Упоминания о его древнем роде встречаются в хроно­логии Кавказа за семьсот лет до Рождества Христова.

Это, как видите, оставляет далеко позади знатность герцога де Леви.^[30]

Как я уже говорил, князь Багратион отправился вдо­гонку за нами.

По его словам, он имел право упрекнуть меня: я про­езжал через Шуру и не предупредил его об этом.

Но у меня была веская причина на то, чтобы не пред­упредить его о своем приезде: я решительно не знал, что он находился в это время в Шуре.

Кроме того, я рассказал князю обо всем, что с нами произошло: о метели, о городе, превратившемся в озеро, и, наконец, о болезни Муане и о его желании поскорее оставить место, где пульс у него доходил до ста двадцати ударов в минуту.

— Это досадно, — сказал князь, — но вам придется туда вернуться.

— Куда? В Шуру? — спросил я.

— Нет, нет и еще раз нет! — воскликнул Муане. — Спасибо, я по горло сыт этим городом.

— Но чем вы еще не насытились, господин Муане, — сказал князь, — так это панорамой Караная.

— А что такое Каранай? — спросил я князя.

— Попросту говоря, это самое красивое из всего, что вы встретите на своем пути.

— Черт побери! Муане, вы слышите?

— Представьте себе гору ... Хотя нет, не представляйте себе ничего. Я вас привезу туда, и вы все сами увидите.

Муане покачал головой.

— Поедемте, господин Муане, и вы еще будете благо­дарить меня за такое насилие над вами.

— А это очень далеко отсюда, князь? — поинтересо­вался я.

— В сорока верстах, то есть в десяти льё. Вы оставите здесь ваш тарантас и вашу телегу, и мой слуга будет их стеречь; мы поедем в моем экипаже и через два с поло­виной часа будем на месте; там мы поужинаем — ужин уже заказан, и спать вы ляжете тотчас после ужина; вас разбудят в пять часов утра, и мы поднимемся на высоту в две тысячи метров: на хороших лошадях это пустяки; и тогда ... тогда вы все сами и увидите.

— Так мы никогда не доедем до Тифлиса! — со вздохом произнес Муане.

— Друг мой, это задержит нас на сутки, зато мы уви­дим самое красивое из всего, что нам дано увидеть в жизни. И князь проводит нас до Дербента.

— Да, разумеется, именно так; если вы возвратитесь со мной в Шуру и проведете со мной весь завтрашний день, я обещаю доставить вас завтра к вечеру на ночлег в Кая- кент.

— Но вы же знаете, князь, что после шести часов вечера нам не дадут лошадей.

— Со мной вам будут давать их до полуночи.

— И завтра мы будем ночевать в Каякенте? — спросил Муане.

— Завтра вы будете ночевать в Каякенте, — ответил князь.

— Едем, Муане, едем!

— Едем, но предупреждаю вас, что я терпеть не могу панорам.

— Эта вам понравится, господин Муане.

— Раз так, князь, то не стоит терять время. Вы гово­рили об ужине: у нас уже разыгрался аппетит.

— В таком случае не будем тратить время напрасно. Заложим в мой тарантас пять лошадей — и в путь!

Пока в экипаж закладывали лошадей, я развлекался тем, что рассматривал оружие князя:

— У вас великолепный кинжал, князь.

Никогда не говорите ничего подобного грузину, ибо он в ту же минуту сделает то, что сделал Багратион.

Князь снял кинжал с пояса и произнес:

— О, черт возьми! Я очень рад, что он вам нравится; возьмите его: он работы Муртаз-Али — первого оружей­ного мастера на Кавказе, сделавшего его специально для меня. Посмотрите, вот татарская надпись:

«Муртаз-Али сделал этот кинжал для князя Баграти­она».

— Но, князь ...

— Берите, да берите же! Он сделает для меня другой.

Я взглянул на свой кинжал: это тоже был прекрасный дагестанский клинок, но его рукоятка из свежей слоно­вой кости с золотой насечкой никак не годилась для князя.

К тому же дарить кинжал в ответ на подаренный кин­жал было нелепо.

Тогда я вспомнил о своем карабине, рассчитанном на разрывные пули.

Это был тот самый карабин, который вместе с револь­вером принес мне накануне моего отъезда из Парижа наш великий мастер оружейного дела Девим.

