Две фаланги, посаженные вместе в банку, тотчас бро­саются одна на другую и не расслабляются до тех пор, пока одна из них не окажется мало того что мертвой, но еще и растерзанной на клочки.

То же самое происходит, если запереть ее со скорпио­ном. Скорпион вступает в борьбу, но в конце концов почти всегда становится жертвой.

Что такое скорпион, знают все: здесь он такой же, как и в Европе. Однако красная разновидность скорпионов опаснее желтых скорпионов, а еще одна разновидность, черная, опаснее красных.

Хотя в Баку мы находились ноябре и, следовательно, погода стояла относительно холодная, там в это время вполне можно было доставить себе удовольствие и найти одного или двух скорпионов под любым крупным кам­нем, лежащим у подножия южной части городских стен.

Для путешественников, вынужденных ночевать под открытым небом или располагаться лагерем в палатке, самое верное предохранительное средство от скорпиона, фаланги и даже от змеи — спать на бараньей шкуре.

Дело в том, что баран — самый жестокий враг этих тварей.

Бараны очень лакомы до скорпионов и фаланг: сколько бы стадо баранов ни встретило их на своем пути, все они будут съедены. Летом можно видеть, как они бегут, отсту­пая перед пасущимися баранами, причем в таком коли­честве, что трава кишит ими и колышется из-за этого.

Еще одно существо, не только почти столь же опасное, но к тому же еще более надоедливое и несносное, чем скорпионы, фаланги и змеи, ибо от него невозможно защититься, это москит.

На протяжении пяти месяцев, с мая и до конца сентя­бря, воздух начиная от Казани и вплоть до Астрабада принадлежит москитам.

Неуловимые для глаз, неосязаемые для рук, порха­ющие с помощью двух вертикальных крыльев, они про­никают сквозь тончайшие ткани, целиком забираются в кожу, порождая зуд, такой же болезненный, как ожог, что приводит к появлению гнойничков, которые на три- четыре месяца оставляют на теле почти такие же следы, как оспа.

Существует одна персидская деревня, где никогда не останавливаются путешественники. Деревня эта называ­ется Миана.

Только там, появившись неизвестно откуда, водятся небольшие клопы, укус которых смертелен для иностран­цев. Весьма странно, что местные жители, когда их кусают эти насекомые, не испытывают никаких послед­ствий, кроме тех, что оказывает на них обычный укус.

Ну а теперь, поскольку мы к этому подошли, скажем несколько слов о саранче — седьмой и последней казни египетской.

Саранча совершает настоящее нашествие на Грузию и Персию. Среди ясного неба внезапно появляется на горизонте темное облако.

Вам кажется, что это гроза.

Однако облако приближается чрезвычайно быстро, и вскоре вам становится понятно, что никогда ни один смерч не двигался так стремительно, даже если его под­гонял своим крылом ветер.

К тому же оно свинцового цвета.

Облако это — мириады саранчи.

Везде, где она опустилась, урожай оказывается снят. После нее на поле не остается ни одного хлебного колоса, а в лесу — ни одного листочка на деревьях.

К счастью, эти тучи саранчи, как бы густы они ни были, вскоре тают; их преследуют стаи птиц, которых персы и грузины чтят так же, как голландцы чтят аистов, а египтяне — ибиса.

Этот истребитель саранчи, называемый по-местному «тарби», есть не что иное, как paradisea tristis наших музеев.

Наконец, словно для того, чтобы и животные подвер­гались таким же бедствиям, как человек, по всему про­странству, заключенному между двумя морями, произ­растает растение, смертельное для лошадей.

Это понтийская полынь.

Нередко табун из сорока, пятидесяти, ста лошадей полностью погибает на пастбище, где произрастает эта трава. Генерал Цицианов, о трагической смерти которого во время предпринятой им осады Баку мы рассказывали, потерял таким образом всех своих артиллерийских лоша­дей.

Овцы и быки едят эту траву, не претерпевая никакого вреда.

Кровопускание, кислое молоко и оливковое масло служат хорошим, но не всегда действенным средством против такого отравления.

