Поэтому, когда изгнанный из Алжира дей прибыл в Неаполь вместе со своими сокровищами и гаремом, он, будучи наслышан о репутации г-на Мартино Дзира, велел препроводить себя прямо в гостиницу «Виттория», где снял три верхних этажа — то есть четвертый, пятый и чердак.

Четвертый этаж предназначался для его офицеров и свиты.

Пятый — для самого дея и его сокровищ.

Чердак был занят гаремом.

Прибытие дея оказалось для г-на Мартино Дзира настоящей удачей, но вовсе не потому, что, как можно было подумать, алжирец собирался потратить в гостинице немалую сумму, а благодаря несметному количеству оружия, нарядов и драгоценостей, которые тот привез с собой.

Через неделю Хусейн-паша и г-н Мартино Дзир стали лучшими друзьями и не расставались друг с другом. Если вы видели одного, тут же следовало ожидать появления другого. Орест и Пилад и то не были столь неразлучны, Дамон и Пифий не были столь преданы друг другу. Длилось это четыре или пять месяцев. За это время в честь его светлости было дано множество праздников. На одном из этих праздников, у князя ди Кассаро, дей, увидев неистовый котильон, спросил у князя ди Трикази, зятя министра иностранных дел, почему тот, будучи столь богатым, берет на себя труд танцевать самолично.

Дей весьма любил развлечения подобного рода, ибо был крайне восприимчив к красоте, разумеется к красоте в его понимании. Однако у него была необычная манера проявлять свое презрение и восхищение. В зависимости от полноты или худобы той или иной особы он говорил:

— Госпожа такая-то не стоит и трех пиастров. Госпожа такая-то стоит больше тысячи дукатов.

В один прекрасный день все с удивлением узнали, что Мартино Дзир и Хусейн-паша поссорились. Вот что послужило поводом к их взаимному охлаждению.

Как-то утром повар Хусейн-паши, красавец-негр из Нубии, черный как сажа и блестевший так, словно его покрыли лаком, спустился в кухню и потребовал самый большой нож, какой только имелся в гостинице.

Шеф-повар дал ему шпиговальный нож в восемнадцать дюймов длиною, гибкий, словно рапира, и острый, как бритва. Негр, покачав головой, взглянул на инструмент и поднялся к себе на четвертый этаж.

Через минуту он спустился вновь и, вернув шпиговальный нож шеф-повару, потребовал:

— Больше, еще больше!

Тогда повар открыл все свои ящики и, обнаружив огромный тесак, которым сам он пользовался только по особым случаям, вручил его собрату. Тот посмотрел на него столь же внимательно, как и на шпиговальный нож, и, сделав головой знак, выражающий: «Хм! Это еще не совсем то, что мне нужно, но уже лучше», — вновь поднялся к себе.

Через несколько минут негр снова был внизу и, возвращая тесак, сказал:

— Еще больше!

— Зачем, черт побери, тебе нужен нож еще больше, чем этот? — спросил шеф-повар.

— Мне нужно нож, — флегматично ответил негр.

— Но зачем?

— Мне отрезать голову Осмину.

— Как это тебе отрезать голову Осмину?! — воскликнул повар.

— Мне отрезать голову Осмину, — подтвердил негр.

— Осмину, старшему евнуху его светлости?

— Осмину, старшему евнуху его светлости.

— Осмину, которого дей так любит?

— Осмину, которого дей так любит.

— Да ты с ума сошел, милый мой! Если ты отрежешь голову Осмину, его светлость будет в ярости.

— Его светлость это приказал мне.

— А, это другое дело!

— Тогда давайте другой нож для меня, — с настойчивостью, присущей беспрекословному подчинению, не отступал от своей просьбы негр.

— Что же такое сделал Осмин? — спросил повар.

— Давайте другой нож для меня, побольше, побольше.

— Прежде я хотел бы узнать, что же сделал Осмин.

— Давайте другой нож для меня, побольше, побольше, еще побольше!

— Хорошо! Я дам тебе нож, если ты мне скажешь, что сделал Осмин.

— Он позволил сделать дыру в стене.

— В какой стене?

— В стене гарема.

— И что дальше?

— Стена была Заиды.

— Любимицы его светлости?

— Любимицы его светлости.

— И что же?

— И что же! К Заиде вошел мужчина.

