Южные ворота могут служить, мне кажется, подтверж­дением этого мнения: они увенчаны знаменитым персид­ским львом, которого сын Кавада избрал своим симво­лом и который выделяется среди различных пород львов, придуманных ваятелями, той характерной чертой, что его голова имеет вид погремушки.

Ниже льва начертана надпись на древнеперсидском языке, которую никто из нынешних персов прочитать не может. Багратион пообещал мне сделать оттиск с этой надписи, ну а я пообещал ему заставить моего ученого друга Соси сделать ее перевод.

Только ночь вынудила нас возвратиться в дом, а лучше сказать, в наш дворец, и мы обратились к ней с мольбой, чтобы она прошла столь же быстро, как проходят летние ночи.

Ведь мы так жаждали обозреть Дербент, который пред­стал перед нами в волшебстве вечерних сумерек и, конечно же, должен был являть собой самое любопытное зрелище из всего, что нам доводилось увидеть когда-либо прежде.

XXIII ОЛЬГА НЕСТЕРЦОВА

С рассветом мы были уже на ногах. Не будем, однако, неблагодарны к постелям дербентского губернатора и засвидетельствуем, что уже в третий раз, теперь в Дер­бенте, мы спали на чем-то, напоминавшем тюфяк, и укрывались полотенцами, напоминавшими простыни.

Русское гостеприимство опередило наше пробуждение: коляска, запряженная, вероятно, еще с вечера, ожидала у ворот.

Необходимо ежеминутно повторять, хотя этого все равно будет недостаточно, что ни один народ на свете не способен так понимать все тонкости гостеприимства, как русский народ.

Оставляя в стороне его второстепенные улицы, Дер­бент, подобно романским церквам, перерезан кресто­образно двумя главными улицами, из которых одна про­дольная, а другая поперечная.

Продольная улица идет от моря к персидско-татарскому городу, однако она вынуждена остановиться у базара, поскольку пересеченность рельефа не позволяет ей под­ниматься выше.

Поперечная улица идет от Южных ворот к Северным, или, если предпочтительнее воспользоваться другими названиями, от ворот Льва к воротам Фонтана.

Обе стороны улицы, идущей в гору, застроены лав­ками, причем почти все они принадлежат медникам и кузнецам. В глубине каждой из этих лавок выдолблена ниша, и в ней неподвижно, с важностью, присущей его породе, на жердочке восседает сокол.

Во все дни праздников и отдыха кузнец или медник, словно знатный вельможа, доставляет себе удовольствие поохотиться с соколом на жаворонков и других мелких птиц.

Осмотрев базар, мы отправились в мечеть. Мулла ждал нашего прихода, чтобы помочь нам осмотреть ее. Я хотел было по восточному обычаю снять сапоги, но он не позволил это сделать, так что в итоге там просто убрали священные ковры и нас провели по каменным плитам.

Когда мы покидали мечеть, в глаза мне бросилось нечто вроде надгробного столба. Мне подумалось, что этот столб должен иметь отношение к какой-нибудь легенде.

И если я и ошибся, то лишь отчасти: это оказалась не легенда, а подлинная история.

Около ста тридцати лет тому назад, когда Дербент, персидский город, находился под властью Надир-шаха, местные жители восстали против шахского наместника, весьма мягкосердечного и миролюбивого, посланного им судьбой, и выгнали его из города.

Однако Надир-шах не мог позволить, что перед ним, властителем Азии, закрыли ворота в Европу; взамен миролюбивого наместника он послал в Дербент самого жестокого из своих фаворитов, приказав ему любой ценой снова захватить город и оставив на его усмотрение выбор наказания, которому следовало подвергнуть мятежников.

Новый хан двинулся к Дербенту, взломал его ворота и овладел городом.

На другой день после того, как хан взял в свои руки власть в Дербенте, он приказал всем правоверным отпра­виться в мечеть.

Благонамеренные мусульмане явились туда, неблаго­намеренные остались дома.

Каждому из тех, кто явился по его приказанию, хан повелел вырвать при входе в мечеть один глаз.

Что же касается тех, кто остался дома, то им вырвали оба глаза.

Глаза всех этих кривых и слепых взвесили: по персид­ской мере их набралось семь батманов, по русской — три с половиной пуда, по французской — сто десять фун­тов.

Все эти глаза погребены под столбом, стоящим напро­тив ворот, между двумя платанами.