Мы призываем туристов, которых охватило желание проделать такое же путешествие, какое было проделано нами, запастись в Петербурге или в Москве мешочком персидского порошка.

Этот порошок имеет свойство отгонять от тех, кто рас­сыпает его вокруг себя, большую часть насекомых, о злотворных инстинктах которых мы только что расска­зали.

Впрочем, я везу во Францию пакетик этого порошка, так что его можно будет подвергнуть исследованию. Мои слабые ботанические познания позволяют мне до сих пор считать, что персидский порошок составляется всего-навсего из пестиков ромашки.

XXIX ШАХ-ХУСЕЙН

Рассказывая о нашем посещении мечети Фатимы, я упо- мянул о татарском празднике, устраиваемом в Дербенте, Баку и Шемахе по поводу годовщины смерти Хусейна, сына Али и той самой Фатимы, в мечети которой мы побывали. Так как смерть Хусейна произошла 10 октя­бря, то по чистой случайности нам довелось присутство­вать на этом ежегодном празднике.

Я не могу обещать, что мне удастся рассказать о нем вполне вразумительно, ибо незнание языка вынуждало меня почти все время воспринимать это зрелище как красочную пантомиму, скорее домысливая происходя­щее, чем правильно понимая его суть, или же полагаться на то, что говорили мне, коверкая французские слова, мои услужливые соседи.

Что же касается Калино, то вследствие недостаточного образования, которое получают в русских университетах, он еще больше, чем я, был несведущ в отношении дра­матического представления, разворачивавшегося на наших глазах.

Тем не менее я отважусь на разбор этого спектакля: мой рассказ, при всех его изъянах, покажет читателям, до какой степени развито у наследников Чингисхана и Тамерлана драматическое искусство.

Не знаю, известно это вам или неизвестно, дорогие читатели, — хотя я намерен приступить к рассказу так, как если бы это было вам неизвестно, — что магометан­ство разделяется на две партии: суннитскую партию Абу Бакра и Омара и шиитскую партию Али.

Турки по большей частью принадлежат к первой, то есть они сунниты.

Персы принадлежат ко второй, то есть они шииты.

К чести обоих народов следует признать, что из-за этого религиозного различия они еще и сегодня так же пламенно ненавидят друг друга, как это делали в шест­надцатом столетии католики и гугеноты.

Шииты отличаются особой нетерпимостью: их нена­висть к христианам обычно так велика, что никакой шиит ни за что на свете, даже под страхом голодной смерти, не сядет за один стол с христианином, а если тот будет буквально умирать от жажды, не предложит ему воды, опасаясь осквернить свою чашку.

Шииты — это настоящие правоверные старого закала, живущие по заповедям Магомета.

Татары, обитающие в Дербенте, Баку и Шемахе, в основном принадлежат к этой любезной их сердцу пар­тии, и именно они с особым пылом и рвением отмечают горестную для них годовщину смерти сына Фатимы.

Скажем несколько слов о Хусейне, чтобы, если это возможно, сделать наш рассказ более понятным.

Али, двоюродный брат Магомета, женился на его дочери Фатиме и с этого времени оказался не только двоюродным братом, но еще и зятем Пророка. У Али и Фатимы было два сына: Хасан и Хусейн. После смерти своего старшего брата Хасана, которая произошла в 669 году от Рождества Христова, Хусейн считался имамом, то есть законным главой религии. Одиннадцать лет он мирно жил так в Мекке, как вдруг после смерти Муавии, произошедшей в 680 году, его призвали в Куфу жители этого города, вознамерившиеся провозгласить его хали­фом; он откликнулся на этот призыв, но по неосторож­ности взял себе в сопровождающие лишь сто человек.

Тем временем Йазид, сын Муавии, справедливо или несправедливо подозревая Хусейна в причастности к убийству отца, решил отомстить кровью за кровь. Он напал на Хусейна недалеко от Багдада, на равнине Кер­белы, в месте, которое еще и сегодня носит название Мешед-Хусейн, или Гробница Хусейна.