Пока же Цицерон проводит несколько чудесных, безмятежных дней на этой вилле, которая примыкает к садам Поццуоли и на которой он сочинил "Учение академиков". С виллы открывался великолепный вид, который в ту эпоху не заслонял дурацкий Монте Нуово, выросший, словно гриб, за одну ночь и испортивший весь пейзаж.

Именно из Поццуоли Август отправился на войну с Секстом Помпеем, с которым двумя-тремя годами раньше Антоний, Лепид и он сам заключили мирный договор на Мизенском мысу.

За мгновение до подписания этого договора, видя, что триумвиры собрались на корабле его хозяина, Менас, вольноотпущенник и командующий флотом Секста, наклонился к его уху и тихо сказал:

— Хочешь, я разрублю канат, который удерживает твой корабль на берегу, и сделаю тебя властелином мира?

Секст задумался на миг — предложение того стоило, — а затем, повернувшись к Менасу, ответил:

— Надо было сделать это, не спрашивая у меня позволения. Теперь слишком поздно!

И, улыбаясь, Секст повернулся к триумвирам, не догадывавшимся, какой великой опасности они избежали, и продолжил обсуждать с ними договор, по которому земля отходила к Октавиану, Антонию и Лепиду, а ему, сыну Нептуна, обменявшему пурпурную мантию на зеленое платье Главка, доставались море и острова.

Можно было бы написать замечательный роман об этом молодом морском царе, первом любовнике Клеопатры и последнем противнике Августа. В то время как Рим обещал сто тысяч сестерциев за голову каждого объявленного вне закона, Секст пообещал двести тысяч за каждого ссыльного, которого приведут на его корабли, — единственное место в мире, где изгнанник мог тогда быть в безопасности.

К сожалению, в год 1842-й от Рождества Христова что нашим читателям до любовных похождений Клеопатры, проскрипций Октавиана и морского разбоя Секста Помпея, этого галантного грабителя, едва ли не единственного честного человека своего времени?

Поццуоли был местом свидания римской аристократии. В Поццуоли были источники, как в Пломбьере, термы, как в Эксе, морские ванны, как в Дьепе. После того как Сулла, став властелином мира, не сумел найти во всей своей империи другого места, которое бы ему понравилось, он приехал умирать в Поццуоли.

У Августа был там храм, возведенный в его честь римским всадником Кальпурнием. Теперь это церковь святого Прокла, спутника святого Януария.

У Тиберия была там статуя, стоявшая на мраморном пьедестале: он представлял четырнадцать городов Малой Азии, разрушенных землетрясением и заново отстроенных Тиберием. Статуя исчезла, и найти ее не смогли. Пьедестал же существует до сих пор.

Калигула построил там знаменитый мост, воплотив столь же безумную, как у Ксеркса, мечту. Этот мост шел от мола, пересекал залив и должен был заканчиваться в Бай-ях. Его строительство закрыло дорогу судам с продовольствием и заставило Рим голодать. Начиная от мола мост покоился на двадцати пяти арках. Дальше море становилось слишком глубоким, чтобы можно было продолжать устанавливать опоры, поэтому было собрано несметное количество галер, которые были закреплены с помощью якорей и цепей. Затем на галерах настелили доски, насыпали на них сверху землю и камни — так получился мост. Император прошел по нему, одетый в хламиду, с мечом Александра Великого в руках, за ним ехала колесница, запряженная четырьмя лошадьми; в ней находился молодой Дарий, сын Арбана, которого парфяне оставили ему в заложники. И все это знаете почему? Потому что однажды Фрасилл, астролог Тиберия, увидев, как старый император глядел на Калигулу тем беспокойным взглядом, который астролог так хорошо знал, сказал:

— Калигуле не стать императором, как не пересечь Байский залив верхом.

Калигула пересек Байский залив верхом, и, к несчастью для всего мира, которому Тиберий оказал бы большую услугу, придушив своего приемного сына, в течение четырех лет был императором.

Сегодня от этих двадцати пяти арок осталось тринадцать больших опор, одни из них вздымаются над поверхностью волн, другие скрыты морем.

