Пришло время, и Калигула тоже умер. Из шести детей Германика в живых осталась только Агриппина. В Риме правил Клавдий. Клавдий только что убил Мессалину, свою третью жену, которая позволила себе каприз: будучи женой императора, публично выйти замуж за своего любовника Силия. Возненавидев брак, император поклялся своим преторианцам, что впредь будет жить без жены. Но вольноотпущенники Клавдия решили, что он должен жениться.
Вольноотпущенников было трое: Каллист, Нарцисс и Паллант — первые лица государства, настоящие министры императора. Хотите узнать, каким состоянием обладали бывшие рабы? У Палланта было триста миллионов сестерциев (шестьдесят миллионов франков); Нарцисс был на четверть богаче: у него было четыреста миллионов сестерциев (восемьдесят миллионов франков); Каллист же был самым бедным: у несчастного было всего миллионов сорок. Впрочем, это была эпоха безумных состояний. Один раб, который был dispensator[74] (должность, примерно соответствующая должности главного поставщика военного провианта), по словам Плиния, заплатил за свою свободу безделицу в тринадцать миллионов. Вы помните о чревоугоднике Апиции, который, истратив на свой стол двадцать миллионов, был предупрежден управляющим, что у него осталось всего два миллиона пятьсот тысяч франков. Как вы думаете, что сделает Апиций? Вы думаете, что он поместит свои деньги под десять процентов, что было разрешено законом в Риме, и благодаря крохам своего достояния получит двести пятьдесят тысяч ливров ренты, что было бы еще вполне неплохим доходом? Ничуть не бывало. Апиций отравится: ему больше не на что жить. Правда, Апиций платил до тысячи двухсот франков за краснобо-родку в четыре с половиной фунта, которую Тиберий велел продать, считая, что эта рыба слишком хороша для его стола. С трудом можно поверить в подобные безумства. Прочтите, однако, Сенеку, послание 95. Но вернемся к нашим вольноотпущенникам.
Каждый из них имел на примете женщину, которой он покровительствовал и которую хотел сделать императрицей, подсунув ее Клавдию, глупому императору, обычно засыпавшему за столом. В это время ему надевали на руки сандалии, щекотали пером нос, и он, к великой радости сотрапезников, тер нос сандалиями. Каллист представил ему Лоллию Павлину, которая когда-то была женой Калигулы. Нарцисс привел Элию Петину, которая уже побывала замужем за Клавдием, что избавляло от расходов на новую свадьбу. Наконец, Паллант порекомендовал Агриппину, любовником которой он был и которая принесла Цезарю в качестве приданого внука Германика. Трех женщин натравили на Клавдия. Агриппина победила и стала императрицей.
Итак, Агриппина, наконец-то, заняла достойное ее положение. Посмотрим на нее в деле.
Силан был женихом Октавии, дочери Клавдия. Но Октавия стала приличной партией для сына Агриппины. Силана лишают преторства, обвиняют в первом попавшемся преступлении, предлагают ему покончить с собой. Силан кончает с собой.
Соперница Агриппины, Лоллия Павлина, вдова ее брата, едва не взявшая над ней верх, была так же красива, как она, так же необуздана, так же распутна, так же способна на все, но она была богаче Агриппины, что давало ей большое преимущество. Однажды она явилась на ужин, украшенная изумрудным убором, который стоил сорок миллионов сестерциев (восемь миллионов на наши деньги). Состояние Лоллии Павлины было конфисковано, сама она отправлена в ссылку, а через полгода к ней явился центурион и объявил, что ей следует умереть. Лоллия Павлина умерла.
После Лоллии Павлины пришла очередь Кальпурнии, чью красоту опрометчиво похвалил Клавдий. За Кальпур-нией последовала Лепида, тетка Нерона. Почему обе они умерли? Спросите у Плиния, и он не скажет вам ничего другого, кроме как: "Mulieribus ex causis" ("Женщина — тому причина"). В самом деле, три эти слова объясняют все.
Мы не будем говорить о некоем Таврии — у него была вилла, которую Агриппина хотела купить, а он отказывался продать. Через три месяца он умер, завещав виллу Агриппине.
Между тем Клавдий, ставший после смерти Мессалины подозрительным, видел все это и покачивал головой. В минуты досуга, когда он занимался вместе с грамматиками реформой языка или вместе с вольноотпущенниками переделкой мира, он говаривал: "Напрасно я снова женился, но пусть все поостерегутся! Мне суждено быть обманутым, это верно, но мне суждено также наказывать тех, кто меня обманывает!"
