Там завязывается драка: люди, оставшиеся грабить внизу, понимают, что лучшую долю получат те, кто захва­тил пленников: живая добыча самая ценная, ведь лез­гины знают, что среди этих пленников есть княгини, которые стоят пятьдесят, сто, двести тысяч рублей. Свер­кают кинжалы, пистолеты извергают пламя, грабители грабят один другого, убийцы убивают друг друга.

Когда действующие лица этой страшной сцены — похитители, убийцы и жертвы — смогли осмотреться вокруг, то вот что они увидели.

Княгиня Чавчавадзе лежала распростертая на земле, с разметавшимися, как у античной Кассандры, волосами — великолепными черными волосами, мягкими и шелкови­стыми, — и прижимала к груди малютку Лидию, трех­месячного ребенка.

Мать была почти нагая — с нее сорвали все ее одежды, за исключением юбки и панталон; ребенок был в одной рубашонке, без одеяла, без пеленок. Лошади лезгин окружали княгиню так близко, что каждую минуту каза­лось, будто они вот-вот затопчут ее.

Французская гувернантка, сама ставшая пленницей какого-то татарина и отданная в руки двух нукеров, при виде этого зрелища бросилась к несчастной женщине, крича:

— Княгиня! Княгиня!

Та с жестом отчаяния подняла голову.

— Дети?! Дети?! — воскликнула она.

— Мария здесь, на лошади, — отвечала г-жа Дрансе, — а Саломея немного дальше.

В эту минуту один из нукеров, под надзор которого она была отдана, схватил ее за руку и силой оттащил назад.

По крику гувернантки: «Княгиня! Княгиня!» — лезги­нам стало понятно, какая важная пленница лежит на земле. Четыре или пять человек бросились, чтобы завла­деть ею. Кинжалы вышли из ножен и вошли в человече­скую грудь. Два лезгина упали. Тот, кто одержал победу, спросил по-грузински:

— Ты кто? Княгиня?

— Да, — отвечала она. — А мой сын?! Где мой сын?!

Лезгин указал ей на сына, сидевшего на лошади. И тогда несчастная мать, радуясь, что она видит своего ребенка живым, сняла с себя бриллиантовые серьги и отдала их этому человеку.

Вслед за этим она лишилась сознания и, полумертвая, упала навзничь.

На другом конце двора верхом на лошади сидела княжна Нина Баратова, эта прекрасная восемнадцати­летняя девушка. Ничто не было нарушено в ее туалете — и платье, и грузинская шапочка, и вуаль на ней выгля­дели так, словно она только что вышла от обедни.

Старая тетка, княгиня Тина, напротив, была в самом истерзанном виде. С нее сорвали почти все ее одежды, и ее волосы свисали ей на лицо.

Что касается столетней старухи, кормилицы отца князя, то она, полураздетая, была привязана к дереву, от которого ее отвязали лишь на другой день.

Как и ее, старую княгиню Тину лезгины не стали брать с собой. Вероятно, у этих диких и крайне примитивных людей старость не имеет цены.

Затем, после страшного и жестокого, последовало комичное.

Начался грабеж; каждый уносил что мог, не понимая, что он уносит: один — шали, другой — столовую посуду, тот — бриллианты, этот — кружева. Грабители поедали все, что им попадалось, даже мелки для игры в карты и помаду; они пили прямо из бутылок: розовое масло и касторовое, для них все было равно. Один лезгин ломал великолепные серебряные блюда, чтобы засунуть их в свой мешок; другой запасался сахаром, кофе и чаем, ради этих малоценных предметов упуская из виду вещи куда более дорогие; третий заботливо прятал медный подсвеч­ник и пару старых перчаток.

Сцены эти были варварскими, ужасными и в то же время шутовскими.

Наконец, час спустя, главари подали сигнал к отъезду. Женщин посадили на лошадей позади себя. Лишь одна княгиня Чавчавадзе непонятно почему осталась на своих собственных ногах, держа в объятиях малютку Лидию.

Лезгины покидали поместье.

XLIII. ПЛЕННИЦЫ

Похитители выехали из поместья и стали спускаться по узкой дороге, которая вела к ручью. На пути у них ока­зались экипажи князя.

Лезгины подожгли их, и те запылали.

Отряд приблизился к берегу ручья. Через него пере­правились верхом все, кроме княгини Чавчавадзе, кото­рая по-прежнему шла пешком, по-прежнему неся на руках свою маленькую дочь.

