— Это любовница или жена, как вам будет угодно, шамхала Тарковского. Вы помните тот дом на вершине скалы?

— Еще бы! И Муане тоже помнит его; не правда ли, Муане?

— Что? — переспросил Муане, сидевший в другом экипаже.

— Да ничего: я просвещаюсь.

И я обратился к Багратиону:

— Так вы говорите, князь, что о ней существует какое-то предание, какая-то легенда?

— Лучше того: подлинная история, и вам расскажут ее в Дербенте. На свете нет ничего более романтического.

— Прекрасно, я сделаю из этого целый том.^[32]

— Вы сделаете из этого четыре, шесть, восемь томов — сколько пожелаете. Но неужели вы думаете, что ваших парижских читателей так уж заинтересует любовь авар­ской ханши и татарского бека, даже если он и потомок персидских халифов?

— Почему бы и нет? Сердце везде сердце — во всех странах света.

— Да, но страсти проявляются по-разному. Нельзя судить обо всех жителях Азии по Оросману, не жела­вшему, чтобы Нерестан превзошел его в благородстве. Аммалат-бек — Аммалат-бек это возлюбленный Султа- неты — так вот, Аммалат-бек, убивший полковника Вер­ховского, который спас его от виселицы, вырывший труп Верховского из земли, чтобы отрубить ему голову, и при­несший эту голову Ахмет-хану, отцу Султанеты, который назначил такую цену за руку своей дочери, — вряд ли все это будет вполне понятно графиням из Сен-Жерменского предместья, банкирам с улицы Монблан и княгиням с улицы Бреда.

— Это будет ново, дорогой князь, а я рассчитываю на новизну. Но что это там показалось?

— Да это Дербент, черт побери!

И в самом деле, это был Дербент, то есть огромная циклопическая стена, которая загораживала нам дорогу, протянувшись от вершины горы до самого моря.

Лишь массивные ворота, принадлежавшие, судя по их форме, к той мощной восточной архитектуре, которой предназначено бросать вызов векам, стояли открытыми перед нами и, казалось, втягивали в себя воздух и загла­тывали дорогу.

Возле этих ворот возвышался фонтан: он был построен, по-видимому, еще пеласгами, и к нему приходили чер­пать воду татарские женщины в своих длинных накидках в яркую клетку.

Вооруженные до зубов мужчины стояли, прислони­вшись к стене, неподвижные и важные, как статуи.

Они не говорили между собой и не смотрели на про­ходивших мимо них женщин: они грезили.

По другую сторону дороги тянулась одна из тех раз­рушенных стен, какие всегда есть возле ворот и фонта­нов в восточных городах и, по-видимому, находятся там для того, чтобы произвести впечатление на приезжих.

Внутри стены, там где, без сомнения, некогда стоял какой-то дом, росли огромные дубы и ореховые деревья.

Мы велели остановить экипажи.

Так редко можно встретить город, соответствующий тому представлению, какое вы составили себе о нем по его имени, по истории его возникновения и по сверши­вшимся на его глазах событиям!

Но Дербент в самом деле таков; и это не просто город с железными воротами: он сам не что иное, как желез­ные ворота; это огромная стена, призванная отделить Азию от Европы и остановить своим гранитом и своей медью вторжение скифов — этого ужаса древнего мира: в его глазах они представляли собой живое варварство, и само их имя напоминало свист их стрел.

Наконец, мы решились въехать в город.

Это в самом деле пограничный город, стоящий на стыке Европы и Азии, одновременно европейский и ази­атский.

В верхней его части находятся мечеть, базары, дома с плоскими крышами и крутые подъемы, ведущие в кре­пость.

Внизу — дома с зелеными кровлями, казармы, дрожки и телеги.

Однако кишевшая на улицах толпа являла собой сме­шение персидских, татарских, черкесских, армянских и грузинских нарядов.

И посреди всего этого неторопливая, невозмутимая, ледяная и белая, как привидение в саване, армянка, задрапировавшаяся в длинное белое покрывало, словно античная весталка.

