Мы обратились к нашим татарам с предложением пре­доставить нам трех верховых лошадей, с тем чтобы остальные девять всадников поднялись на гору вместе с нами, а трое спешившихся охраняли экипажи.

В случае, если бой продлится, подкрепление из девяти человек — у нас достало скромности не взять в расчет себя — могло оказаться полезным милиционерам.

Предложение было принято. Трое спешились и отдали нам своих лошадей. В качестве генерала я самочинно назначил командиром того, кто показался мне самым толковым из всех, и мы тронулись в путь, держа ружья на коленях.

Поднявшись на первое плато, мы увидели, что впе­реди, выше нас, мелькают верхушки папах конного отряда, ехавшего, по-видимому, нам навстречу.

Сопровождавшие нас татары с одного взгляда узнали своих и с громкими криками пустили коней вскачь.

Наши лошади последовали за ними. При этом нам не так уж хорошо было известно, куда мы направляемся и являются ли те, кого мы видели перед собой, друзьями или врагами.

Однако люди в папахах тоже узнали нас, а точнее говоря, узнали своих друзей. Они в свою очередь закри­чали «Ура!», а кое-кто из них вскинул вверх руку, пока­зывая предметы, в которых нам виделось что-то знако­мое.

Послышались крики: «Головы! Головы!»

Не нужно было больше доискиваться, что держали в руках люди в папахах и что они показывали своим това­рищам.

К тому же они мчались в нашу сторону с такой быстро­той, что у нас, даже и без всяких объяснений, не оста­лось вскоре никаких сомнений по этому поводу.

Оба наших отряда соединились, но позади медленно двигался третий отряд.

Этот отряд казался не победоносным войском, а погре­бальным кортежем: он вез мертвых и раненых.

В первую минуту ничего нельзя было понять из слов, которыми обменивались люди вокруг нас. Вдобавок, они разговаривали на татарском языке, а Калино, наш рус­ский переводчик, совершенно его не знал.

Но что было вполне понятно, так это четыре или пять отрубленных кровоточащих голов и нанизанные на вере­вочные кончики нагаек уши, выглядевшие не менее кар­тинно.

Тем временем подъехал и арьергард; он вез трех мерт­вых и пять раненых. Трое других раненых сами могли держаться в седле и ехали шагом.

Было убито пятнадцать лезгин. Их трупы находились в полульё от нас, в ущелье Зели-Кака.

— Попросите сотника предоставить нам милиционера, который проводил бы нас на поле сражения, и поинте­ресуйтесь у него подробностями боя, — обратился я к Калино.

Сотник взялся сам отвести нас туда. Он был украшен Георгиевским крестом и в рукопашной схватке собствен­норучно убил двух лезгин. В пылу сражения он отрубил им головы и вез их теперь с собой.

Кровь текла с них ручьем.

Всякому, кто убил горца, достаются, помимо его головы и ушей, и все вещи убитого врага. В руках одного из милиционеров было великолепное ружье. Я не осме­лился попросить татарина продать мне это ружье, как ни хотелось мне заполучить его.^[29]

Отряд продолжал двигаться к аулу. Я разрешил сот­нику распоряжаться двумя нашими повозками, если бы они понадобились ему для раненых или даже для мерт­вых. Он сообщил об этом разрешении своим людям.

После этого мы разъехались в разные стороны: участ­ники сражения направились в селение, а мы продолжили свой путь к полю боя.

Вот что рассказал нам Магомет Имам-Газалиев.

Собрав свою сотню и взяв в проводники пастухов, он направился по дороге на Биллей. Возле Гиллея он обнаружил стадо баранов, которое горцы бросили, чтобы дви­гаться быстрее.

Он оставил пастухов собирать их баранов, а сам при­нялся отыскивать следы горцев.

Вскоре эти следы были найдены.

Отряд милиционеров, который вели два искусных сле­допыта, проделал три версты и подъехал к ущелью Зели- Кака, затянутому в этот час густым туманом.

Внезапно им показалось, что в глубине ущелья видны какие-то движущиеся люди, и в тот же миг на милицио­неров обрушился град пуль; этим первым залпом были убиты один человек и две лошади.

И тогда Имам-Газалиев крикнул:

— Ружья отставить! В шашки и в кинжалы!

