Annotation
ВВЕДЕНИЕ
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XX
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
XXVI
XXVII
XXVIII
XXIX
XXX
XXXI
XXXII
XXXIII
XXXIV
XXXV
XXXVI
XXXVII
XXXVIII
XXXIX
XL
XLI
XLII
XLIII
XLIV
XLV
XLVI
XLVII
XLVIII
КОНЕЦ "КОРРИКОЛО"
КОММЕНТАРИИ
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
ВВЕДЕНИЕ
«Corricolo» — синоним слова «calessino»[1], но, поскольку совершенно точных синонимов не существует, поясним разницу между «corricolo» и «calessino».
Корриколо — это своего рода тильбюри, изначально предназначенный для того, чтобы запрягать в него одну лошадь и вмещать одного человека; однако в него запрягают двух лошадей и везет он человек двенадцать — пятнадцать.
И не подумайте, что он тащится шагом подобно телеге франкских королей, запряженной быками, или едет рысью, как наемный кабриолет; нет, он несется стремительно, и даже колесница Плутона, похищавшего Прозерпину на берегах Симета, не мчалась так быстро, как корриколо, разъезжающий по набережным Неаполя и летящий во весь опор по мостовым из лавы, вздымая пепельную пыль.
Между тем лишь одна из лошадей тянет по-настоящему: это коренник. Вторая, которая зовется bilancino[2] и запрягается рядом, скачет, гарцует, возбуждает своего напарника — и только. Какой бог даровал ей, словно Титиру, покой? Это случай, это Провидение, это судьба: у лошадей, как и у людей, своя звезда.
Мы уже сказали, что корриколо, предназначенный для одного человека, на самом деле обычно перевозит человек двенадцать-пятнадцать; понятно, что подобное обстоятельство требует разъяснений. Правда, старинная французская поговорка гласит: «Там, где есть место для одного, уместятся и двое». Но я не знаю ни одной поговорки ни на одном языке, которая гласила бы: «Там, где есть место для одного, уместятся пятнадцать».
Однако именно так обстоит дело с корриколо, ибо в развитых цивилизациях каждая вещь изменяет своему первоначальному предназначению!
Невозможно точно определить, как и когда корриколо стал перевозить такое скопление людей. Удовольствуемся тем, что расскажем, как им удается там уместиться.
В середине почти всегда сидит толстый монах, образуя некий центр человеческой массы, которую корриколо увлекает, словно следующую за огромным стягом вереницу душ, увиденную Данте в первом круге Ада. На одном колене у монаха сидит какая-нибудь румяная кормилица из Аверсы или Неттуно, а на другом — красавица-крестьянка из Баколи или Прочиды; по обеим сторонам от монаха, между колесами и кузовом, стоят мужья этих дам. За монахом, приподнявшись на цыпочки, стоит владелец повозки или возница: в левой руке он держит поводья, а в правой — длинный кнут, с помощью которого он добивается того, чтобы обе лошади двигались с одинаковой скоростью. Позади него толкутся, как лакеи из приличного дома, два или три лаццарони; они садятся, выходят, сменяют друг друга, и никому в голову не приходит потребовать от них платы за то, что их подвозят. На оглоблях устроились двое уличных мальчишек, подобранных по дороге в Торре дель Греко или Поццуоли, — это внештатные чичероне, показывающие древности Геркуланума и Помпей, недипломированные проводники по древностям Кум и Байев. И наконец, под осью повозки, между двумя колесами, в крупноячеистой сетке, которая раскачивается в разные стороны и взлетает то вверх, то вниз, копошится нечто бесформенное: оно смеется, плачет, кричит, бранится, хнычет, поет, хохочет — в пыли, поднимаемой копытами лошадей, различить, что это, невозможно. На самом деле, это трое-четверо ребятишек; чьи они — неизвестно, куда они едут — неясно, чем живут — непонятно, как они сюда попали — никто не знает, почему они едут дальше — никто не может объяснить.
Теперь посадите друг на друга монаха, крестьянок, мужей, кучеров, лаццарони, уличных мальчишек и тех ребятишек, сосчитайте всех, добавьте позабытого грудного младенца, и у вас получится то, что нужно, — ровным счетом пятнадцать человек.
Порою случается, что фантастическая машина, нагруженная до предела, наезжает на камень и переворачивается. Тогда ее содержимое рассыпается по дороге, и полет каждого зависит от его веса. Но все быстро поднимаются и забывают о случившейся с ними неприятности, чтобы заняться исключительно монахом. Его ощупывают, рассматривают, переворачивают, поднимают, расспрашивают. Если он ушибся, путешествие прерывается, монаха несут, поддерживают, бережно укладывают в постель, ухаживают за ним. Корриколо ставят в угол двора, лошадей заводят в конюшню; на этот день путешествие закончено; все плачут, жалуются, молятся. Но если, напротив, монах цел и невредим, то и у остальных все в порядке; монах вновь занимает свое место, кормилица и крестьянка — свои; все приводят себя в порядок, рассаживаются, набиваясь заново в повозку, и по первому понукающему крику кучера она, быстрая, словно ветер, и неутомимая, словно время, вновь трогается в путь.
Вот что такое корриколо.
Почему же название повозки стало заголовком книги? Читатель узнает об этом во второй главе.
Кстати, книга, написанная в подобном жанре, уже существует, и мы с большим правом, чем кто-либо другой, можем сослаться на нее: речь идет о «Сперонаре».
I
ОСМИН И ЗАИДА
Мы остановились в гостинице «Виттория». Господин Мартино Дзир — законченный образец хозяина итальянской гостиницы: человек со вкусом, умница, известный антиквар, любитель живописи, собиратель китайских безделушек, коллекционер автографов, г-н Мартино Дзир может быть назван кем угодно, только не содержателем постоялого двора. Это не мешает тому, что гостиница «Виттория» считается лучшей в Неаполе. Как так получается? Не знаю. Бог есть потому, что он есть.
Дело еще в том, что гостиница «Виттория» чудесно расположена: вы открываете окно и видите Кьяйю, Виллу Реале, Позиллипо; раскрываете другое — и перед вами залив, а на краю его, словно вечно стоящий на якоре корабль, — голубоватый и поэтичный Капри; распахиваете третье — и вот Санта Лючия с ее mellonari[3], дарами моря, криками с утра до вечера и ночными иллюминациями.
Комнаты, откуда видны все эти красоты, вовсе не похожи на жилые покои: это картинные галереи, кабинеты диковинок, лавки старьевщика.
Я полагаю, что принимать у себя иностранцев г-на Мартино Дзира побуждает прежде всего желание показать им свои сокровища, а размещает и кормит он их применительно к обстоятельствам. Правда, в конце их пребывания в «Виттории» им все же выставляют сумму их расходов: она может доходить примерно до ста экю, двадцати пяти луидоров, до тысячи франков, что тоже правда; но происходит это лишь потому, что постояльцы сами просят счет. Если бы они этого не делали, то, думаю, г-н Мартино Дзир, погруженный в созерцание картин, занятый оценкой фарфора или расшифровкой автографов, забыл бы им его послать.
