Этот час оказался самым страшным для княгини Анны. То, что произошло дальше, сама она досказать мне не могла, так что в свой черед слово взяла ее сестра. И, точно так же как в Дантовом аду Паоло рыдает, когда рассказ ведет Франческа, княгиня Чавчавадзе рыдала, когда рассказ вела княгиня Орбелиани.

С той минуты, как была поднята тревога и началось это стремительное бегство, княгиня Анна с трудом удер­живала затекшей рукой дочь. Она собрала все свои силы, напрягла всю свою волю и, издавая невнятные звуки, не зная более, что говорить и что делать, пыталась придви­нуть ребенка к своему рту, чтобы удержать малютку хотя бы зубами, но в конце концов пришла в полное изнемо­жение. Внезапно от сильного толчка ребенок выпал из ее рук. Она попыталась спрыгнуть с лошади, но лезгин удержал ее. Лошадь, получив удар плетью, прыгнула впе­ред, и мать оказалась в десяти шагах от своего ребенка; в отчаянии она извивалась за спиной всадника, но все оказалось тщетно; к тому же было уже поздно: лошади мчались одна за другой, топча копытами еще кричавшего и дышавшего ребенка; какой-то чеченец вспорол ему грудь кинжалом, и ребенок замолк: он был мертв.

Лишь много времени спустя княгиня узнала страшную правду.

Тело ребенка было найдено, опознано и принесено отцу.

Однако маленькая Лидия оказалась не единственной жертвой. В тот момент, когда лезгины вознамерились бежать, вместо того чтобы сражаться, они решили изба­виться от всего, что задерживало их бегство. Из сотни уведенных ими пленных шестьдесят, которых они сочли менее ценными, чем другие, были убиты. Трупы этих людей, найденные вскоре, обозначили дорогу, по кото­рой следовали горцы.

Лишь трое погибших принадлежали к дому Чавчавадзе: дочь княгини, жена управляющего и жена священника.

Даже убегая, лезгины предавали огню грузинские деревни, встречавшиеся им по дороге, и захватывали новых пленных взамен тех, кого они убили, чтобы уско­рить свое отступление.

К ночи отряд оказался у одного их тех лесов, которые покрывают подножия гор и представление о которых я не раз пытался дать моим читателям. Эти леса состоят из колючих кустари лков, по-русски называющихся держи­дерево, и потому непроходимы: дорогу в них прихо­дится прокладывать с помощью шашки и кинжала. Это было еще не так страшно для горцев в их одежде из лез­гинского сукна, которое одно способно сопротивляться подобным острым колючкам, но женщины были в крови, и каждую минуту их волосы цеплялись за упрямые ветви.

Однако для горцев это не имело никакого значения, ибо им необходимо было идти вперед. Они опасались грузин и потому ехали не останавливаясь. Ночь эта была ужасна.

Около десяти часов начался подъем в гору. В полночь в горах были замечены костры, и отряд двинулся в их сторону. Слышны были лишь возгласы, которые испу­скали слабеющие голоса: «Воды, воды, воды!»

Возле этих костров был устроен двухчасовой привал. Пленным раздали понемногу воды и снова отправились в путь.

Дорога сделалась просто невыносимой: надо быть гор­цем и иметь горских лошадей, чтобы передвигаться по подобным дорогам. У тех, кто шел пешком, ноги по самое колено были покрыты кровью. Время от времени какая-нибудь женщина валилась на землю, воскликнув: «Уж лучше умереть!», но удар плетью поднимал ее на ноги и заставлял продолжать путь.

Наконец, отряд добрался до какой-то равнинной мест­ности, и всадники возобновили свой обычный галоп, от которого им пришлось отказаться во время слишком крутого подъема. Время от времени на дороге встреча­лись пастухи: это были лазутчики, произносившие лишь одну фразу по-лезгински:

«Можете ехать, дорога свободна».

И горцы ехали дальше.

Около одиннадцати часов был сделан второй привал. Всадники бросили на землю четыре бурки и посадили на них княгинь. Наиб по имени Хаджи-Карах сбросил с себя изодранную черкеску и отдал ее в починку княгине Варваре.

В эту минуту появилась французская гувернантка.

— Вы видели Георгия? — спросила ее княгиня Орбе­лиани.