— Черт возьми!

— Поэтому давайте большой, большой, большой нож для меня отрезать голову Осмину.

— Прости, а что будет с Заидой?

— Его светлость будет гулять в заливе с мешком, Заида будет в этот мешок, его светлость будет бросать мешок в море… Пока, Заида.

И негр, рассмеявшись своей шутке, показал два ряда белых, словно жемчужины, зубов.

— Но когда же? — поинтересовался повар.

— Что когда же? — переспросил негр.

— Когда же Зайду будут бросать в море?

— Сегодня. Начать с Осмина, закончить Заидой.

— И казнь поручена тебе?

— Его светлость приказ дала мне, — гордо выпрямившись, ответил негр.

— Но это дело палача, а не твое.

— Его светлость нет время привозить свой палач, он взял свой повар. Поэтому давайте большой нож мне отрезать голову Осмину.

— Хорошо, хорошо, — перебил его шеф-повар, — сейчас тебе найдут большой нож. Подожди меня здесь.

— Я ждать вас, — ответил негр.

Шеф-повар помчался к г-ну Мартино Дзиру и передал ему просьбу повара его светлости.

Господин Мартино Дзир побежал к его превосходительству министру полиции и предупредил его о том, что творится в гостинице.

Его превосходительство велел запрягать лошадей и отправился к дею.

Он застал его светлость полулежащим на диване и покуривающим в чубуке латакию. Дей опирался спиной о стену: одну ногу он подогнул под себя, а другую вытянул. Дворцовый офицер почесывал ему пятку, а два раба обмахивали его опахалом.

Министр, как это положено, трижды поприветствовал дея; тот склонил голову.

— Ваша светлость, — сказал его превосходительство, — я министр полиции.

— Я тебя знаю, — ответил дей.

— Значит, ваша светлость догадывается о том, что меня привело.

— Нет. Но это не важно, будь гостем.

— Я пришел, чтобы помешать вашей светлости совершить преступление.

— Преступление? Какое же? — спросил дей, вынимая чубук изо рта и глядя на своего собеседника с глубочайшим изумлением.

— Какое? И ваша светлость еще спрашивает! — воскликнул министр. — Разве ваша светлость не намеревается отрубить голову Осмину?

— Отрубить голову Осмину вовсе не преступление, — заметил дей.

— Разве ваша светлость не намеревается бросить в море Зайду?

— Бросить в море Зайду вовсе не преступление, — снова заметил дей.

— Как, бросить в море Зайду и отрубить голову Осмину не преступление?

— Я купил Осмина за пятьсот пиастров, а Зайду за тысячу цехинов, подобно тому как эту трубку я купил за сто дукатов.

— Так! И что же ваша светлость хочет этим сказать? — спросил министр.

— А то, что эта трубка мне принадлежит, и я могу разломать ее на десять, двадцать, пятьдесят кусков, если мне будет угодно так поступить, и до этого никому не должно быть дела. (И паша сломал трубку, разбросав обломки по комнате.)

— Бог с ней, с трубкой! — сказал министр. — Но Осмин, но Заида!

— Не стоят и трубки, — важно изрек дей.

— Как это не стоят и трубки! Мужчина и женщина не стоят и трубки?!

— Осмин не мужчина, а Заида не женщина: они рабы. Я велю отрубить голову Осмину, а Зайду — бросить в море.

— Нет, — сказал его превосходительство.

— Как это «нет»? — воскликнул паша, сделав угрожающий жест.

— Нет, — ответил министр, — нет. По крайней мере, не в Неаполе.

— Гяур, — вопросил дей, — знаешь ли ты, как меня зовут?

— Вас зовут Хусейн-паша.

— Ах ты христианская собака! — с нарастающим гневом воскликнул дей. — Знаешь ли ты, кто я?

— Вы — бывший алжирский дей, а я — нынешний министр полиции Неаполя.

— И что это значит? — спросил дей.

— Это значит, что я отправлю вас в тюрьму, если вы будете держаться дерзко, слышите, любезнейший? — ответил министр с совершенным хладнокровием.

— В тюрьму! — пробормотал дей, вновь опускаясь на диван.

— В тюрьму, — подтвердил министр.

— Хорошо, — сказал Хусейн, — сегодня же вечером я покидаю Неаполь.