Наконец, у царя богов там был храм, в котором его почитали под именем Юпитера Сераписа. Храм, по всей вероятности затопленный и одновременно погребенный под пеплом во время землетрясения 1538 года, был найден в 1750 году, но из него сразу же было вынесено все самое важное, что там находилось, и отправлено в Казерту. Сегодня остались только три из окружавших его колонн, две из двенадцати ваз, украшавших колоннаду, и одно из двух бронзовых колец, вмурованных в пол из греческого мрамора, — к ним во время жертвоприношения привязывали жертвы.

Землетрясение 1538 года, о котором мы упомянули, стало крупным событием в Поццуоли и его окрестностях. Однажды утром Поццуоли проснулся, осмотрелся и не узнал себя. Там, где накануне находилось озеро, теперь возвышалась гора; на месте леса лежали груды пепла; наконец, на месте деревни не было ничего.

За ночь на площади в целое льё выросла земляная гора; она передвинула озеро Лукрино (оно было Стиксом для Вергилия), засыпала порт Юлия и поглотила деревню Трипергола.

Сегодня Монте Нуово (так окрестили холм, и название это, конечно, заслужено) покрыт деревьями, как настоящая гора, и ничем не отличается от окружающих холмов, находящихся здесь с незапамятных времен.

Мы решили пообедать на берегу моря, чтобы отведать устриц из озера Лукрино и выпить фалернского вина. Направляясь к назначенному месту, где нас поджидала провизия, предусмотрительно закупленная в Неаполе и высланная вперед, и подходя к развалинам храма Венеры, мы заметили группу гуляющих, которые также собирались расположиться на обед. Подойдя ближе, кого же мы увидели? Барбайю, знаменитого импресарио, Дюпре, нашего прославленного артиста, и диву Малибран, как звали ее тогда в Неаполе и как теперь ее зовут все!

Для нас подобная встреча была удачей, и, поскольку на наш комплимент захотели ответить тем же, сразу же было единодушно решено объединить два обеда в один.

По главному пункту мы договорились, но требовалось еще некоторое время, чтобы приготовить наш общий банкет. И поскольку нас отделяли всего лишь двести шагов от парилен Нерона, сторож которых предложил нам сварить яйца, мы ухватились за эту мысль и, вручив ему корзинку с яйцами, пошли за ним следом.

Бедняга очень напоминал собак из грота, о которых я рассказывал в одной из предыдущих глав. По мере приближения к парильням шаг его все замедлялся. К несчастью, любопытство безжалостно, и мы остались безучастны к испускаемым им стонам. Как только дверь парилен открылась, мы поспешили внутрь.

Парильни состояли из двух больших залов, где мы увидели около десятка поврежденных ванн. Ванны отделялись друг от друга пустыми нишами: ниши предназначались для статуй, указывавших рукой на названия болезней, от которых излечивали термальные воды. Их действенность была еще столь велика в средние века, что, согласно старинному преданию, три врача из Салерно, возмущенные тем, что лечебный эффект этих вод вредил их собственной практике, приплыли ночью в Байи, разрушили парильни до основания и отплыли обратно; но то ли случайно, то ли в силу кары Божьей поднялась буря, корабль их потерпел крушение возле Капри, и все трое утонули в море. Во дворце короля Владислава, как уверяет Денис ди Сарно, была надпись, предававшая публичному поруганию имена этих трех врачей.

С тех пор вода больше не поступает в ванны, и путешественникам приходится идти за ней самим, что непросто, ибо коридор, ведущий к источникам, рассчитан только на одного человека и воздух в нем так горяч и разрежен, что через десять шагов самый упрямый из нас вынужден был повернуть обратно.

Тем временем сторож парилен взял за ручку нашу корзинку с яйцами и, отстранив нас от входа, с видом человека, готового подняться на эшафот, бросился в коридор и исчез внутри.

Прошло минуты две-три, в течение которых мы поверили, что бедняга действительно спустился в глубины ада. Затем до нас стали доноситься глухие жалобы, которые, по мере их приближения, перерастали в стоны; наконец мы увидели, как, пошатываясь, появился наш вестник мертвых, с корзинкой в руке, бледный и истекающий потом. Подойдя к нам так, словно у него только на этот путь и хватило сил, он рухнул на землю и потерял сознание.