Мы как раз выслушивали эту историю, весьма похо­жую на одну из сказок султанши Шахерезады, как вдруг я увидел приближающуюся ко мне группу примерно из двадцати персов, во главе которых шел двадцать первый перс, по-видимому их начальник.

Я был далек от мысли, что они ищут меня, но уже через минуту все мои сомнения на этот счет рассеялись.

Персы явно нацелились на меня.

— Что это значит, дорогой князь? — поинтересовался я у Багратиона.

— Ну, — отвечал он, — мне кажется, что это депута­ция.

— А вы не думаете, что они идут для того, чтобы вырвать у меня глаз? Я не имею никакой охоты быть вла­стелином царства слепых.

— Не думаю, чтобы вы имели повод опасаться чего- либо подобного; к тому же мы здесь для того, чтобы защищать вас: нельзя ведь так вот взять и вырвать глаз у почетного члена полка местных горцев. Во всяком слу­чае, я знаю главу этой депутации: он порядочнейший человек, потомок того, кто в свое время преподнес ключи от города русскому императору; его зовут Кавус-бек Али- Бен. Сейчас я узнаю, что им от вас надо.

Багратион направился к Кавус-беку Али-Бену и спро­сил у него, чего тот хочет.

— Все очень просто, — пояснил мне князь, верну­вшись. — Этот славный человек, который изъясняется по-русски, читал ваши книги в русском переводе; он пересказал их — вы же знаете, что персы прекрасные рассказчики, — так вот, он пересказал их своим друзьям, и люди, которых вы здесь видите, — это почитатели «Мушкетеров», «Королевы Марго» и «Монте-Кристо».

— Послушайте, дорогой князь, я приехал из Парижа в Дербент совсем не для того, чтобы рисоваться. Поэтому скажите откровенно, чего на самом деле хотят от меня эти люди?

— Да я же объяснил вам, честное слово! Только не показывайте, что вы в этом сомневаетесь, а то они очень огорчатся; ну вот, они подошли: примите важный вид и слушайте.

И в самом деле, глава депутации приблизился к нам, положил руку на сердце и обратился ко мне со следу­ющей речью на русском языке:

— Прославленный путешественник!..

Мне перевели это вступление, и в ответ я поклонился со всей важностью, на какую был способен.

Кавус-бек продолжал:

— Прославленный путешественник! Ваше имя известно нам благодаря вашим сочинениям, переведенным на рус­ский язык. Уже давно газеты возвестили о чести, которой вы пожелали удостоить нас, посетив наш город. Уже давно мы ждем вас; теперь мы лицезреем вас и посему пребываем в счастье. Позвольте же, ваше превосходи­тельство, выразить вам радость и признательность пер­сидского населения Дербента, а также высказать надежду, что вы не забудете наш город, как ни один из его жите­лей никогда не забудет день вашего приезда к нам.

Я поклонился.

— Примите, — сказал я ему, — самую искреннюю бла­годарность человека, который всю жизнь стремился быть собратом Саади, никогда не имея надежды стать его соперником.

Князь перевел мой ответ, точно так же как перед этим он перевел обращенную ко мне речь; Кавус-бек повторил мои слова всей депутации, которая, по-видимому, оста­лась чрезвычайно довольна ими.

— Теперь, — сказал мне князь, — я полагаю, что было бы правильно пригласить его на обед.

— А вы не полагаете, что шутка несколько затяну­лась?

— Но, клянусь вам, это вовсе не шутка.

— Куда же, по-вашему, мне пригласить его на обед? В «Парижское кафе»?

— Нет, к себе домой.

— Но я здесь не у себя дома: я в доме генерала Ассе- ева, дербентского губернатора.

— Нет, вы у себя дома. Выслушайте то, что я скажу, и запомните это: на Кавказе, причем всюду на Кавказе, вы можете войти в первый встречный дом и сказать: «Я иноземец и пришел просить у вас гостеприимства». Тот, кому вы окажете эту милость, уступит вам свой дом, удалится со всей своей семьей в самую маленькую ком­натку и будет каждый день заботиться о том, чтобы у вас ни в чем не было недостатка; и, когда по проше­ствии недели, двух недель, месяца вашего пребывания у него, вы соберетесь покинуть его дом, хозяин будет ждать вас у порога, чтобы сказать вам: «Продлите еще на день честь, которую вы мне оказали, и поезжайте завтра».