— Нет, разбойников.

— Так вот, друг мой, именно потому, что здесь много разбойников и мало легенд, я отыскиваю легенды. Что же касается разбойников, то я придаю им меньшее зна­чение; к тому же, у меня всегда есть уверенность, что с ними я встречусь. И как называется эта легенда?

— «Снег с горы Шах-даг».

— А что это за снег с горы Шах-даг?

— Сначала вам следовало бы спросить меня, что такое гора Шах-даг.

— Вы правы. Так что же такое гора Шах-даг?

— Это небольшая гора, чуть выше Монблана, и на нее даже не обращают внимания, поскольку она всего лишь часть Кавказа. Мы увидим ее на пути в Кубу. Однажды утром она потихоньку выросла между верховьями рек Кусар и Кудиал-чай; высота ее четыре тысячи триста метров.

— Ну, а снег, которым она покрыта?

— Вот это совсем иное дело: татары приписывают ему необычайное свойство. Когда лето стоит чересчур засуш­ливое и слишком долго не бывает дождя, выбирают тата­рина, слывущего самым храбрым во всей округе, и посы­лают его в горы, чтобы он, не страшась пропастей и разбойников, принес в медном кувшине фунт или два этого снега. Татарин приносит снег в Дербент, находит мулл, собравшихся в той самой мечети, где перед вами держали речь, и оттуда все в торжественном шествии, с бесконечными молитвами идут к Каспийскому морю, чтобы бросить в него снег.

— Ну, а затем что?

— Затем идет дождь.

— Дураки, — произнес Муане.

— Это ненамного глупее, дорогой мой, чем рака с мощами святой Женевьевы.

— Что правда, то правда. А то, что вы читаете, это история горы или история снега?

— Нет, это история молодого человека, отправивше­гося за снегом, рассказ об опасностях, которым он под­вергался и так далее, и тому подобное.^[40]

— Кто же вам дал эту книгу?

— Разумеется, князь. Он сказал мне: «Переведите-ка это для Дюма: я уверен, что он найдет тут кое-что инте­ресное».

— Милый князь! Мало того, что ему приходится забо­титься о пище для тела, так он еще принялся отыскивать пищу для ума. Калино, читайте. Я расскажу вам потом обо всем, что мы увидим по дороге, а вы переводите поскорее, мой мальчик. Если Багратион сказал, что это хорошая книга, значит, она действительно хорошая.

— Да, неплохая.

— Так вы довольны?

— Доволен.

— Ничего другого и не нужно. Ну же, ямщик, айда- ай д а!

«Айда-айда!» на татарском языке соответствует рус­скому «Скорей-скорей!».

Нашему ямщику было тем более непростительно засы­пать, что дорога, по левую сторону которой простиралась степь, а по правую тянулось подножие гор, была велико­лепна.

Огромная стая пеликанов резвилась в море, проявляя, разумеется, грацию, присущую стае пеликанов. Внезапно почтенные пернатые стали выказывать сильное беспо­койство; их полет, обычно столь размеренный, стал бес­порядочным; вместо того чтобы прижиматься к самой воде, они с громкими криками поднялись в небо. Такой маневр заслуживал внимания. Я начал пристально смо­треть в их сторону и вскоре опытным взглядом охотника различил две или три почти незаметные черные точки: именно они и стали причиной всего этого волнения.

То были два или три сокола, преследовавшие целую сотню пеликанов, которым пришла в голову пагубная мысль обратиться в бегство и броситься на восток.

Вскоре черные точки исчезли вовсе, и между лазурью неба и синевой моря остались видны лишь белые пятна. Какое-то время они еще летели, уменьшаясь, словно хлопья тающего снега, и, наконец, совсем растаяли в воздухе.

Наш конвой поступил почти так же, как пеликаны.

При выезде из Дербента с нами было пятьдесят мили­ционеров и шесть линейных казаков. Некоторые из этих милиционеров, облаченные не в форменную одежду, а в какие-то причудливые наряды, выглядели в высшей сте­пени живописно. Для татар нет ничего важнее оружия: те, что входили в наш конвой, были одеты в лохмотья, но носили пояс, стоивший пятьдесят рублей, кинжал и шашку ценой в сто рублей и патронташ ценой в двадцать пять рублей.

