Справа от площади высится христианская церковь.

Мы велели отвезти нас к уездному начальнику, г-ну Пигулевскому, который поспешил встретить нас у дверей своего дома и пригласил прийти к нему в тот же день на второй обед.

На первом обеде, проходившем в то самое время, когда мы прибыли в город, нам нельзя было присутствовать, поскольку за столом там были две татарские княгини, мать и дочь, а религиозные и общественные обычаи запрещают магометанским женщинам поднимать свои покрывала перед посторонними мужчинами.

Даже сам г-н Пигулевский не был допущен к устроен­ному им застолью, на котором присутствовали лишь его жена и дочь. Так что он приберег свои силы для обеда с нашим участием.

Нам выделили есаула, который встал во главе колонны и двинулся впереди нашего тарантаса, сопровождая нас в отведенную нам квартиру. Эта квартира, расположен­ная возле католической церкви, состояла просто- напросто из гостиных клуба, то есть представляла собой лучшее в городе жилое помещение, которого лишили себя члены клуба, чтобы отдать его в мое распоряже­ние.

Я уже даже не выражаю больше никому свою благо­дарность, а лишь удостоверяю, что на протяжении всего путешествия нам оказывали подобное щедрое гостепри­имство.

Мы были чрезвычайно рады отсрочке, предоставлен­ной нам г-ном Пигулевским, поскольку благодаря этому у нас появилось время ополоснуться, но, как только мы стали барахтаться в наших тазах, он явился собственной персоной.

Как выяснилось, обе татарские княгини решили отсту­пить ради меня от своих национальных и религиозных обычаев: они хотели непременно повидаться со мной. Повар тут же принялся за работу, так что второй обед уже готовили и его должны были подать через четверть часа.

Два экипажа г-на Пигулевского ждали нас у ворот, а сам он, намереваясь увезти нас с собой, ждал, когда мы приведем себя в порядок.

Скажу отдельное похвальное слово г-ну Пигулевскому: он этого вполне заслуживает.

Господин Пигулевский — уездный начальник, полиц­мейстер и, вероятно, судья — сорокалетний мужчина ростом в пять футов восемь дюймов, скроенный в ширину соответственно своему росту, облаченный в русский мун­дир и с татарской папахой на голове.

Невозможно увидеть сквозь космы меховой татарской шапки блеск глаз более умных, более понятливых и выразительных.

Остальная часть лица — полные щеки, белые зубы, чувственные губы — удивительно вяжется с этими гла­зами.

Господин Пигулевский ни слова не говорит по-фран­цузски, но каждое русское слово он произносит с таким искренним выражением, с такой яркой интонацией, что вам становится понятно все, о чем он хочет сказать. Бла­годаря своему радостному и открытому лицу он нашел основы алфавита всеобщего языка, который наши уче­ные ищут со времени разрушения Вавилонской башни.

Мы сели в экипаж и возвратились к дому г-на Пигу­левского.

Едва войдя туда, я понял, отчего по радостному лицу нашего хозяина разлито выражение счастья: дочь шест­надцати лет, мать тридцати двух—тридцати четырех лет, казавшаяся скорее сестрой своей дочери, обе восхити­тельные красавицы, два-три других ребенка, едва нача­вшие подниматься по ступеням жизни, — такова была семья, с дружески протянутыми руками вышедшая нам навстречу.

Две татарские княгини и муж младшей из них допол­няли круг, куда нас допустили с сердечным радушием и где, судя по тому, какой прием нам здесь оказали, нас ждали, я бы сказал, с нетерпением.

Одна из княгинь была жена, а другая — дочь Мехти- Кули-хана, последнего хана Карабаха.

Матери на вид было лет сорок, а дочери двадцать. Обе были в национальных одеяниях.

Дочь была очаровательна в этом наряде, скорее бога­том, впрочем, чем изящном.

Маленькая девочка трех или четырех лет, одетая в такое же платье, как и ее мать, с удивлением смотрела на нас большими черными глазами, в то время как между коленями бабушки прятался мальчик пяти-шести лет, на всякий случай или инстинктивно сжимавший рукоятку своего кинжала.

