Когда Мазаньелло расстался с прелатом и отправился к месту сбора ополчения на Рыночной площади, в него выстрелили почти в упор из аркебузы: из пяти выстрелов ни один не достиг цели — его час еще не пробил.
Убийцы были растерзаны народом и, умирая, признались, что им заплатил герцог ди Мадцалони, который хотел отомстить Мазаньелло за дурное обращение с ним.
Вице-король осудил покушение, кардинал дал слово, что герцог де Аркос ничего не знал об этом предательстве, и переговоры возобновились.
Между тем полиция никогда еще не работала лучше, и во всем Неаполе за четыре дня правления Мазаньелло не было совершено ни одной кражи.
В тот самый день, когда Мазаньелло едва не убили, кардинал вновь явился к нему и передал, что вице-король желает переговорить с ним с глазу на глаз о государственных делах и на следующий день со всем двором вернется во дворец, чтобы принять там Мазаньелло. Мазаньелло, остерегавшийся подобных предложений, хотел отказаться, но кардинал так настаивал, что он вынужден был согласиться. Тогда между ним и кардиналом завязался спор, еще более ожесточенный, чем в первый раз. Мазаньелло, считавший себя простым рыбаком, хотел отправиться во дворец, оставаясь в рыбацкой одежде — иначе говоря, с голыми руками и ногами, одетый только в короткие штаны, рубаху и фригийский колпак. Но кардинал столько раз повторял ему, что подобный наряд не пристал человеку, собирающемуся появиться при блестящем дворе для обсуждения важнейших дел, что Мазаньелло вновь уступил и со вздохом согласился, чтобы вице-король прислал ему костюм, который следовало надеть в столь знаменательный день. В тот же вечер он получил полный костюм из затканного серебром сукна, шляпу, украшенную пером, и шпагу с золотой гардой. Мазаньелло принял костюм, но от шпаги отказался, не желая никакой другой, кроме той, что до сих пор служила ему скипетром и жезлом правосудия.
В ту ночь Мазаньелло плохо спал и рассказал на следующее утро, что во сне ему явился его святой покровитель и запретил идти на свидание с вице-королем. Но кардинал Филомарино заметил, что Мазаньелло дал слово, что вице-король ждет его во дворце, что конь его оседлан и нет никакой возможности уклониться от данного обещания, не нанеся ущерба своей чести.
Мазаньелло надел присланные ему богатые одежды, сел на коня и отправился во дворец вице-короля.
XXX
ЦЕРКОВЬ ДЕЛЬ КАРМИНЕ
Мазаньелло принадлежал к тем избранным натурам, не только дух, но и личность которых возвеличиваются под давлением обстоятельств. Герцог де Аркос, послав ему богатый наряд, в который бывший рыбак должен был облачиться, надеялся сделать его смешным. Мазаньелло, надев присланные одежды, стал похож на короля.
Он двигался ко дворцу, сопровождаемый восхищенными криками толпы, и управлял лошадью с искусством и сноровкой, достойными лучших наездников при дворе вице-короля, ибо в детстве не раз укрощал ради собственного удовольствия маленьких лошадок, завезенных в свое время в Калабрию сарацинами и до сих пор еще бродящих на свободе в горах.
Кроме того, за Мазаньелло следовал кортеж, которому позавидовал бы любой государь: он состоял из созданных Мазаньелло ста пятидесяти рот — как кавалерии, так и пехоты, — а также шестидесяти тысяч безоружных людей. Вся эта толпа кричала "Да здравствует Мазаньелло!", поэтому, когда он приблизился к дворцу, казалось, что это возвращается домой триумфатор.
Едва Мазаньелло въехал на площадь, как у входа водворен показался капитан гвардейцев вице-короля, чтобы встретить его. Тогда Мазаньелло, повернувшись к сопровождавшей его толпе, сказал:
— Друзья мои, я не знаю, что произойдет между мной и его светлостью герцогом. Но, что бы ни случилось, помните, что единственной моей заботой было и будет общественное благополучие. Как только оно будет достигнуто и все получат свободу, я вновь стану бедным рыбаком, которого вы знали, и в знак вашей признательности я прошу только одного: чтобы в час моей смерти каждый из вас прочел по мне "Аве Мария".
Тогда люди поняли, что Мазаньелло опасается попасть в ловушку и идет во дворец против своей воли. Раздались тысячи голосов, умоляя его взять с собой охрану.
