Однако боги предсказали этому ребенку великие свершения. Но вместо того чтобы рассказывать о них, твердить о своем предназначении на всех углах и взывать тем самым если не к любви, то к суеверию сограждан, Октавиан замыкает свои мечты в себе и хранит их в святилище своих надежд. Предзнаменования сопровождали его с рождения, и Октавиан верит предсказаниям, снам и приметам. Некогда в стены Велитр ударила молния, и оракул предсказал, что уроженец этого города однажды даст миру законы. Кроме того, распространился еще один слух, о котором позже Асклепиад Мендесский упомянет в своей книге о божественных явлениях: Атия, мать Октавиана, заснув в храме Аполлона, была разбужена чьими-то прикосновениями, похожими на объятия, и с ужасом увидела, что на грудь ей скользнула змея и обвила ее своими кольцами. Через десять месяцев она родила. И это не все: в день родов муж ее, задержавшись дома из-за этого события, запоздал в сенат, где разбирали заговор Катилины. Когда он явился туда и объяснил причину своего опоздания, Публий Нигидий, славившийся точностью своих предсказаний, спросил, в каком именно часу родился Ок-тавиан, после чего объявил, что если наука не обманывает его, то властелин мира, о котором говорилось в старинном оракуле Велитр, наконец появился на свет.
Такие приметы предшествовали рождению Октавиана. А вот те, что последовали за этим.
Однажды, когда этот ребенок с предопределенной судьбой, которому было тогда четыре года, кушал в лесу, сидевший на вершине скалы орел устремился вниз, выхватил у мальчика из рук хлеб, взмыл в небо, а затем, через мгновение, принес юному Октавиану хлеб, смоченный влагой облаков.
Наконец, два года спустя, Цицерон, сопровождая Цезаря к Капитолию, рассказал по дороге одному из своих друзей, что в прошлую ночь он видел во сне ребенка с ясным взглядом, с нежным лицом, вьющимися волосами, который с помощью золотой цепи спустился с неба и остановился у двери Капитолия, где Юпитер вложил ему в руку бич. В ту минуту, когда Цицерон рассказывал свой сон, он заметил юного Октавиана и вскричал, что именно этого ребенка он видел во сне прошлой ночью.
Как мы видим, обещаний было больше чем достаточно, чтобы вскружить юную голову; но Октавиан был из тех людей, кто никогда не был молодым и кому нельзя вскружить голову. Это был человек спокойный, серьезный, хитрый, непостоянный и ловкий, не дававший увлечь себя первым движениям рассудка или сердца, а постоянно подвергавший их анализу, руководствуясь при этом своими интересами и честолюбивыми расчетами. Он не принял участия ни в одной из партий, сменивших друг друга за пять лет, с тех пор как он облачился во взрослую тогу, и это обеспечило ему отличное положение, ибо, на чью бы сторону он ни встал, в будущем ему не пришлось бы порывать со своим прошлым. Поэтому он был удачливее, чем Генрих IV в 1593 году и Луи Филипп в 1830-м, он не был связан взятыми на себя обязательствами и находился примерно в том же положении, что и Бонапарт 18 брюмера, за исключением прошлой славы, что явилось для Октавиана дополнительным шансом.
В ту эпоху в Риме были две партии, которые, называясь так же, как и те, что существовали во Франции в 99-м году, не имели с ними никакого сходства, ибо тогда республиканская партия, представленная Брутом, была партией аристократов, а партия монархистов, представленная Антонием, была партией народной.
Таким образом, Октавиан должен был проявить себя наравне с этими двумя людьми, создав третью партию — партию "золотой середины", если воспользоваться современным термином.
Немного о Бруте и Антонии.
Бруту тридцать три или тридцать четыре года. Он среднего роста, у него короткие волосы, коротко стриженная борода, спокойный, гордый взгляд, посредине лба — прорезанная раздумьями морщина: по крайней мере, именно таким представляют его медали, которые он велел отчеканить в Греции; на них стоит надпись "Imperator", вам понятно? Brutus imperator, то есть "Брут-полководец". Воспринимайте это слово только в таком смысле, а не в том, какой придали ему Карл Великий и Наполеон.
Продолжим.