Клавдий был прав, думая так, но он совершил большую ошибку, сказав об этом вслух. Угрозы супруга дошли до ушей Агриппины: трибун, убивший Мессалину, был еще жив. Достаточно было одного знака Клавдия, одного слова Нарцисса, чтобы с четвертой женой Клавдия поступили так же, как с третьей. Агриппина опередила их.
Как-то вечером она набросила на голову покрывало, вышла из Палатинского дворца через заднюю дверь и отправилась к Локусте.
На сей раз надо было найти отраву из отрав, своего рода шедевр, что-то приятное на вкус, которое убивало бы ни слишком быстро, ни слишком медленно, которое убивало бы, конечно же, но не оставляло следов. Цена для Агриппины не имела значения.
XXXIV
БАЙСКИЙ ЗАЛИВ
Агриппина унесла с собой то, что она пришла просить у отравительницы Локусты: это было некое месиво, легко растворявшееся в соусе. На следующий день императору Клавдию подали фаршированные грибы. Клавдий обожал грибы: он один съел целое блюдо. Не было бы ничего удивительного, если бы Клавдий умер от несварения желудка, уничтожив в одиночку блюдо грибов, которого хватило бы на шесть человек. Но Клавдий не умер, а лишь почувствовал тяжесть в желудке. Он призвал своего врача-грека, по имени Ксенофонт, весьма искусного, право, в своем ремесле. Врач велел императору открыть рот и потер ему горло отравленным пером. Клавдий умер.
Римлянам объявили, что Клавдию стало лучше.
После того как из Клавдия сделали бога, надо было сделать из Нерона императора. Вот что представлял собой Нерон. В ту пору это был пятнадцатилетний подросток, родившийся, по словам Плиния, ногами вперед, что было дурной приметой. Но еще хуже было то, что родился он от Домиция и Агриппины, именно таково было мнение его собственного отца. Когда придворные поздравляли его с рождением маленького Луция, видя в этом событии счастливое предзнаменование для судеб мира, Домиций сказал: "Вы очень любезны, но я сильно сомневаюсь, чтобы от Агриппины и меня могло родиться что-то хорошее".
Домиций не ошибся: юный Нерон был ужасным ребенком. В наставниках у него не было недостатка, напротив: рядом с ним был Сенека, научивший его греческому и латыни; Бурр преподавал ему военную тактику и фехтование. Он пел, как гистрион Диодор, танцевал, как мим Парис, управлял колесницей, как Аполлон. Но прежде всего он мнил себя артистом. Сначала Нерон-певец, Нерон-танцор, Нерон-возница, а затем уже Нерон-император.
Это не помешало тому, что он с большой радостью воспринял смерть Клавдия и сделал все необходимое, чтобы империя не досталась его кузену Британику. Правда, делать ему ничего особенно не пришлось, достаточно было позволить действовать Агриппине. Когда Нерон узнал, что последнее блюдо, которое съел Клавдий, были грибы, он сказал лишь, что грибы — это пища богов. Сказано было не слишком любовно по отношению к приемному отцу, но острота была хороша и имела успех.
Однако Нерон взошел на трон не для того, чтобы острить: рядом с ним были Нарцисс и Тигеллин, побуждавшие его заняться другими делами. Затем в этой юной голове стали бродить страсти, но они никогда не затрагивали сердца Нерона. У него были тайные любовные утехи, которые его наставник Сенека прикрывал именем одного из своих родственников. Агриппина узнала об этом и сильно призадумалась. Она начала понимать, что борьба будет более упорной, чем ей показалось сначала. Она решила испугать Нерона тем, что маятник может качнуться в другую сторону, и обратилась к Британику.
Тогда как-то вечером Нерон вышел из Палатинского дворца. С кем? Неизвестно. Возможно, со своим приятелем Отоном, будущим римским императором, — с ним во время своих ночных кутежей Нерон будет стучаться в двери и избивать прохожих. Теперь пришел его черед отправляться к Локусте. Нерон застал несчастную женщину дрожащей от страха: ее предупредили, что на следующий день она будет взята под стражу. Ее начали подозревать в том, что она продает яды. И от кого же исходило подозрение? От Агриппины!