На второй станции, то есть в Куларе, наш конвой состоял всего лишь из пятнадцати милиционеров и трех казаков.

Впрочем, наш первоначальный конвой был просто- напросто почетным эскортом: хотя от Дербента до Баку вы следуете все время вдоль Лезгинской линии, на кото­рую вступают чуть выше селения Эндирей, никакая опас­ность здесь вам не угрожает, что не мешает местным путешественникам отправляться в поездку вооружен­ными до зубов, а иноземным путешественникам, если они не удостоились конвоя, ожидать, как уже говори­лось, оказии.

Вскоре после третьей станции мы прибыли на берег Самура.

Этот грозный поток — мы не хотели бы оказывать ему честь, называя его рекой, — который в мае приобретает гигантские размеры и на восемь—десять футов заливает пространство в полверсты, сейчас ужался до ширины обычного ручья, что, впрочем, не мешало ему громко шуметь и создавать препятствие путникам. Мы дерзко перерезали его надвое нашим тарантасом и нашей теле­гой. Он клокотал, выл, пытался взять приступом наши экипажи, но так и не сумел в этом преуспеть.

Изо всех сил подгоняя лошадей ударами кнута, мы во весь опор взлетели на противоположный берег Самура, представлявший собой почти отвесный скат высотой в двадцать или двадцать пять футов. Выше уже говорилось, что на Кавказе именно таким способом преодолевают препятствия в виде складок местности.

Если лошади повалились на спуске, седоки погибнут.

Если лошади попятились на подъеме, седоки опять- таки погибнут.

Однако лошади не валятся и не пятятся, так что никто не погибает.

Ну а если такое случается, что ж, человеческая жизнь так мало значит на Востоке: как мне говорили в Кон­стантинополе, это товар, дешевле которого нет ничего.

К вечеру мы прибыли в Кубу. Было уже совершенно темно, когда мы въехали в еврейскую слободу, служащую предместьем города.

Здешние евреи, что бывает редко, скорее земледельцы, чем торговцы. Они происходят, как и воинственные евреи Лазистана, от пленников Синаххериба. Их пред­местье ведет к мосту, переброшенному через речку Кудиал-чай, над которой Куба возвышается более чем на сто футов.

Этот подъем по дороге без ограждения, которой ноч­ной мрак придавал фантастический вид, был невероятно страшным.

Оставив позади узкие ворота, мы въехали в Кубу.

Однако нам подумалось, что мы въехали в озеро, островами в котором были дома: улицы города весьма напоминали каналы Венеции.

Наш тарантас погрузился в воду по самую ступицу.

Определенно, я предпочел бы оказаться в Самуре со всей его яростью и всем его шумом: по крайней мере, сквозь его воду, чистую как хрусталь, была видна галька, которую он катил.

Командир конвоя повел нас прямо в квартиру, где нам уже был приготовлен ужин.

Кубинское ханство было одним из самых значитель­ных в Дагестане. Оно заключает в себе приблизительно десять тысяч семей, что составляет от шестидесяти до шестидесяти пяти тысяч душ.

В самом городе насчитывается до одной тысячи семей, то есть около пяти тысяч жителей.

Впрочем Куба, по крайней мере сам город, пользуется чрезвычайно дурной славой в отношении воздуха, кото­рым там дышат. Это своего рода Террачина Каспийского моря. Для русских солдат трехлетнее пребывание в гар­низоне Кубы означает смертный приговор: как показы­вает вскрытие, почти у всех трупов печень и легкие пора­жены гангреной, а это доказывает, что несчастные умирают от малярийной заразы.

Однако здесь наблюдается некое странное явление, не укладывающееся ни в какие предположения ученых: оно состоит в том, что евреи, которые живут в долине и кото­рым, следовательно, приходится дышать более скверным воздухом, чем обитателям Кубы, живущим на горе, не знают лихорадок, от каких умирают их соседи на правом берегу Кудиал-чая.

Главными предметами торговли в Кубе являются ковры, которые ткут женщины, и кинжалы, которые про­изводят оружейники, соперничающие между собой в славе. Я хотел купить пару этих кинжалов, но щедрые подарки князя Багратиона и князя Али-Султана сделали меня привередливым, и мне не удалось найти здесь достаточно красивых или интересных в историческом отношении кинжалов, чтобы пополнить ими мою кол­лекцию.