Ах, как же все это было красиво! Мой бедный Луи Буланже, мой дорогой Жиро, отчего вас не было с нами! Ведь мы с Муане оба звали вас с собой.

Экипажи остановились перед домом губернатора, гене­рала Ассеева; сам он был в Тифлисе, но слуги ждали нас на крыльце и обед был подан на стол: Багратион протя­нул свой волшебный жезл от Темир-Хан-Шуры до Дер­бента, и все было готово к нашему приезду.

Мы поели как можно скорее, ибо нам хотелось вос­пользоваться последними лучами солнца, чтобы спу­ститься к морю, находившемуся всего лишь в двухстах или трехстах шагах от нас.

Багратион взялся быть нашим проводником. Дер­бент — это его город, а точнее, его царство; здесь все его знали, все его приветствовали, все ему улыбались; чув­ствовалось, что все эти жители любят его, как принято любить все расточительное и благодетельное, как свой­ственно любить родник, изливающий свою воду, или дерево, отряхивающее свои плоды и дарующее тень.

Просто невероятно, как же легко быть добрым, если ты силен.

Огромное впечатление на нас произвело здесь в пер­вую очередь небольшое земляное строение; его защи­щали две пушки, и оно было окружено цепью, на двух каменных столбах которой были выбиты две даты: «1722» и «1848», а также надпись:

«ПЕРВОЕ ОТДОХНОВЕНИЕ ВЕЛИКОГО ПЕТРА».

В 1722 году Петр посетил Дербент, а в 1848 году была установлена эта ограда вокруг землянки, в которой царь жил.

Третья пушка защищает землянку со стороны моря.

Эти пушки были привезены Петром; их отлили в Воро­неже на Дону, и они несут на себе дату «1715».

Та из трех пушек, что помещена позади землянки, лежит на лафете того времени.

Вот еще одно место, в котором останавливался этот гениальный человек и которое освящено признательно­стью народов. Русские восхищают тем, что полтора сто­летия, прошедшие со времени смерти Петра, ничуть не уменьшили почтения, которое они испытывают к его памяти.

Царь увидел там море и побережье, но, к своему огор­чению, не обнаружил там гавани.

Дербент не имеет даже рейда; суда подплывают к городу по каналу шириной в пятнадцать футов. За исклю­чением этого прохода, море тут везде бьется о прибреж­ные скалы.

Часто, когда оно немного штормит, люди вынуждены бросаться в воду, чтобы направить свою лодку в этот узкий проход, где вода доходит только до пояса.

Нечто вроде мола, который морская вода заливает при малейшем движении волн, выдается в море шагов на пятьдесят. Мол этот служит для того, чтобы сесть в судно, находящееся за линией бурунов.

Стена, защищающая город с южной стороны, вначале тянется вдоль этого мола, но вскоре отходит от него, оставляя его одиноко выдаваться в море. Однако, чтобы уменьшить сопротивление волнам, в основании мола проделаны отверстия, напоминающие огромные бой­ницы: через них во время бури вода может входить и выходить; мы не говорим о приливах и отливах, так как в Каспийском море их нет.

С берега моря превосходно просматривается весь город, расширяющийся с каждым уступом. Это каскад из домов, спускающийся с первой цепи холмов к самому побережью. Но чем ближе эти дома к берегу, тем более европейский у них облик.

В верхней части города вы находитесь в татарском ауле.

В нижней части города вы находитесь в русской казарме.

С берега город предстает в виде вытянутого прямо­угольника, который напоминает развернутый и провис­ший посередине ковер. С южной стороны стена имеет нечто вроде вздутия, как если бы она уступила давлению со стороны города.

Везде, где стена остается нетронутой, легко распо­знать, что она циклопической постройки; в тех местах, где стена обрушилась, она восстановлена из обычного камня и по нынешним правилам каменной кладки.

Однако я сомневаюсь, что стена восходит ко временам пеласгов; если бы у меня хватило смелости высказать свое мнение по поводу столь трудного вопроса, то я за­явил бы, что Хусрав Великий, которого мы называем Хоеров, укрепил их, в соответствии с принятыми у пелас­гов правилами, около 562 года, во время своих войн с Юстинианом.