Около получаса мы ехали среди лесистых холмов. Понемногу светало. Только один отрог горного хребта мешал нам видеть Каспийское море, которое в трех вер­стах от Темир-Хан-Шуры мелькнуло перед нами, как огромное голубое зеркало; по другую сторону долины, лежавшей у наших ног, в первых лучах солнца белели оштукатуренные казармы крепости Ишкарты, которые можно было принять за дворцы из белого мрамора.

Мы пересекли небольшую лощину, где из-под копыт наших лошадей взлетали целые стаи куропаток и фаза­нов.

В половине восьмого утра наш отряд прибыл в Ишкарты, проделав пятнадцать верст.

Командовавший крепостью полковник, предупрежден­ный накануне Багратионом, ожидал нас; завтрак был готов. Пятьсот человек, которым предстояло сопрово­ждать нас, были уже под ружьем.

Завтрак прошел быстро, что не помешало всем хорошо позавтракать; затем мы отправились дальше; было девять часов.

Вплоть до полудня мы поднимались в гору; за это время пехота трижды делала привал, каждый раз на десять минут, чтобы отдохнуть. И каждый раз по прика­занию князя солдатам раздавали по стаканчику водки: за отрядом следовал бочонок водки, который везла на себе лошадь.

После того как мы проехали восемь или десять верст, леса закончились, сменившись поросшими травой хол­мами, беспрерывно и бесконечно следовавшими один за другим. Взбираясь на вершину каждого из этих холмов, мы думали, что он будет последним, но ошибались: нашим глазам представал новый подъем, на который нужно было взбираться, как и на все предыдущие.

Однако до развалин огромного селения, разрушенного в 1842 году русскими, мы следовали почти по наезжен­ной тропе. От домов селения осталось едва ли по паре стен, но полуразрушенный минарет выглядел чрезвы­чайно живописно.

Оттуда тропы уже не было, а тянулась лишь все та же череда холмов.

Наконец мы взобрались на последний холм. И тут каждый из нас невольно попятил своего коня. Земля, казалось, ушла у нас из-под ног. Отвесная скала была высотой в семь тысяч футов.

Я спрыгнул с коня. Легко поддаваясь головокружению, я испытал потребность ощутить у себя под ногами землю.

Но этого оказалось недостаточно; тогда я лег ничком на землю и закрыл руками глаза.

Нужно самому пережить это необъяснимое безумие головокружения, чтобы составить себе представление о страданиях, какие испытывает охваченный им человек. Бившая меня нервная дрожь словно передавалась земле, и я ощущал, что она живет, колышется, трепещет подо мной: на самом же деле это билось мое сердце.

Наконец я поднял голову. Мне пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы заглянуть в пропасть.

Вначале все подробности ускользнули от меня. Я уви­дел лишь долину, которая простиралась насколько хватало глаз и в глубине которой змеились две серебряные нити.

Эта долина была всей Аварией целиком; две эти сере­бряные нити были Андийским Койсу и Аварским Койсу, слияние которых образует Сулак.

У наших ног, на правом берегу Аварского Койсу, вид­нелся, подобно точке, аул Гимры, место рождения Шамиля, со своими великолепными садами, плоды из которых русские отведали лишь однажды. Это там, обо­роняя аул, был убит Кази-мулла и впервые дал знать о себе Шамиль.

По другую сторону Аварского Койсу, расположенное на довольно высоком плато, будто двигалось нам навстречу селение Унцукуль: в нем каждый дом укре­плен, и оно окружено каменной стеной.

На горизонте еще просматривались развалины Ахульго, хотя это селение уже совершенно опустело.

Именно в этом селении был взят в плен юный Джемал- Эддин; позднее мы расскажем его историю, и она повле­чет за собой рассказ о похищении грузинских княгинь.

Слева, едва видимое отсюда, высится селение Хунзах. Дальше, в глубине долины, у истоков Аварского Койсу, виднеется почти неразличимая точка: это аул Карата, куда, по всей вероятности, удалится Шамиль, если его одолеют в Ведене.

Справа от Караты, в направлении Андийского Койсу, сквозь узкий просвет виднеется синеватое ущелье, где все подробности смешиваются в дымке. Это края тушин, христианского народа, союзника России, пребывающего в вечной войне с Шамилем.

