Один из татар бросился к ним, схватил коня княгини за удила и заставил его идти; но на другом берегу Нануку вынудили спешиться, чтобы подобные затруднения не возникали снова.

Горцы направлялись к Похальской крепости, где они должны были найти Шамиля: он прибыл туда из Веденя, чтобы, так сказать, с высоты горы наблюдать за экспеди­цией. Все те подъемы, на какие они прежде карабкались и взбирались, были лишь первыми ступенями, ведущими к этому орлиному гнезду.

Восхождение заняло пять часов. Одна только княгиня Орбелиани ехала верхом: слабость, испытываемая ею, вынуждала ее оставаться в седле. Каждую минуту ее лошади грозило свалиться вместе с нею в пропасть, но княгиня, казалось, не чувствовала опасности, равно как и усталости. Нужно перенести великое горе, чтобы не думать о своих собственных бедах: княгиня испытывала сострадание лишь к бедам других. Она сверх положен­ного исполняла заповедь Евангелия, любя ближнего больше себя самой.

Наконец показалась крепость, но на такой высоте, что невозможно было понять, как до нее добраться; со всех сторон, чтобы посмотреть на пленных, сбегались лезгин­ские пастухи, перепрыгивая с одной скалы на другую над пропастями, от которых могла закружиться голова даже у диких коз. Отряд покинул Грузию; он пересекал ней­тральную землю и вступал во владения горцев.

Кругом царило безлюдье.

Наконец, отряд поднялся туда, где склоны гор, словно роскошным ковром, покрывала зелень; казалось, что эта зелень столь же вечна, как вечен снег, лежащий над нею. Однако дорога становилась все труднее и труднее; каж­дую минуту приходилось останавливаться, поскольку пленницы то и дело падали и, даже понуждаемые уда­рами, не в силах были подняться.

Со всех сторон сбегались лезгины, которые окружили пленниц и с любопытством разглядывали их. Один из этих лезгин протянул руку к французской гувернантке и, ни слова не говоря, потащил ее за собой. Госпожа Дрансе закричала: она опасалась сделаться вещью, которой вся­кий будет считать себя вправе располагать; но тот, кто завладел ею во дворе поместья, вмешался и оттолкнул лезгина.

— Умеет ли она шить и кроить рубахи? — спросил тот, кто протянул к ней руку.

— Да, — ответила какая-то русская женщина, которая понимала, что своим ответом она уготовит горькую участь г-же Дрансе, и желала ей этого лишь по той един­ственной причине, что та была француженка.

— В таком случае я дам за нее три рубля, — сказал лез­гин.

В разговор вмешалась княгиня Орбелиани.

— Это жена французского генерала, — промолвила она, — и за нее заплатят выкуп.

— Раз так, — сказал первый хозяин гувернантки, — ее надо отдать имаму Шамилю.

При упоминании этого имени все споры прекрати­лись.

Отряд приблизился к крепости; на площадке, приле­гавшей к подножию лестницы, которая вела туда, собра­лось около десяти тысяч человек, выстроившихся в два ряда. Все эти люди были почти голые.

Пленницам предстояло пройти между двумя этими рядами. Горцы бросали на пленниц взгляды, в которых не было ничего утешительного; они впервые видели жен­щин с открытыми лицами, и каких женщин! Грузинок!

Они испускали хриплые крики, напоминавшие крики охваченных любовным желанием волков; женщины при­крывались руками, как для того, чтобы не видели их, так и для того, чтобы ничего не видеть самим.

Среди этой толпы можно было по их бляхам распо­знать наибов Шамиля. Они удерживали горцев, которые, не будь этого, бросились бы на женщин; каждую секунду наибам приходилось загонять кого-нибудь из них обратно в строй, нанося им удары кулаком либо плетью или угро­жая им кинжалом.

Наконец появился Хаджи, интендант Шамиля: он при­шел, чтобы от имени имама забрать княгинь, детей и их свиту.

Княгиня Орбелиани первой поднялась по лестнице, ведущей в крепость; но, войдя туда, пленницы должны были спуститься на несколько ярусов ниже и оказались в каком-то едва освещенном подземелье. Тем не менее в этом полумраке они вскоре начали различать друг друга. Здесь было четверо детей: Георгий Орбелиани, Саломея, маленькая Тамара и маленький Александр.