— Нет, — ответил Мазаньелло, — нет. Дела, которые мы будем обсуждать, требуют разговора наедине. Позвольте мне войти одному. Но если я слишком долго не буду возвращаться, нападите на дворец и не оставьте камня на камне, пока не найдете мой труп.
Присутствующие поклялись Мазаньелло выполнить его просьбу: одни — потрясая оружием, безоружные же — грозя кулаками вице-королю. Затем Мазаньелло спешился, пересек часть площади, последовал за капитаном гвардейцев и скрылся за парадной дворцовой дверью. В эту минуту на площади поднялся такой гул, что вице-король, задрожав, спросил, не началось ли новое восстание.
Герцог де Аркос ждал Мазаньелло, стоя на верху лестницы. Увидев герцога, Мазаньелло поклонился ему. Вице-король сказал, что Мазаньелло полагается вознаграждение: он хорошо сумел справиться с толпой, быстро отправить правосудие и замечательно организовать армию. Герцог выразил надежду, что армия эта, объединившись с испанцами, выступит против общих врагов, — этим Мазаньелло окажет Филиппу IV самую большую услугу, какую только подданный может оказать своему монарху. Мазаньелло ответил, что ни он, ни народ никогда не восставали против Филиппа IV, и свидетельство тому — портреты короля, с почетом выставленные на всех углах; что он только хотел помочь казне, избавив ее от необходимости выплачивать жалованье всем этим вымогателям, которым поручено собирать налоги. Причем Мазаньелло обратил внимание на то, что жалованье их на треть превосходит собираемые ими налоги, и поэтому, как только будет решено, что Неаполь сможет в дальнейшем пользоваться дарованной ему Карлом V привилегией — освобождением от налогов, он обещает сделать сам и заставит неаполитанцев сделать все, что может быть полезно для короля.
Затем оба собеседника вошли в комнату, где их ждал кардинал Филомарино, и между тремя этими людьми, столь разными по положению, характеру, званию, началась обстоятельная дискуссия о правах королевской власти и интересах народа. Обсуждение затягивалось, и народ, не видя своего вожака, начал громко кричать: "Мазаньелло! Мазаньелло!" Крики эти так разрастались, что начали беспокоить герцога и кардинала. Мазаньелло заметил это и, улыбнувшись, сказал им:
— Сейчас я покажу вам, господа, как послушен народ Неаполя.
Он отворил дверь и вышел на балкон. При виде его все голоса слились в едином крике: "Да здравствует Мазань-елло!" Но едва он приложил палец к губам, как на площади стало так тихо, что на мгновение показалось, будто вечно кричащий город вымер, словно Геркуланум или Помпеи. Тогда, не повышая голоса, который был слышен всем (такая воцарилась тишина), Мазаньелло обратился к народу:
— Все в порядке, вы мне больше не нужны, пусть все разойдутся, неповиновение будет равнозначно мятежу.
Тут же собравшиеся стали расходиться, не возражая и не прекословя, и через пять минут запруженная стотысячной толпой площадь совершенно опустела, если не считать часовых и лаццарони, державшего в поводу лошадь Мазаньелло.
Герцог и кардинал переглянулись с ужасом, ибо только в эту минуту они поняли, какой страшной властью обладает этот человек.
Могущество Мазаньелло убедило обоих политиков в том, что ему, по крайней мере в данное время, нельзя отказывать ни в одной его просьбе. Перед тем как разойтись, триумвиры, решавшие судьбу Неаполя, договорились о том, что указ об отмене налогов будет прочитан, подписан и подтвержден публично, в присутствии всего народа, который, как повторял Мазаньелло, взбунтовался лишь потому, что хотел добиться исполнения этого указа.
Когда дело это было решено, Мазаньелло, пришедший во дворец только ради него, попросил у герцога де Аркоса позволения удалиться. Герцог ответил, что Мазаньелло вправе делать все, что ему вздумается, что он тоже вице-король, что, стало быть, ему принадлежит половина дворца и он может входить и выходить когда ему угодно. Мазаньелло снова поклонился герцогу, проводил кардинала до его дворца, гарцуя рядом, но так, чтобы конь кардинала всегда был на голову впереди его собственной лошади. После того как кардинал вернулся домой, Мазаньелло вновь отправился на Рыночную площадь, где его поджидала толпа, которую он отослал от дворца и среди которой он затем провел ночь, решая государственные дела и разбирая поданные ему ходатайства.