«Вы ведь едете на Кавказ?» — обратился он ко мне.

Я кивнул в знак подтверждения.

«Это такая страна, куда не приезжают без того, чтобы не пострелять. Вы любитель хорошего оружия: примите в подарок от меня вот это».

И он подарил мне, как я уже сказал, карабин, рассчи­танный на разрывные пули, и револьвер.

Я взял свой карабин и вручил его князю, объяснив ему устройство этого оружия. Князь много слышал об этом новом изобретении, но не был знаком с ним.

— Хорошо, — сказал он, осматривая карабин, — теперь мы кунаки, как говорят на Кавказе: впредь вы не имеете права ни в чем мне отказывать, и, поскольку я опреде­ленно ваш должник, вы позволите мне рассчитаться с вами.

Тем временем нам доложили, что лошади запряжены. Кучер князя остался, как и было условлено, охранять наши вещи.

Мы сели в тарантас, и упряжка понеслась во весь опор.

— Черт побери! Похоже, вас здесь все знают, князь.

— Еще бы! — отвечал он. — Я постоянно курсирую между Шурой и Дербентом.

И в самом деле, князя знали здесь все, даже маленькие дети: в Карабудахкенте, пока перепрягали лошадей, он заговорил по-татарски с двумя или тремя малышами и, уезжая, бросил им горсть абазов^[31].

По дороге я рассказал ему, что произошло с нами утром и в какой сумятице мы побывали часом раньше. Я показал князю кинжал, купленный мной у Имам- Газалиева, и выразил сожаление, что не поинтересовался у него, продается ли ружье, снятое его милиционерами с лезгинского командира.

— Оно уже куплено, — сказал князь.

— И кем же?

— Да мной; оно пойдет в придачу к моему кинжалу, так что считайте его своим.

— Но оно, вероятно, уже далеко.

— Возможно, но в таком случае за ним отправятся вдогонку. Говорю вам, вы можете считать его своей соб­ственностью. Какого черта, князь Багратион не бросает слов на ветер! Вы же видите, — добавил он смеясь, — что мы едем достаточно быстро и вполне можем догнать ружье.

— Я полагаю, что мы можем догнать даже пулю!

В восемь часов вечера мы въехали в Шуру, покинутую нами накануне в десять часов утра.

За три с половиной или четыре часа мы вновь проде­лали путь, на который в первый раз у нас ушло полтора дня.

Через десять минут после нашего прибытия был подан ужин. Ужин на французский лад! Это вполне естественно привело нас к разговору о Париже. Князь покинул его всего два года назад. Он знал там всех.

Если бы б а р ы ш н я м, о которых мы беседовали, ска­зали, что на берегах Каспийского моря, у подножия Караная, между Дербентом и Кизляром, разговор шел о них, они были бы крайне удивлены.

Мы легли в настоящую постель: это было во второй раз после Елпатьева.

Первый раз такое случилось у князя Дондукова- Корсакова в Чир-Юрте.

В пять часов утра нас разбудили.

Стояла еще непроглядная тьма, но небо блистало звез­дами. Слышно было, как у ворот топчутся и ржут лошади.

Князь вошел в нашу комнату.

— Ну вот, — сказал он, обращаясь к нам, — вначале вы выпьете, по вашему выбору, чашку кофе или чая, затем мы увидим восход солнца на Каспийском море, поза­втракаем в крепости Ишкарты, куда все мы приедем со зверским аппетитом, а потом, потом вы увидите ... Впро­чем, я не хочу лишать вас удовольствия, которое достав­ляет сюрприз.

Мы выпили по чашке кофе и вышли из дома. Сто человек полка князя Багратиона ожидали нас у ворот.

Я уже говорил, что этот полк состоит из местных гор­цев. Вы могли бы подумать, что эти местные горцы — покорившиеся лезгины, чеченцы и черкесы.

Однако вы ошиблись бы.

Местные горцы — это бедняги, которые, как говорят на Корсике, продырявили кое-кому шкуру.

Когда горцу угрожает кровная месть, он покидает род­ные места и вступает в полк Багратиона. Вы понимаете, как эти молодцы должны драться: у них нет ни малей­шего шанса стать пленниками.

Сколько захватят людей, столько же будет и отрублен­ных голов.

За исключением охотников-кабардинцев, я не видел никого, кто мог бы сравниться с этими исчадиями ада.