И прежде чем горцы, устроившие в ущелье привал, успели сесть верхом на своих лошадей, милиционеры ринулись на врагов, и завязался рукопашный бой.

С этой минуты Имам-Газалиев, сражавшийся в оди­ночку, уже не видел, что происходило вокруг.

На него один за другим напали два горца, и он в руко­пашной схватке убил обоих.

Однако сражение, должно быть, было страшное, ибо, оглядевшись вокруг себя, он насчитал тринадцать мерт­вых горцев, так что вместе с двумя, убитыми им, получа­лось пятнадцать. Другие горцы обратились в бегство.

Как он и приказал, милиционеры сражались холодным оружием и не сделали ни одного ружейного выстрела.

Имам-Газалиев излагал нам всю эту историю по-русски, и по ходу рассказа Калино переводил ее мне на француз­ский.

Пока длился рассказ, мы проделали всю дорогу. Боль­шая лужа крови указывала нам на то, что мы прибыли на поле сражения.

Справа, в овраге, лежали голые или почти голые трупы. Пять из них были обезглавлены, а у всех, у кого голова осталась на плечах, недоставало правого уха.

На раны, нанесенные кинжалами, страшно было смо­треть.

Пуля пробивает отверстие в теле и убивает. Рана, в которую можно просунуть мизинец, посинение вокруг — вот и весь след, оставленный ею.

Но кинжальные раны — это точь-в-точь, как если бы кто-нибудь потрошил человеческое тело. У некоторых трупов были полностью раскроены черепа, руки почти отделены от туловища, а грудь рассечена так глубоко, что можно было увидеть в ней сердце.

Почему ужасное имеет такую странную притягатель­ную силу и, начав смотреть на него, хочешь видеть его до конца?

Имам-Газалиев показал нам тела двух убитых им гор­цев, которые он узнал по оставшимся на них ранах.

Я попросил его показать мне то оружие, каким он так умело поработал. Это был наипростейший кинжал с костяной рукояткой. Однако клинок был куплен сотни­ком у хорошего мастера и надежно оправлен. Все это обошлось ему в восемь рублей.

Я спросил его, не согласится ли он уступить мне это оружие и если да, то за какую цену.

— За ту же цену, какую он мне стоил, — без всяких уловок ответил Имам-Газалиев. — У меня теперь три кинжала, поскольку два я взял у убитых мною лезгин, и этот мне больше не нужен.

Я вручил ему десятирублевую купюру, а он мне — кин­жал.

Этот кинжал вошел в коллекцию оружия, привезенную мной с Кавказа и почти целиком состоящую из предме­тов, которые имеют историческое значение.

Мы подождали, пока Муане зарисует овраг, где лежали трупы, и, уступив место пяти или шести орлам, с явным нетерпением ожидавшим нашего отъезда, стали спу­скаться обратно на равнину.

У подножия горы мы увидели наши повозки: ими не сочли нужным воспользоваться.

Мы простились с Имам-Газалиевым и, видя, что сопро­вождавшие нас татары жаждут возвратиться вместе с ним в Гелли, чтобы вместе со своими товарищами отпраздно­вать победу, отпустили их.

Было маловероятно, что после полученного ими урока горцы снова появятся в скором времени в окрестностях аула Гелли.

И в самом деле, мы без всяких происшествий прибыли в Карабудахкент.

Там нам сказали, что князь Багратион только что про­ехал мимо, спрашивал о нас и отправился вдогонку за нами.

Нам ничего не оставалось, как отправиться вдогонку за князем Багратионом.

Приехав в Буйнаки, мы увидели на крыльце человека лет тридцати—тридцати пяти, одетого в черкесское пла­тье, которое он носил с изумительным изяществом.

Это был князь Багратион.

XXI КАРАНАЙ

Он и в самом деле отправился вдогонку за нами.

Я уже знал князя заочно как одного из самых храбрых офицеров русской армии. Это несомненно так, ведь он командует полком местных горцев.

Командующий горцами грузин, то есть житель рав­нины, должен быть храбрее самого храброго из своих солдат.

Что же касается благородства его происхождения, то Багратион — потомок древних грузинских царей, пра­вивших с 885 по 1079 год.