Казалось, что человек этот стоит выше человеческих потребностей: в течение пяти дней, что он находился у власти, никто не видел, чтобы он спал или ел. Время от времени он только просил, чтобы ему принесли стакан воды с несколькими каплями лимонного сока.

Подписание соглашения о налогах, а также мирного договора было назначено на следующий день в кафедральной церкви Санта Кьяра. Утром Мазаньелло увидел, что привели двух лошадей, покрытых великолепными попонами: одна предназначалась для него, другая — для его брата. То был новый знак внимания со стороны вице-короля. Молодые люди сели на коней и отправились во дворец.

Там их ждали герцог де Аркос и весь двор. К ним присоединилась многочисленная кавалькада. Герцог де Аркос, с Мазаньелло по правую руку, с его братом — по левую, в сопровождении народа направился к церкви, где кардинал Филомарино, который был архиепископом Неаполя, принял их, стоя в окружении всего духовенства.

Тотчас собравшиеся разместились согласно рангу, полученному от Бога или достигнутому своими силами: кардинал — в центре клироса, герцог де Аркос — на балконе, а Мазаньелло, с обнаженной шпагой в руках, — рядом с секретарем, который зачитывал статьи договора, а после чтения каждой статьи замолкал. Мазаньелло повторял статью, объясняя народу ее значение и толкуя ее так, как это мог бы сделать самый опытный законник. После того как Мазаньелло делал жест, означавший, что ему больше нечего добавить, секретарь переходил к следующей статье.

Когда были прочитаны и растолкованы все статьи, началась служба, закончившаяся исполнением "Те Deum".

Главных действующих лиц этой сцены ожидал в садах дворца парадный обед. На него пригласили Мазаньелло с женой и братом. Вначале Мазаньелло, которому подобные почести были не по душе, хотел, как обычно, отказаться, но вмешался кардинал Филомарино и настойчивыми уговорами добился от молодого лаццарони, что тот не станет наносить вице-королю оскорбление, отказавшись отобедать за его столом. Мазаньелло принял приглашение.

Однако на лицо его, обычно ясное и открытое, словно легло темное облако, и рассеять его не смогли даже крики, которыми народ выражал ему свою любовь и которые обычно оказывали на него сильное воздействие. Окружающие заметили, что, возвращаясь из церкви во дворец, Мазаньелло склонил голову на грудь, и грусть, запечатленную на его лице, можно было прочесть тем легче, что из уважения к вице-королю и несмотря на неоднократные призывы того надеть шляпу, Мазаньелло оставался с непокрытой головой, хотя солнце палило нещадно. И потому, прибыв во дворец, еще до того как все сели за стол, Мазаньелло попросил воды с лимонным соком. Ему принесли стакан, и, так как было очень жарко, Мазаньелло выпил его залпом. Едва проглотив содержимое стакана, он побледнел так, что герцогиня спросила его, что с ним. Мазаньелло ответил, что ему, несомненно, стало дурно от ледяной воды. Тогда, улыбаясь, герцогиня дала ему понюхать букет цветов. Мазаньелло поднес его к губам, чтобы поцеловать в знак уважения. Едва прикоснувшись к букету, он быстрым и невольным движением отбросил его прочь. Герцогиня увидела жест Мазаньелло, но сделала вид, что не обратила на него внимания, и, сев за стол, усадила Мазаньелло по правую руку от себя, а его брата — по левую. Жене Мазаньелло было приготовлено место между герцогом и кардиналом Филомарино.

На протяжении всего обеда Мазаньелло был молчалив и мрачен. Казалось, он страдает от какой-то внутренней боли, на которую не хочет пожаловаться. Он казался отсутствующим, и, когда герцог предложил ему выпить за здоровье короля, пришлось напомнить об этом дважды, прежде чем Мазаньелло, казалось, понял его. Наконец он поднялся, взял стакан дрожащей рукой, но в то мгновение, когда он собирался поднести его ко рту, силы оставили его и он упал без сознания.