Поднимавшийся там и сям дым указывал на присут­ствие невидимых селений, чьи названия я тщетно пытался выяснить.

Ниоткуда, кроме вершины Караная, нельзя увидеть это безжалостное разрушение, это неслыханное опусто­шение, которое являет собой Кавказский хребет. Ни одна земля в мире не была так истерзана вулканическими извержениями, как Дагестан. Горы, словно люди, кажутся измученными беспрерывной и яростной борьбой.

Старинная легенда рассказывает, что дьявол постоянно приходил терзать одного славного отшельника, чрезвы­чайно любимого Богом и жившего на самой высокой горе Кавказа в те времена, когда Кавказ еще представлял собой череду плодородных, покрытых зеленью и доступ­ных человеку гор. Отшельник попросил у Господа дозво­ления раз и навсегда наказать Сатану за его соблазны.

Господь дал на это свое согласие, не поинтересова­вшись у отшельника, каким образом тот рассчитывает взяться за дело, чтобы достичь своей цели.

Отшельник раскалил добела каминные щипцы, и, когда, по своему обыкновению, дьявол просунул голову в дверь, святой человек призвал имя Божье и раскален­ными щипцами ухватил Сатану за нос.

Ощутив нестерпимую боль, Сатана совершенно обе­зумел и принялся прыгать по горам, ударяя своим хво­стом по всему Кавказу от Анапы до Баку.

От каждого удара его хвоста и возникали эти долины, ущелья, лощины, перекрещивающиеся настолько слож­ным и беспорядочным образом, что разумнее всего согла­ситься с легендой и признать, что так все оно и было.

Около часа мы оставались на вершине Караная. В конце концов я мало-помалу свыкся с этим величествен­ным ужасом и должен признаться, вслед за Багратионом, что мне не приходилось видеть ничего подобного ни с высоты Фаульхорна, ни с высоты Риги, ни с высоты Этны, ни с высоты пика Гаварни.

И тем не менее, признаюсь, я испытал невыразимо приятное чувство, отвернувшись от этой поразительной бездны.

Но перед этим нас ожидал последний сюрприз: наши пятьсот пехотинцев, проявив русскую точность, произ­вели залп из своих пятисот ружей. Никогда ни буря, ни гром, ни вулкан не гремели с большим грохотом между безднами неба и глубинами земли.

Против моей воли меня подвели еще ближе к пропа­сти, и я мог видеть, как в семи тысячах футов подо мной жители аула Гимры, настолько напоминавшие муравьев, что лишь с великим трудом можно было распознать в них человеческие существа, в тревоге выбегали из своих домов.

Они должны были вообразить, что Каранай вот-вот обрушится на них.

Этот залп был сигналом к нашему возвращению.

Мы начали спуск. К счастью, он оказался достаточно легким, чтобы от начала и до конца быть одним лишь наслаждением.

Это наслаждение было вызвано сознанием того, что каждый шаг коня увеличивал еще на один метр расстоя­ние между мной и вершиной Караная.

Однако, говоря «каждый шаг коня», я ошибаюсь, ибо до разрушенного селения мы спускались, держа коней на поводу, и, лишь оказавшись на более пологой тропе, решились снова сесть в седло.

Мы пообедали в крепости Ишкарты и, строго говоря, могли бы ехать ночевать в Буйнаки, однако нами овла­дело такое утомление, что мы сами предложили князю Багратиону отправиться в путь лишь на следующее утро.

Когда мы пили чай, меня пригласили перейти в мою комнату, где, как мне было сказано, находится какой-то человек, у которого есть ко мне дело.

Этот человек оказался полковым портным, пришед­шим снять с меня мерку для полного офицерского мун­дира: по предложению полковника я был единогласно избран солдатами почетным членом полка местных гор­цев.

Оркестр играл весь вечер, чтобы торжественно отме­тить мое вступление в полк.

XXII ДЕРБЕНТ

Выехали мы на рассвете. Погода вновь стала превосхо­дной; снег и гололедица исчезли, и нас заранее изве­стили, что по дороге на Дербент мы встретим лето.