В течение недели на улицах шла резня и кровь лилась в сточные канавы Рима. Веллей Патеркул написал по этому поводу несколько строк, которые дают страшное описание этого страшного времени:
"Жены выказали много преданности, — пишет он, — вольноотпущенники — достаточно, рабы — немного, но сыновья — нисколько".[52]
Затем он добавляет с той античной простотой, которая приводит в дрожь:
"Правда, надежда получить наследство, зародившаяся у каждого, делала ожидание трудным".
На седьмой или восьмой день бойни Меценат, видя, какое неистовство проявляет Цезарь, занимаясь проскрипциями, послал ему одну из своих записных табличек, где начертал карандашом два слова:
"Остановись, палач!"
Цезарь остановился, ибо не вкладывал в то, что делал, ни ненависти, "и ожесточения. Он объявлял вне закона, потому что считал это полезным. Получив записку Мецената, он кивнул в знак согласия и остановился. Меценат приписал себе милосердие Цезаря. Меценат ошибался: Цезарь выполнил полностью то, что задумал, бесстрастный счетовод ничего больше не хотел.
Обратим теперь наш взгляд на Брута и Кассия и посмотрим, что делают они.
Брут и Кассий в Азии, где они требуют уплаты налогов сразу за десять лет. Брут и Кассий в Тарсе, который они облагают контрибуцией в тысячу пятьсот талантов. Брут и Кассий на Родосе, где они приказывают убить пятьдесят первейших горожан, ибо те отказываются платить непосильную дань. Но Бруту и Кассию нужны миллионы, что-4 бы отстаивать дело непопулярной партии, с которой они себя связали, и удерживать под республиканскими орлами старые легионы Цезаря.
Стенания народов, разоряемых им, становятся для Брута постоянным укором совести. Угрызения совести — это злой гений, посещающий его сны. Это призрак, который он видел при Ксанфе и увидит вновь при Филиппах.
Прочитайте у Плутарха или Шекспира — по вашему усмотрению — последние беседы Брута и Кассия. Посмотрите, как они прощаются вечером, со значительной улыбкой пожимая друг другу руки, как говорят, что, победят они или нет, им нечего бояться своих врагов. Дело в том, что Цезарь и Антоний неподалеку. Дело в том, что это канун битвы при Филиппах. Дело в том, что призрак, преследующий Брута, уже появился или вот-вот появится вновь.
Действительно, на следующий день в тот же час Кассий был мертв, а через два дня за ним последовал и Брут. Раб, который получил свободу, оказывая хозяину последнюю услугу, убил Кассия. Брут же сам бросился на меч, который держал ритор Стратон.
Обычно удивляются столь стремительной кончине Брута и Кассия, забывая при этом, что им обоим не терпелось поскорее покончить дело.
Два триумвира остались верны себе. Мы говорим "два триумвира", ибо о Лепиде речи уже нет. Антоний сражался как простой солдат. Больной Цезарь не покидал носилок, сказав, что во сне ему явился бог и наказал заботиться о себе.
После сражения и устранения Лепида предстояло вновь заняться разделом мира. Антоний взял себе неистощимый Восток; Цезарь довольствовался истощенным Западом.
Оба победителя расстаются: один, чтобы вкусить все наслаждения жизни вместе с Клеопатрой, другой — чтобы вернуться в Рим и продолжить борьбу сначала с сенатом, который теперь начинает его понимать; затем со ста семьюдесятью тысячами ветеранов, каждый из которых требует земельный надел и две тысячи сестерциев, обещанные им; наконец, с народом, который требует хлеба и которого Секст Помпей, владычествующий над морем вокруг Сицилии, душит голодом.
Пройдет восемь лет, и ветеранам заплатят (или, по крайней мере, они поверят, что им заплатили), Секст Помпей будет побежден и обращен в бегство, а общественные закрома будут изобиловать мукой и зерном.
Как Цезарь совершил все это? Списав проскрипции на Антония и Лепида; отказываясь от предлагавшихся ему почестей; делая вид, что он исполняет функции простого префекта полиции; выступая все время от имени республики, ради которой он действует и которую незамедлительно восстановит; наконец, по желанию солдат отдав Антонию свою сестру Октавию (Фульвия умерла в припадке гнева).
