конвоем под командой русского офи­цера. Русский офицер покинет Джемал-Эддина лишь после того, как тот будет передан отцу.

Офицер, тридцать два солдата, сундуки с деньгами, шестнадцать пленных горцев и Джемал-Эддин в сопро­вождении барона Николаи и князя Чавчавадзе, через пятьдесят шагов отставших от них, двинулись к Мичику.

С ними был экипаж, предназначавшийся для пленных дам.

По мере того как русский конвой двигался вперед, с противоположной стороны навстречу ему двигались Гази- Мохаммед, его тридцать два всадника и арбы, на которых везли пленниц.

Гази-Мохаммед и его конвой прибыли первыми и стали ждать арбы, вскоре их догнавшие.

Как только арбы подъехали, горцы тронулись с места и приблизились к дереву, к которому русские прибыли в одно время с ними.

Во главе отряда Шамиля ехал на белом коне красивый молодой человек с бледным лицом; на нем была белая черкеска и такая же папаха.

Это был Гази-Мохаммед.

Позади него следовали двумя рядами тридцать два горца, богато одетых и великолепно вооруженных.

Оба отряда остановились в десяти шагах один от дру­гого.

Тогда Гази-Мохаммед и Джемал-Эддин соскочили с коней и бросились друг другу в объятия; увидев обни­мающихся братьев, все мюриды Гази-Мохаммеда закри­чали: «Аллах! Иль Аллах!»

Тем временем князь Чавчавадзе и генерал барон Нико­лаи тоже приблизились к ним.

После этого княгини, их дети и женщины из свиты княгинь были переданы Гази-Мохаммедом князю Чавча­вадзе.

Сундуки с сорока тысячами рублей, следуя в противо­положном направлении, перешли к мюридам.

Джемал-Эддин был представлен княгиням, поблагода­рившим его как своего избавителя; после этого, прости­вшись с князем и бароном и утерев две последние слезы, которые ему было позволено пролить при воспоминании о России, своей приемной матери, он отправился к отцу, сопровождаемый офицерами, обязанными, в соответ­ствии с договоренностями, передать его Шамилю.

За полверсты от того места, где расположился Шамиль, они остановились среди купы деревьев. До тех пор Джемал-Эддин был в русском военном платье. Здесь он снял свой мундир и облачился в черкеску, присланную ему Шамилем.

В нескольких шагах от него, приведенный двумя нуке­рами, приплясывал на месте черный конь, покрытый красным чепраком. Джемал-Эддин вскочил на него, как настоящий горский наездник, и направился к Шамилю.

Едва Джемал-Эддин и сопровождавшие его офицеры проехали несколько шагов, как мальчик лет тринадцати, выбежав из свиты Шамиля, с раскрытыми объятиями пустился во весь дух и бросился на шею Джемал- Эддину.

Это был его младший брат Мохаммед-Шефи.

Наконец, они подъехали к свите, окружавшей Шамиля.

Восточное достоинство имама и его религиозная бес­страстность не позволяли ему, при всем его желании, пойти навстречу сыну. Он ждал, неподвижно восседая между двумя стариками-мюридами. Над головой его дер­жали зонт.

Красота Шамиля была настолько совершенна, а его величие настолько естественно, что русские офицеры остановились в изумлении.

Тем временем Джемал-Эддин приблизился к отцу и хотел поцеловать у него руку. Но Шамиль был уже не в силах более сдерживаться: он открыл сыну объятия, при­жал его к сердцу, и из груди имама, готовой разорваться от волнения, понеслись рыдания.

После этих первых ласк Джемал-Эддин сел по правую сторону от отца; Шамиль продолжал смотреть на него, держа его за руку. Пожирая сына глазами, он, казалось, наверстывал все то время, что они его не видели.

Два офицера, свидетели этого зрелища, стояли непо­движно, не произнося ни слова, настолько благоговей­ные чувства вызвала у них эта сцена.

Тем не менее, поскольку слишком долгое их отсут­ствие могло обеспокоить генерала, они велели сказать Шамилю, что их послали сюда лишь для того, чтобы передать ему сына; поручение исполнено, и теперь они просят отпустить их.

Шамиль приветствовал их и произнес:

— До этого времени я сомневался, что русские сдержат слово. Теперь я изменил свое мнение; поблагодарите от моего имени барона Николаи и скажите князю Чавча­вадзе, что я обращался с его женой и свояченицей так, как если бы они были моими собственными дочерьми.

Потом он поблагодарил офицеров.

Они приблизились к Джемал-Эддину, чтобы про­ститься с ним.

Он бросился в их объятия и, по русскому обычаю, трижды поцеловал каждого.