— Да, княгиня, видела, перед тем как мы вошли в лес, — отвечала гувернантка. — Он был с кормилицей.

Княгиня Анна с усилием подняла голову; можно было подумать, что это мертвец пошевелился в гробу.

— А Лидия? — еле слышно спросила она.

— Я не видела ее, — запинаясь, ответила францу­женка.

Княгиня Чавчавадзе снова поникла головой.

— Чем это вы заняты? — спросила гувернантка кня­гиню Варвару.

— Как видите, милая Дрансе, я чиню черкеску моего повелителя, — отвечала та с печальной улыбкой.

Француженка силой вырвала у нее из рук черкеску и принялась за работу сама.

В это время привели няньку детей княгини Анны. Это была грузинка по имени Нанука. Несчастная получила три удара саблей по голове. Только чрезвычайно густые волосы не дали раскроить ей череп; однако она была в крови, струившейся у нее по плечам и стекавшей по спине. Кроме того, удар кинжала покалечил ей руку: один из ее пальцев повис, удерживаемый лишь на сухо­жилии. Княгиня Орбелиани оторвала воротник и рукава своего платья и перевязала руку несчастной Нануки.

Что же касается ее головы, то к ней лучше было не прикасаться: образовавшиеся там сгустки крови остано­вили кровотечение, так что природа сама позаботилась о перевязке.

Отряд снова двинулся в путь. На этот раз только обеих княгинь посадили на лошадей, но при этом они оказа­лись разлучены.

Остальные пленницы шли пешком.

Французская гувернантка и Нанука шли рядом. Ране­ная Нанука, обессиленная от потери крови, передвига­лась медленно и с трудом, но каждый раз, когда она останавливалась, вконец ослабев, лезгин возвращал ей силы ударами плетью.

В конце концов, доведенная до крайности, чувствуя себя не в состоянии идти дальше и понимая, что она вот- вот испустит дух под этими ударами, Нанука начала отчаянным голосом звать княгиню Орбелиани: «Душенька! Душенька!»

Княгиня услышала эти крики, узнала голос и, несмо­тря на возражения сопровождавшего ее лезгина, остано­вила свою лошадь. Ее звание все же заставляло лезгин оказывать ей определенные знаки уважения, проявлять которые по отношению к другим они не считали своим долгом. Она спешилась, посадила Нануку на свою лошадь, а сама попыталась идти пешком.

И в самом деле, она шла таким образом часа два или три; но грязь мешала ей идти так быстро, как этого желали ее проводники, поэтому они заставили ее снова сесть верхом; однако Нануке было позволено располо­житься за спиной у княгини. Через несколько минут княгиня потеряла сознание. В том состоянии слабости, в каком она находилась, для подобного обморока оказа­лось достаточно, чтобы Нанука вцепилась в нее руками.

После этого происшествия одному из татар было при­казано спешиться, и его лошадь отдали княгине.

По дороге отряд то и дело догонял и опережал группы пленников; в одной из таких групп княгиня Чавчавадзе разглядела девушку из деревни Цинандали. Ее умира­ющую мать лезгины бросили на дороге; сама она была со своей бабушкой и братом. Брат нес на руках самого маленького в их семье ребенка. Это была четырехмесяч­ная девочка по имени Ева. С вечера и до полудня ребе­нок не имел еще и капли молока.

Тем временем отряд подъехал к горному потоку, пре­граждавшему дорогу. О раненой, едва державшейся в седле даже на обычной дороге, некому было позабо­титься, и было ясно, что ей не добраться до противопо­ложного берега.

Княгиня Орбелиани остановила лошадь и потребовала, чтобы Нануку посадили позади нее.

Лезгины сделали вид, что они не поняли ее слов.

— Я так хочу, — повторила княгиня, которой желание совершить добрый поступок дало сил приказывать.

Бедную Нануку посадили позади княгини, и та напра­вила свою лошадь в воду; однако посреди потока живот­ное остановилось, всем своим видом показывая, что оно хочет избавиться от своей обременительной ноши.

Разумеется, если бы две эти женщины упали в воду, они погибли бы: горный поток бежал по крутому склону, и уже в десяти шагах от места падения они были бы низ­вергнуты в пропасть.