По отцу он происходит от того Юния Брута, который приговорил двух своих сыновей к смерти и статуя которого возвышается на Капитолии среди изваяний изгнанных им царей; по матери — от Сервилия Агалы, который, будучи начальником конницы при Квинкции Цинциннате, собственной рукой убил Спурия Мелия, стремившегося к царской власти. Его отец, муж Сервилии, был убит по приказу Помпея во время войн между Марием и Суллой; он племянник того самого Катона, который вспорол себе живот в Утике. Народная легенда гласит, что он сын Цезаря, соблазнившего его мать с помощью жемчужины, которая стоила шесть миллионов сестерциев, то есть почти миллион двести тысяч франков. Но Цезарю приписывали столько любовных приключений, что не стоит верить всему тому, что о нем говорят. В молодости Брут изучал философию в Греции; он принадлежал к секте платоников и почерпнул в Афинах и Коринфе идеи аристократической свободы, составлявшие основу управления маленьких греческих республик. Будучи при Помпее офицером в Македонии, он обращает на себя внимание отменной храбростью при Фарсале. Назначенный Цезарем наместником в Галлии, он отличается суровой честностью. Это один из тех людей, какие никогда не действуют без убеждений, но, если у них есть убеждения, они действуют всегда. Это одна из тех великих и уединенных душ, в которых находят пристанище уходящие боги; это, подобно сказанному у Горация, человек с сердцем, покрытым тройной сталью, для таких, как он, смерть — подруга, и они встречают ее с улыбкой. Взор его постоянно обращен к доблестям, явленным в древние времена, и он не видит пороков дней нынешних. Он верит, что народ по-прежнему хлебопашествует, что сенат — по-прежнему ассамблея царей. Его единственная вина состоит в том, что он родился после грубого Мария, галантного Суллы и сладострастного Цезаря, вместо того чтобы родиться во времена Цинцин-ната, Гракхов или первых Сципионов. Он был отлит из бронзы в ту эпоху, когда статуи были сделаны из грязи и золота. Когда такой человек совершает преступление, обвинять надо век, в котором он живет, а не его самого.
Кроме того, Брут допустил крупную ошибку, покинув Рим: он забыл, что революцию надо довершать там, где она началась.
Что касается Антония, то он являет собою самый разительный контраст со спокойной, холодной и суровой личностью, которую мы только что обрисовали.
Антонию сорок шесть лет, он высокий, мускулистый, у него густая борода, широкий лоб и орлиный нос. Он утверждает, что происходит от Геркулеса, а поскольку он самый искусный наездник, самый мощный дискобол, самый сильный борец, какой только был со времен Помпея, никто не оспаривает это родословие, сколь бы невероятным оно кое-кому ни казалось. В детстве его необычайная красота привлекала внимание Куриона; с ним Антоний провел первые годы отрочества в распутстве и оргиях. Прежде чем надеть взрослую тогу, то есть в возрасте примерно шестнадцати лет, он уже наделал на полтора миллиона долгов, но прежде всего его упрекают в циничной невоздержанности. На следующий день после свадьбы мима Гиппия он отправился в публичное собрание, так напившись вином, что был вынужден остановиться на углу улицы, и на глазах у всех его вырвало, хотя мим Сергий, с которым он состоял в постыдной связи и который, как говорили, имел на Антония сильное влияние, пытался отгородить его от прохожих плащом. После Сергия самой близкой его подругой была блудница Киферида — он повсюду брал ее с собой в носилках и давал ей столь же многочисленный кортеж, как собственной матери. Всякий раз, как он отправляется в армию, его сопровождает целая свита гистрионов и флейтистов. Останавливаясь в пути, он приказывает разбивать шатры на берегу реки или в тени леса. Город же он проезжает непременно на колеснице, влекомой львами, которыми он правит золотыми поводьями. В мирные времена он носит узкую тунику и грубый плащ. Во время же войны он надевает самые богатые доспехи, какие только можно найти, чтобы подставить себя под самые опасные удары и обратить против себя самых храбрых противников. Ибо Антоний не только силен физически, но и безудержно храбр, а это значит, что он бог для солдат и кумир для народа. Кроме того, будучи умелым оратором в азиатском стиле, он с помощью одной лишь речи изгнал Брута и Кассия из Рима. Любящий роскошь, неровный по характеру, притязающий на то, чтобы его считали сыном бога, и опускающийся порою до уровня животного, Антоний полагает, что он подражает Цезарю, подделываясь под него на поле боя и на трибуне. Но между Антонием и Цезарем лежит пропасть. Антоний имеет всего лишь недостатки, у Цезаря же были пороки; Антоний имеет всего лишь положительные качества, у Цезаря же были добродетели: Антоний — это проза, Цезарь — поэзия.