Впрочем, Антоний был жених опасный, ибо считал необходимым доказывать, что он во всех отношениях является потомком Геркулеса: он был женат на Фульвии, только что женился на Октавии, женится на Минерве и в конце концов ему предстоит жениться на Клеопатре.
Женитьба на Клеопатре запутала все. Давно уже Цезарь ждал случая, чтобы избавиться от своего соперника, — эту возможность Антоний ему предоставил. У Клеопатры был не то от Цезаря, не то от Секста Помпея сын по имени Це-зарион. Антоний, женившись на Клеопатре, признал Це-зариона сыном Цезаря и пообещал ему наследство отца, то есть Италию. Не забыл он и других сыновей Клеопатры — Александра и Птолемея. Он отдал Александру Армению и Парфянское царство, которое, правда, не было еще завоевано, а Птолемею — Финикию, Сирию и Сицилию.
Рим и Октавия потребовали отомстить Антонию. Дело Цезаря становилось делом общественным, поэтому никогда еще предпринятая война не была более популярной.
К тому же, все прибывавшие с Востока рассказывали странные истории. После того как он сделался сатрапом, Антоний провозгласил себя богом. Клеопатру стали называть Исидой, а Антония — Осирисом. Антоний пообещал Клеопатре превратить Александрию в столицу мира после того, как он завоюет Запад. Пока же он велел выгравировать вензель Клеопатры на солдатских щитах и призвал египетских богов подняться против богов Тибра.
Omnigenumque Deum monstra et latrator Anubis Contra Neptunum et Venerem contraque Minervam[53], —
говорит Вергилий, который вставил сюда Минерву не только ради размера, но и мстя за нанесенное ему самому оскорбление. Минерва, как мы помним, была одной из четырех жен Антония; он женился на ней в Афинах и заставил афинян заплатить тысячу талантов приданого, то есть почти шесть миллионов нынешних наших денег.
Не правда ли, странен был этот мир? Но не удивляйтесь слишком, при Нероне будет еще не такое.
За четверть века Восток и Запад должны были уже в третий раз встретиться в Греции и вписать новое название в перечень побед и поражений в извечных баталиях, длившихся со времен Троянской войны.
В Риме царил глубокий ужас: Рим не слишком надеялся на Цезаря как на полководца и, напротив, знал, на что способен Антоний, стоит только его вооружить. К тому же он вел с собой сто тысяч человек пехоты, двенадцать тысяч лошадей, пятьсот кораблей, четырех царей и одну царицу.
Вслед за армией шли еще сто двадцать или сто тридцать тысяч евреев, арабов, персов, египтян, мидян, фракийцев, пафлагонцев, но эти не принимались в счет — они не были римскими солдатами.
У Цезаря было примерно сто тысяч человек и двести кораблей, что составляло менее половины сил, которыми располагал его противник.
Удача была на стороне Октавиана. Точнее, судьба переменила имя и стала называться Провидением: надо было собрать Запад и Восток под одной мощной рукой, которая заставила бы мир говорить на одном языке, подчиняться одному закону, с тем чтобы Христос, родившись (а Христос вот-вот должен был родиться), нашел вселенную готовой воспринять его слово. Бог отдал победу Цезарю.
Известны все подробности этого великого сражения. Известно, как Клеопатра, богиня восточной естественности, вдруг бежала с шестьюдесятью кораблями, хотя ей не угрожала никакая опасность; как Антоний последовал за ней, бросив армию; как они вместе вернулись в Египет, чтобы умереть: Антоний погиб, бросившись на свой меч, Клеопатра — неизвестно как. Плутарх полагал, что она подставила себя укусу гадюки.
На этот раз избежать торжественного чествования было нельзя: так или иначе Цезарю пришлось покориться. Сенат в полном составе явился к воротам Рима ему навстречу. Но, верный своим взглядам, Цезарь принял только часть того, чем хотел вознаградить его сенат. Послушать его, так единственное, что он просил за свою победу, — это избавить его от бремени правления. Сенаторы бросились к его ногам, умоляя, чтобы он отказался от своего пагубного решения. Но им удалось добиться лишь одного: Цезарь согласился остаться еще на десять лет, чтобы навести порядок в делах республики. Правда, Цезарь выказал себя менее несговорчивым, когда речь зашла о титуле Августа, который был присвоен ему сенатом и который он принял, не заставляя себя слишком долго упрашивать.