Происшествие это произвело сильное впечатление. Брат Мазаньелло встал, с угрозой посмотрел на вице-короля, жена Мазаньелло залилась слезами, но герцог совершенно спокойно заметил, что подобная слабость у человека, не евшего и не спавшего в течение шести дней и ночей, не должна удивлять. К тому же, все свое время Мазаньелло проводил то в тяжелейших учениях под палящим солнцем, то в напряженной умственной работе, которая должна была довести его до изнеможения, ибо он не привык к такого рода деятельности. Впрочем, герцог приказал, чтобы Мазаньелло немедленно оказали помощь и перенесли его во дворец, сам проводил его туда и велел послать за своим личным врачом.

Врач появился, когда Мазаньелло стал приходить в себя, и заявил, что недомогание рыбака в самом деле вызвано чрезмерной усталостью и что оно пройдет без всяких последствий, если Мазаньелло согласится на день-два прервать физическую и умственную деятельность, которой он отдавался в течение последнего времени.

Мазаньелло горько улыбнулся, затем жестом, которым Геракл сорвал с плеч отравленный плащ Несса, разорвал расшитое серебром платье, подаренное ему вице-королем, и с громкими криками потребовал свою рыбацкую одежду, оставшуюся в его домишке на Рыночной площади, а затем, полуголый, побежал в конюшни, вскочил на первую попавшуюся лошадь и бросился прочь из дворца.

Герцог посмотрел вслед Мазаньелло и, когда тот исчез из вида, сказал:

— Этот человек потерял голову. Собственное величие свело его с ума.

И придворные стали повторять хором, что Мазаньелло сумасшедший.

Тем временем Мазаньелло, действительно как безумный, носился галопом по улицам Неаполя, сбивая всех, кто попадался ему на пути, и останавливаясь только для того, чтобы попросить воды. Грудь его жгло.

Вечером он вернулся на Рыночную площадь, глаза его лихорадочно горели. Он бредил и в бреду отдавал самые странные и противоречивые приказы. Сначала их исполняли, но скоро заметили, что Мазаньелло безумен, и приказам перестали повиноваться.

Всю ночь брат и жена Мазаньелло бодрствовали у его постели.

На следующий день он показался спокойнее. Родные оставили его одного, чтобы отдохнуть немного самим. Едва они ушли, как Мазаньелло оделся в лохмотья своего вчерашнего роскошного костюма и таким повелительным тоном потребовал лошадь, что ему не посмели отказать. Без шляпы, без куртки, в разорванной рубашке и коротких штанах он тут же вскочил на коня и во весь опор помчался к дворцу. Часовые, не узнав Мазаньелло, хотели арестовать его, но он, не обращая на них внимания, соскочил с коня, добрался до вице-короля, заявил ему, что умирает с голоду и попросил поесть. Однако мгновение спустя Мазаньелло сказал, что он приказал накрыть завтрак за городом и пригласил вице-короля принять в нем участие. Но вице-король, не зная, что в этих словах Мазаньелло было истинно, а что ложно, и видя перед собой человека с помутившимся рассудком, сослался на недомогание и отказался следовать за Мазаньелло. Тогда тот, не настаивая, спустился вниз по лестнице, вновь вскочил на коня и, выехав из города, почти полностью объехал его галопом, а затем вернулся домой, обливаясь потом. На протяжении всего пути, как и накануне, он все время просил пить (подсчитали, что он выпил примерно шестнадцать графинов воды). Изнемогая от усталости, Мазаньелло лег спать.

В течение двух этих безумных дней Ардицоне, Ренна и Катанео, отошедшие в тень во время диктатуры Мазаньелло, вновь приобрели влияние и поделили между собой обязанности по охране города.

Вернувшись домой, Мазаньелло бросился на кровать и вскоре погрузился в глубокое забытье. Около полуночи он проснулся и, хотя мускулистые члены его еще сотрясала дрожь, хотя глаза его еще горели лихорадкой, почувствовал себя лучше. Неожиданно отворилась дверь, но вместо жены или брата, которых Мазаньелло ожидал увидеть, вошел мужчина, закутанный в широкий черный плащ; лицо его было полностью скрыто фетровой шляпой такого же цвета. Он молча подошел к убогому ложу, на котором лежал всемогущий человек, одним жестом распоряжавшийся жизнью четырехсот тысяч своих ближних.

— Мазаньелло, — сказал он, — бедный Мазаньелло!