Это был, клянусь, настоящий кинжал, острый, как игла, и заточенный с обеих сторон, словно бритва, кин­жал, который французская мать никогда не оставила бы в руках своего ребенка и который татарские матери вкла­дывают в руки своих детей как первую игрушку.

Отец семейства, князь Хасай Уцмиев, родившийся в Андрей-ауле, где мы недавно побывали в такой славной и приятной компании, — это красивый, степенный муж­чина тридцати пяти лет, который говорит по-французски, словно парижанин, одет в красивый черный с золотом наряд, на голове носит остроконечную грузинскую шапку, а на боку — кинжал с рукояткой из слоновой кости и в позолоченных ножнах.

Признаться, я вздрогнул, услышав его чистое и безу­коризненное французское произношение.

В Санкт-Петербурге, насколько я понял, князь позна­комился с моим добрым другом Мармье, и теперь он тот­час принялся говорить мне о нем то доброе, что я и сам о нем думаю, а в заключение попросил меня передать от него привет ученому-путешественнику, как только я вер­нусь в Париж.

Поскольку я не знаю, где теперь пребывает Мармье — в Танжере или в Томбукту, в Мехико или в Дамаске, — и поскольку, вполне естественно, он не находится в библи­отеке Министерства народного просвещения, я начинаю прямо сейчас исполнять возложенное на меня поруче­ние, но не потому, что мне хочется побыстрее отделаться от него, а потому, что я спешу передать Мармье привет от друга.

Дамы, уже отобедавшие, оставались за столом во время нашего обеда. Дочь г-на Пигулевского, прекрас­ная голубая гурия, как назвал бы ее Магомет, прекрас­ный лазурный ангел, как назовет ее однажды Господь Бог, была нашим переводчиком на протяжении всей тра­пезы.

Когда обед закончился, выяснилось, что экипажи уже запряжены.

Речь шла о том, чтобы отправиться смотреть знамени­тые бакинские огни.

Бакинские огни известны всему свету, но, естественно, куда меньше о них знают французы, то есть народ, путе­шествующий менее всех других народов в мире.

В двадцати шести верстах от Баку находится знамени­тое святилище огня Атеш-Гях, где пылает вечный огонь.

Этот вечный огонь питается нефтью.

Нефть — это горное, или каменное масло, способное воспламениться в любое мгновение, легкое и прозрач­ное, когда оно очищено, но испускающее густой дым даже в очищенном виде и обладающее неприятным вку­сом, что не мешает ее бытовому использованию от Лен­корани до Дербента. Ею пропитывают бурдюки, служа­щие для перевозки вина, что придает вину особый вкус, который чрезвычайно ценим знатоками, но к которому я никак не мог привыкнуть. Ею смазывают также колеса телег, что избавляет возчиков от необходимости притра­гиваться к свиному жиру, к которому они, в основном мусульмане, питают отвращение. Наконец, из нее изго­тавливают цемент, который, будучи прародителем древ­неримского цемента, использовался, как уверяют, при постройке Вавилона и Ниневии.

Нефть образуется вследствие распада твердой горной смолы, производимого подземными огнями. Ее находят во многих местах земного шара, но в самом большом изобилии она обнаруживается в Баку и его окрестностях. Повсюду вокруг города, по всему берегу Каспийского моря вырыты колодцы различной глубины — от трех до двадцати метров; проходя сквозь глинистый мергель, пропитанный нефтью, в ста из них выделяется черная нефть и в пятнадцати — белая нефть.

Ежегодно там извлекают примерно сто тысяч центне­ров нефти; ее отправляют в Персию, Тифлис и Астра­хань.

Если вам будет угодно бросить взгляд на карту Каспий­ского моря и провести вдоль параллели, на которой стоит Баку, прямую линию до противоположного берега, то почти рядом с побережьем, где обитают кочевые турк­менские племена, вы обнаружите остров Челекен, или Нефтяной остров.

На противоположном берегу в море вдается Апшерон- ский полуостров, где на той же самой линии находится большое количество источников нефти и битума. У око­нечности Апшерона, образуя пролив, располагается остров Святой, именуемый так гебрами и парсами, поскольку на нем тоже есть газовые и нефтяные колодцы.