Кстати, неаполитанский писец работает на улице, на глазах у всех, coram populo^[46]. Прогресс это или отставание цивилизации?

Дело в том, что у неаполитанцев нет секретов. Они думают вслух, высказывают свое мнение вслух и исповедуется вслух. Тому, кто знает диалект Мола, достаточно каждый день проводить по часу в церквах и слушать лишь то, что говорится у алтаря или в исповедальне, и к концу недели он будет посвящен в самые интимные секреты неаполитанской жизни.

А! Я забыл сказать, что неаполитанский общественный писец — дворянин, или, по крайней мере, ему дают этот титул.

В самом деле, расспросите писца: это всегда galantuo-mo^[47], попавший в беду. Если вы засомневаетесь, он покажет вам в качестве доказательства остаток суконного редингота.

Объяснить воздействие сукна на неаполитанцев — трудно: для них это — печать аристократизма, знак превосходства. Vestito di panno^[48] может позволить себе по отношению к лаццарони много такого, чего я не посоветовал бы тому, кто vestito di telo^[49].

Тем не менее vestito di telo имеет огромное преимущество перед лаццарони, который обычно вообще ни во что не одет.

XXVII

ГРОБНИЦА ВЕРГИЛИЯ

Чтобы разнообразить наши прогулки по Неаполю, мы с Жаденом решили совершить несколько экскурсий по окрестностям города. Из окон нашей гостиницы видны были гробница Вергилия и грот Поццуоли. За гротом, который Сенека называл длинной тюрьмой, простирался неведомый мир античных чудес: Аверно, Ахеронт, Стикс. Дальше, если верить Проперцию, находились Байи — гибельное место, город сладострастия, который надежнее и быстрее, чем любой другой город, вел в мрачное царство ада.

Мы вооружились книгами Вергилия, Светония и Тацита, сели в корриколо и, когда кучер спросил, куда нас везти, спокойно ответили: "В ад". Кучер пустил лошадей вскачь.

Предполагаемая гробница Вергилия находится у входа в грот Поццуоли.

К гробнице поэта надо идти по тропинке, сплошь заросшей колючим кустарником и терновником; это живописная развалина, над которой возвышается каменный дуб, обхватывающий ее корнями, словно орел когтями. Говорят, что когда-то на месте этого дуба находился гигантский лавр, который вырос там сам по себе. После смерти Данте дерево погибло, и Петрарка посадил новый лавр, доживший до Саннадзаро. Наконец, Казимир Дела-винь посадил третье дерево, но оно не прижилось… Автор "Мессенских стихотворений" не виноват — просто земля истощилась.

К гробнице вы спускаетесь по полуразрушенной лестнице, между ступеньками которой растут большие пучки мирта. Затем вы подходите к двери колумбария, переступаете порог и оказываетесь в святилище.

Уверяют, что урна, содержавшая прах Вергилия, оставалась здесь до четырнадцатого века. Однажды ее убрали под предлогом, что она должна быть перенесена в безопасное место, и с той поры ее больше никто не видел.

Быстро обследовав гробницу изнутри, Жаден вышел, чтобы зарисовать ее снаружи, и оставил меня там одного. Тогда я, естественно, перенесся мыслями в прошлое и попытался составить себе точное представление о Вергилии и античном мире, в котором он жил.

Вергилий родился в Андах, рядом с Мантуей, 15 октября 70 года до Рождества Христова, то есть когда Цезарю было тридцать лет, и умер в Брундизии, в Калабрии, 22 сентября 19 года, то есть когда Августу было сорок три года.

Он знал Цицерона, Катона Утического, Помпея, Брута, Кассия, Антония и Лепида, был другом Мецената, Саллюстия, Корнелия Непота, Катулла и Горация. Он был учителем Проперция, Овидия и Тибулла, которые все трое родились, когда он заканчивал свои "Георгики".

Он был свидетелем всего, что произошло в тот период, то есть всех великих событий античного мира: падения Помпея, смерти Цезаря, прихода к власти Октавиана, развала триумвирата. Он видел Катона, вспоровшего себе живот, видел Брута, бросившегося на меч, видел сражения при Фарсале, Филиппах, должен был видеть битву при Акции.

Многие сравнивали этот век с нашим семнадцатым, между тем сходства между ними нет: у Августа было куда больше от Луи Филиппа, нежели от Людовика XIV. Людовик XIV был великим королем, Август был великим политиком.

Кроме того, век Людовика XIV охватывает на самом деле только первую половину его жизни. Век же Августа начинается после битвы при Акции и включает в себя всю последнюю часть его существования.

Людовик XIV, ставший властелином мира, умер, побежденный своими соперниками, презираемый своими придворными, отвергнутый своим народом, оставив Францию нищей, жалкой, в опасности. Людовик XIV стал ниже человека после того, как поверил, что он выше Бога.