Посреди потока сильное течение сбило ее с ног; какое-то время она катилась среди камней, не выпуская ребенка из рук. Два всадника спешились и помогли ей встать на ноги.

Затем ее заставили сесть на лошадь позади одного из лезгин.

Именно этого она и боялась. Чтобы не свалиться с лошади, ей пришлось одной рукой обхватить всадника, так что у нее оставалась лишь одна свободная рука, кото­рой она могла поддерживать маленькую Лидию, и, как ни велика была материнская сила, княгиня вскоре ощу­тила, что эта рука занемела. Мало-помалу уставшая рука опустилась, и при каждом шаге лошади ребенок стал уда­ряться о седло.

— Во имя Неба! Во имя Господа! Во имя Магомета, если уж на то пошло! — кричала несчастная мать. — Дайте мне что-нибудь, чем я смогу привязать моего ребенка! Мой ребенок падает!

Между тем старший брат малютки Лидии, Александр, тринадцати или четырнадцати месяцев, был вырван из рук кормилицы и брошен посреди двора, но его подо­брала горничная княгини, крепкая девушка по имени Луция; не зная, чем накормить ребенка, она давала ему сначала воду, а затем снег.

Как ни малопитательны были вода и снег, их все же оказалось достаточно, чтобы не дать ребенку умереть с голоду.

Что же касается князя Георгия Орбелиани, то его оста­вили у кормилицы. Он был силен и крепок и этой силой и крепостью пришелся по душе лезгинам. Кормилица получила веревку и крепко привязала ребенка к себе.

Саломею и Марию разлучили с их французской гувер­нанткой, г-жой Дрансе. Характеры двух этих девочек давали себя знать: горячая и гордая Саломея грозилась и даже колотила своей ма^генькой ручкой похитителя; кроткая и робкая Мария плакала, испытывая голод.

Юный лезгин, лет четырнадцати, сжалился над ней.

— На, возьми, — сказал он, протягивая ей яблоко. — Вы, грузины, привыкли есть каждый день.

Девочка взяла яблоко и съела его.

Крестьянский мальчик по имени Ило был взят в плен одновременно со всеми. Случай сблизил двух детей. Ило, сидевший на лошади позади лезгина, окликнул Марию; дети узнали друг друга и принялась болтать и смеяться.

Трехлетняя Тамара, привыкшая к княгине Орбелиани, которая стала ей второй матерью, кричала и плакала, оттого что их разлучили, и без конца призывала свою добрую Варвару. Ее крики надоели лезгинам: они засу­нули ее головой вперед в мешок и привязали этот мешок к седлу одной из своих лошадей. Оказавшись в мешке, ребенок притих там и заснул.

Отряд был внушительный: он состоял примерно из трех тысяч лезгин. Их лошади не придерживались ника­кой проложенной дороги и ехали прямо через виноград­ники и поля, ломая виноградные лозы и топча копытами спелые хлеба.

Наконец отряд достиг берега реки, полноводье кото­рой не так давно успокоило князя. Вода в ней была все еще высока, и на мгновение у пленных появилась надежда, что лезгины не осмелятся переправиться на другой берег; но те горцы, что подъехали к берегу пер­выми, без всяких колебаний направили в реку своих лошадей, проявляя при этом удивительную смелость и ловкость. Те, за спиной у кого находились дети, взяли их и, одной рукой держа их над водой, другой рукой управ­ляли своими лошадьми. Что же касается женщин, то им лишь посоветовали держаться покрепче.

Лошадям вода была уже по шею, и примерно на трети ширины реки они были вынуждены пуститься вплавь, чтобы достичь противоположного берега. В середине русла маленькая Мария крикнула своей гувернантке:

— Милая Дрансе, ты теряешь свою юбку!

Так оно и было: на другой берег бедная женщина при­была в одной сорочке и корсете, заледенев от холода, так как воды Алазани поднялись из-за таяния снегов. Кто-то из лезгин сжалился над ней и дал ей свою бурку.

Переправившись через Алазань, горцы сделали корот­кий привал, однако отдых этот длился недолго. Послы­шались ружейные выстрелы. Горсть грузин, проявляя присущую им необузданную храбрость и питая надежду освободить княгинь, напали на лезгин, которых было вдесятеро больше; но, вместо того чтобы отразить напа­дение, лезгины, опасаясь, что эта горсть людей была всего лишь авангардом, пустили своих лошадей вскачь и понеслись по полям, пашням, рвам и скалам, крича: «Имам Шамиль! Имам Шамиль!», подстегивая лошадей ударами плети и мчась вперед с такой скоростью, что у пленных захватывало дух.