Через полчаса туда же спустилась едва живая княгиня Чавчавадзе. Едва войдя, она произнесла:

— Где Лидия?! Кто из вас видел Лидию?

Ей никто не ответил, и она скорее рухнула на пол, чем опустилась на него.

В эту минуту заплакал какой-то ребенок одного воз­раста с Лидией.

— Моя дочь! — воскликнула княгиня. — Это моя дочь!

— Нет, — послышался чей-то голос, — это не ваша дочь, княгиня, это моя маленькая сестра, которой тоже четыре месяца и которая со вчерашнего утра ничего не ела: она вот-вот умрет.

— Она не умрет, — сказала княгиня, — дайте ее мне.

И, взяв маленькую Еву, она с рыданиями стала кор­мить ее грудью.

В это время вошел Хаджи-Карах.

— Шамиль требует к себе княгиню Чавчавадзе, — про­изнес он.

— Чего он хочет? — спросила княгиня.

— Он хочет говорить с ней.

— Так пусть он придет сам. Я не пойду.

— Но ведь он имам, — сказал Хаджи-Карах.

— А я княгиня, — ответила пленница.

Хаджи-Карах удалился.

Когда он доложил Шамилю об отказе княгини, имам на мгновение задумался, а потом произнес:

— Хорошо, отведите их в Ведень: там я их и увижу.

XLIV. КНЯЗЬ ИЛИКО ОРБЕЛИАНИ

Подземелье, однако, было заполнено любопытными. Более всего их привлекал распространившийся слух, будто вдова и сын князя Илико Орбелиани только что прибыли в Похальскую крепость.

Дело в том, что князь Илико Орбелиани пользовался у лезгин большой известностью. Он был для них одним из тех врагов, каких боятся, уважают и какими при этом восхищаются.

В свое время он тоже стал пленником Шамиля, его доставили в Ведень и привели к имаму. Шамиль чрезвы­чайно обрадовался, узнав, кто оказался у него в плену: в каждом знатном пленнике он видел возможность возвра­тить себе, путем обмена, своего сына Джемал-Эддина.

Потому Шамиль и велел привести к нему князя Илико.

— Твоя свобода зависит от тебя, — заявил он плен­нику.

— Назначь за нее цену, — отвечал князь, — и, если сумма не превысит моего состояния, я заплачу ее тебе.

— Речь идет не о деньгах.

— А о чем же?

— Об обмене: голову за голову.

— Я не понимаю тебя.

— Напиши императору Николаю, чтобы он возвратил мне моего сына, и в обмен на него я отпущу тебя.

— Ты безумец, — отвечал ему князь, — разве импера­тору Николаю пишут такое?

И он повернулся спиной к Шамилю.

Шамиль, не сказав более ни слова, велел отвести князя обратно в тюрьму.

Прошло полгода.

По прошествии этого времени Шамиль снова призвал к себе князя и повторил ему то же предложение.

Князь дал тот же ответ.

— Ну что ж, — сказал Шамиль — посадите его в яму.

Яма в Ведене — это нечто вроде Мамертинской тюрьмы в Риме. В нее спускаются по приставной лестнице, и, когда лестницу убирают, оттуда уже невозможно выйти, даже если входное отверстие открыто.

Кувшин воды и черный хлеб, которые получает там узник, дополняют сходство этой ямы с Мамертинской тюрьмой.

Как там, так и здесь смерть наступает по прошествии определенного времени, причем без всякого вмешатель­ства палача: для этого достаточно одной лишь сыро­сти.

Время от времени Шамиль посылал к князю выяснить, не согласится ли он написать императору. В конце кон­цов князь даже перестал отвечать на этот вопрос.

Правда, слабость его достигла уже такой степени, что он едва мог говорить. Шамиля предупредили, что еще одна неделя пребывания князя в этой страшной тюрьме приведет его к смерти.

Шамиль приказал вытащить его из ямы.

После этого князя привели во двор, расположенный перед гаремом. Находясь в одной из клетушек, окружа­ющих этот двор, Шамиль мог видеть все, что там должно было произойти.

Один из наибов, которого сопровождали девять чело­век с ружьями в руках, вышел навстречу князю Илико.

— Илико Орбелиани! — сказал ему наиб. — Шамиль, рассерженный твоими отказами, приговорил тебя к смерти. Однако он предоставляет тебе право самому выбрать вид казни.