Со всем тем воображение, не вовсе простылое, любит и старается хоть в половину обманывать себя и воздвигать из обломков если не целые дворцы, то живописные разва­лины дворцов.

Так было и со мной, когда, отстав от поезда, съезжал я по обрывистому ущелью. Я не мог закружить мечтаний моих до того, чтобы наяву видеть кругом себя создания причудливого воображения восточных поэтов: по крайней мере, я припоминал известные мне из переводов отрывки восточных поэм, как прелестный балет, как игру калейдо­скопа, как испаряющиеся призраки обаятельного сна.

Надо мной широкими кругами плавал орел; горный ключ невидимо журчал глубоко под ногами, и на востоке синелось необъятное море, облитое морем туманов ... и кругом утесы, опоясанные зеленью, венчанные гранатником с пла­менными цветами ... какие рамы для фантазии!

Проводник заблудился — так мало любопытны татары до подручных мест, освященных преданием! Наконец, устав продираться верхом сквозь дубняк, и колючку, и терны, мы бросили коней и по крутизне спустились на дно ручья — это единственный ход к "Дому дивов" ("Девын-эв"), который иначе называют "Гибель визиря" ("Визирь-гран"), убитого тут во время какого-то нашествия персиян. Мы шли под сводом ветвей, по мшистым каменьям — и вот пещера пред нами. Ручей образовал тут широкое колено, и огромная скала, упавшая с вышины отвесных берегов ущелья, стоймя стоит у входа, словно на страже. Жерло этой пещеры, закопченное дымом, не более восьми шагов поперек и двух с половиной в вышину ... Входим: пещера немного расширяется овалом, сзади ее другая, поменее, в боках выбиты ясли для коней ... помост усеян тысячами костей, ибо это место — всегдашний притон разбойников и плотоядных зверей. Один из бывших с нами есаулов рассказывал, что он в прошлом году убил тут гиену. Вообще должно признаться, что пещера дивов обманула наше ожидание: в ней тесно и душно жить не только великанам, да и обыкновенным смертным; одно лишь преддверие ее, заключенное утесами, заросшее деревами, заплетенное кружевом плюща и дикого винограда, стоило взгляда, даже избалованного красотами природы.

Вперед!

За горной деревней Джалганны взялись нам показать еще диковинку: это пещерка, известная под именем Эмджекляр- пир, то есть "Святых сосцов". За крутизной надо было слезть опять с коней и, хватаясь за корни дерев, спу­ститься в глубокую долину ... Спустились, огляделись: при подошве скалы, под шатром тутовых дерев, указали нам небольшую впадину, разве сажень в диаметре, с округлого потолка которой висели каменные сосцы, весьма похожие на женские груди, и из каждого ниспадали капли воды, звуча на чаше, выбитой ими. Дождевая влага, растворяя известковые слои и потом процеживаясь сквозь трещины пластов более твердых, мало-помалу образовала эти натеки, оставляя по закону сцепления добычу свою кругами около скважин. Впрочем, я видал тысячу разновидных ста­лактитов и — никогда подобного. Вероятно, особенная клейкость составных частей раствора была виной этой странной игры случая. Женщины окрестных гор веруют крепко в целительную силу воды, истекающей из сосцов матери-природы. Когда в груди их иссякнет молоко, они издалека приходят сюда пешком, приносят в жертву барана, мешают с землей воду каменных сосцов и набожно пьют ее. Если вера не всегда спасает, зато всегда уте­шает, а это разве безделица!

И мы напились чудесной воды, и мы полюбовались диким удольем; вскарабкались вверх и, снова проехав деревню, ударились прямо к западу; нам должно было объехать недо­ступную коням крутизну, по которой спускалась Дагбари ('Торная стена") от четырехугольной крепостцы, на самом обрыве ее стоящей; но прежде чем приблизиться к желан­ным развалинам, нас повели на северную сторону горы — посмотреть чем-то знаменитый ключ.

— Вот он, вот Урус-булах ("Русский родник"), — сказал татарский бек, бородатый наш чичероне, привстав на стременах и подымая папах свой. — Из него пил русский падишах Петер, когда впервые взял Дербент!

Мы спрыгнули с коней и с благоговением черпали горстью воду. Сколько лет протекло с тех пор, как он утолил жажду величайшего из царей и величайшего из людей (две доблести, редко между собой смежные)! Но он все еще журчит неизменно — зато как много изменились с тех пор русские! С каким самосознанием нравственной и политиче­ской силы попирали мы Кавказ, на который первый нало­жил пяту преобразователь России! Я воображал себе дер­жавного великана в толпе его сподвижников и кавказских наездников, дивящихся друг другу и еще более дивящихся быть вместе! О как бы дорого дал я, чтобы угадать, какие мысли звездились во всеобъемлющей голове Петра в ту минуту, когда, припав к этому ключу, глотал он кровавым потом своим купленную влагу! Сомнение ли волновалось в душе его об успехе зачатого им дела или великая мысль величия России и тогда явилась в его уме, как Минерва из головы Юпитера, в полной силе и в полном вооружении?..

Правда ли, что

... Заране слышит гений Рукоплескания грядущих поколений!

Князь Дмитрий Кантемир был в поезде Петра Великого и передал рассказ о Кавказской стене Баеру.