Август, напротив, начинает с междоусобиц, проскрипций и гражданских войн; затем, после смерти Лепида, Брута и Антония он закрывает храм Януса, который не закрывался двести шесть лет, и, хотя умирает почти что в возрасте Людовика XIV, оставляет Рим богатым, спокойным и счастливым, оставляет империю более великой, чем он принял ее из рук Цезаря, и покидает землю только для того, чтобы подняться на Небо, перестает быть человеком только для того, чтобы стать богом.

Разница между Людовиком XIV, нисходящим из Версаля в Сен-Дени под улюлюканье черни, и Августом, под приветственные возгласы толпы восходящим на Олимп по Аппиевой дороге, — огромна.

Мы знаем Людовика XIV, с пренебрежением относившегося к знати, высокомерного с министрами, эгоистичного со своими любовницами, расточавшего деньги Франции на праздники, где он был героем, на карусели, где он был победителем, на зрелища, где он был богом. Он всегда был королем для своей семьи и для своего народа, для куртизанов-писателей и льстецов-стихотворцев. Он дал пенсию Корнелю, но только потому, что Буало решил отказаться от своей в пользу собрата. Он удалил от себя Расина потому, что тот имел несчастье произнести имя его предшественника Скаррона. Он радовался ушибу герцогини Бургундской, ибо это позволило ему чаще ездить в Марли. Он насвистывал оперную арию у гроба брата и, увидев трупы трех своих сыновей, не задался вопросом, кто отравил их, из боязни найти виновных среди своих любовниц или бастардов.

Что же у него общего, спрашиваю я вас, со школьником, пришедшим из Аполлонии, чтобы получить наследство Цезаря?

Хотите увидеть Октавиана, или Фурина, как его звали тогда? Затем мы перейдем к Цезарю, от Цезаря к Августу, и вы поймете, есть ли у этого человека, единого в трех лицах, хоть одна общая черта с любовником мадемуазель де Лавальер, с любовником г-жи де Монтеспан и с любовником г-жи де Ментенон, который также един в трех лицах.

Цезарь только что пал, сраженный в Капитолии; Брут и Кассий изгнаны из Рима народом, который недавно носил их на руках; Антоний оглашает завещание Цезаря, назначившего Октавиана своим наследником. Весь мир ждет Октавиана.

Именно тогда в стенах Рима появляется молодой человек двадцати одного года, родившийся при консулате Цицерона и Антония 22 сентября 689 года от основания Рима, то есть за шестьдесят два года до Иисуса Христа, который появится на свет в его царствование.

У Октавиана не было никаких внешних признаков человека, которому уготована великая судьба. Ребенком он из-за малого роста казался еще младше, чем был, ибо, по словам вольноотпущенника Юлия Марата, хотя Октавиан и пытался казаться выше с помощью сандалий на высокой подошве, в нем было всего пять футов два дюйма. Правда, такого же роста были Александр Македонский и Наполеон, но Октавиан не обладал ни физической силой укротителя Буцефала, ни орлиным взором героя Аустерлица. У него был бледный цвет лица, белокурые вьющиеся волосы, светлые блестящие глаза, сросшиеся брови, выступающий вверху и заостренный книзу нос, редкие зубы, мелкие и неровные, и столь нежная и очаровательная физиономия, что, когда однажды он будет переходить через Альпы, какой-то галл, вознамерившийся сбросить его в пропасть, при виде выражения его лица удержался и не стал этого делать. Одежда его была из самых простых: среди римской молодежи, которая румянилась, наклеивала мушки, грассировала, ходила вразвалку, среди всех этих красавцев, троссулов, образцов элегантности того времени, которых можно было распознать по надушенной бальзамом шевелюре, разделенной пробором (дважды в день брадобрей завивал ее щипцами в длинные локоны у висков); по тщательно ухоженной растительности на лице (одни носили усы, а другие — узкую короткую бородку от одного виска до другого); по прозрачным или пурпурным туникам с такими непомерно длинными рукавами, что они закрыли бы даже кисти, если бы обладатели туник не заботились о том, чтобы вздымать руки кверху, и тогда рукава, падая к плечам, открывали отполированные пемзой руки и пальцы в кольцах, — так вот, среди римской молодежи Октавиан обращал на себя внимание полотняной тогой, шерстяной латиклавой и простым кольцом, которое он носил на первом пальце левой руки (оправа его представляла собой сфинкса). И потому молодежь, не понимая этой чудаковатости, придававшей наследнику Цезаря вид плебея, отрицала, что Октавиан, как уверяли, принадлежит к аристократии, а считала, что отец его, Гай Октавий, был простым ростовщиком или, самое большее, богатым банкиром. Некоторые пошли еще дальше и уверяли, что дед его был мельником и носил простую белую тогу для того, чтобы на ней не было видно следов муки: "Materna tibi farina^[50]", говорит Светоний, а Светоний, как известно, это Таллеман де Рео того времени.