И наконец мы приблизились к развалинам Кавказской стены, примыкающей к крутизне. Какое величавое и с тем вместе какое печальное явление предстало очам нашим ... победа природы над искусством, времени над трудом чело­века! Там виделась постепенность разрушения a priori^[35] и a posteriori^[36], так сказать, поколение веков, работающих на судьбу. Слабое зерно, запав в трещинку, в спай камней, и разрастаясь деревцом, инде выдвинуло корнями плиты вон из средины стены, раскололо другие, разорвало, сбросило их долой ...и вот воздух, питатель жизни, грызет их; дожди, живители злаков, точат их, и разрушение не щадит лежа­щих во прахе. Ветер засыпает, растение дробит самые останки, застилает коварной зеленью листов раны, про­резанные его корнями.

Лишь один сострадательный плющ, как песня баянов, свивает две половины времени, вяжет, будто узами род­ства, стоящих и падших — еще целые и уже разбитые гро­мады. Дубы, грецкие орешники, тут и чинары шумят внизу, торчат из боков, гнездятся на верху развалин, сидят на них, опустив крылья подобно орлам, вцепясь когтистыми корнями, и нередко, опрокинутые бурею, держат на воздухе свою добычу. Но не везде время победило твердыню. Во мно­гих местах, сбросив с чела зубчатую корону бойниц, она еще гордо вздымается над народом дерев, ее осаждающих отовсюду, и лишь столповидные тополи помавают наравне с ней кудрявыми головами, гордясь одним ростом, не крепо­стью. Мелкие поросли и седой мох, эта пена столетий, лепятся по груди великанов древности и наводят на нее свою мрачную краску. Инде зелень проседает по швам кам­ней узорчатою вышивкой. Инде плющ распустил с башни зеленое знамя свое, но верх стены даже с целыми бойни­цами всегда увенчан кустарником, и между него стоят молодые деревья, будто на страже. Глядя на свежесть этой стены, подумаешь, что она сто лет назад построена и едва ль пятьдесят назад брошена на съедение пустыне. Дожди не размыли, а только выгладили ее, и перуны будто сплавили ее в одну толщу. И какая тишь, какая глушь в окрестности! Изредка разве прощебечет птичка. Роскош­ная трава ложится на корень нетронутая, и только копыто коня табасаранских разбойников топчет поляны, багряные земляникою!

Но к делу. Кавказская стена начиналась у южного угла крепости Нарын-Кале и шла прямо от востока на запад по холмам и оврагам непрерывно. До обрыва, который мы объ­ехали (это верст пять от Дербента), видны еще развалины четырех небольших крепостей, из коих крайняя цела. Таких крепостец впоследствии проехали мы много. Они стоят друг от друга на неровном расстоянии (вероятно, для воды), и сами разной величины, от 120 до 80 шагов длиной; шириной всегда менее. Иногда с четырьмя круглыми наугольными башнями, иногда с шестью. Укрепления сии, примыкавшие к стене, вероятно, служили главными караульнями, скла­дочными местами для оружия и запасов, местом житель­ства начальников и точками сбора и опоры в случае про­рыва. Самая стена вышиной, и толщиной, и образом кладки совершенно сходная с дербентскою. Первая, правда, изме­няется иногда, смотря по игре почвы, ибо старались, сколь возможно, сохранить горизонтальность короны. Но там, где стена должна идти по наклону, верхние и прочие ряды плит идут уступами, так что каждая плита вырублена наугольником. Плиты почти все 2 42 футов длины, 1³А ширины, а толщиною около одного. Кладены две плиты вдоль стены, а третья между ними ребром и вовсе без цементу; зато внутренность стены сбита из булыжника и обломков, связанных глиной с примесью известки. Башни маленькие, и всегда набиты землей, и всегда головой своей в уровень со стеною — отличительная черта азиатской фортификации от готической, в которой башни высоко вздымаются над стеной, пусты и потому в несколько рядов прорезаны стрельницами (meurtrferes). Но всего замечатель­нее и всего более доказывающее незапамятную древность этой стены есть неизвестность сводов: явление, которое заметил Денон в пирамидах фараонов. С опасно­стью сломать голову или задохнуться в ямах, ползал я по всем тайникам, в каждой крепостице к воде ведшим, и уверился, что сводный замок строителям Кавказской стены был неведом, хотя в Дербентских воротах, вероятно после и в разные времена, выведены своды, и не острые (еп ogive), но всегда круглые (plein-cintre), вопреки арабской архитек­туре, распространившейся вместе с исламизмом. Коридоры накрыты или широкими плоскими плитами, или плитами в выступ, или, наконец, кровлею из плит, сложенных, как на карточном домике, треугольником. Кровли в выступ иногда снизу округлены, что и дает им ложный вид свода, но малейшее рассмотрение разуверяет тем скорее, что они почти все от тягости, на них лежащей, треснули и рас­щепились веером. Камень сечен был, вероятно, в близких каменоломнях, теперь забитых и заросших дебрями; но пре­дание уверяет, что его возили с морского берега. Отсут­ствие в нем раковин, составляющих основу приморского каспийского известняка, опровергает это лучше трудности перевозки в бездорожные горы.