В тот самый миг, когда она заканчивала свою молитву, раздался глухой, продолжительный гул, мощный толчок потряс пол и кровавый свет озарил комнату. Лия подняла голову: все окружавшие ее предметы приобрели фантастический оттенок. Она подбежала к окну, думая, что у нее начались галлюцинации, но тут все объяснилось.

Гора раскололась в длину на четверть льё. Яркое пламя вырывалось из этой адской трещины, и у основания ее кипел поток лавы, направляясь к вилле и угрожая примерно через четверть часа поглотить и уничтожить ее.

Вместо того чтобы воспользоваться отпущенным ей временем, спасти Одоардо и спастись вместе с ним, Лия подумала, что Бог услышал ее мольбу и внял ей. Ее бледные губы прошептали кощунственные слова: "Господи, Господи, ты велик, ты милосерден, благодарю тебя!.."

Затем скрестив руки, с улыбкой на губах, с глазами, сверкающими смертельным наслаждением, молчаливая и неподвижная, она стала следить взглядом за продвижением ненасытной лавы.

Как мы уже сказали, поток двигался прямо на виллу Джордани, словно она, подобно одному из проклятых городов, была приговорена гневом Божьим, и земному огню, сопернику огня небесного, поручено было настичь и наказать прежде всего ее. Но продвижение огненной реки было достаточно медленным, так что люди и животные могли убежать от нее или отойти в сторону. С приближением потока воздух из влажного и тяжелого становился сухим и раскаленным. Задолго до появления лавы предметы, связанные с землей и внешне нечувствительные, теперь, казалось, оживали, чтобы умереть. Источники, шипя, иссякали, травы засыхали, покачивая пожелтевшими верхушками, деревья гнулись, наклоняясь в сторону, противоположную той, откуда шло пламя, словно пытаясь избежать его. Сторожевые собаки, которых на ночь выпускали в парк, прибежали искать убежища у крыльца и, прижимаясь к стене, жалобно выли. Все живое, движимое инстинктом самосохранения, казалось, сопротивлялось чудовищному бедствию. Одна только Лия торопила бег огня и тихо шептала: "Приди! Приди! Приди!"

В какое-то мгновение ей показалось, что Одоардо просыпается; она бросилась к кровати. Но она ошиблась. Одоардо, которому и во сне не было спасения от удушающего воздуха, сражался с каким-то страшным сновидением. Он, казалось, хотел оттолкнуть от себя какой-то угрожающий предмет. Лия посмотрела на него, испуганная мучительным выражением его лица. Но в этот миг путы, сковывавшие его уста, разорвались, и Одоардо произнес имя Терезы. Значит, это Терезу видел он во сне! Значит, за Терезу он трепетал! Лия улыбнулась ужасной улыбкой и вернулась на свое место на балконе.

Тем временем лава продолжала продвигаться вперед. Она уже распростерла два пылающих рукава вокруг холма, на котором находилась вилла. Если бы в этот час Лия разбудила Одоардо, они могли бы еще убежать, ибо лава, наступая прямо на холм и обтекая его с обеих сторон, еще не охватила его полностью. Но Лия молчала, боясь, напротив, лишь одного — как бы отчаянные крики агонизирующей природы не достигли слуха графа и не разбудили его.

Но этого не произошло. Лия видела, как волна лавы растеклась, похожая на огромную подкову, и сомкнулась за холмом. Тогда Лия испустила крик радости. Всякая возможность к бегству была отрезана. Вилла и ее сады представляла теперь собой остров, в который со всех сторон билось огненное море.

Страшный поток, словно гигантский прилив, начал подниматься на склоны холма. При каждом накате пылающие волны продвигались вперед и пожирали остров, периметр которого все уменьшался. Вскоре лава подошла к стенам парка, и стены, подрубленные у основания, рухнули в ее волны. При приближении потока деревья засыхали и пламя фонтаном поднималось от их корней к вершинам. Каждое дерево, горя, продолжало сохранять свою форму, а затем рассыпалось пеплом в пылающем наводнении, продвигавшемся вперед. Но вот первые волны лавы показались в аллеях сада. Увидев это, Лия поняла, что ей едва хватит времени, чтобы разбудить Одоардо, обвинить его в совершенном им преступлении и дать ему понять, что они умрут друг за другом. Она покинула террасу и подошла к постели:

— Одоардо! Одоардо! — закричала она, тряся его за руку. — Одоардо! Вставай, чтобы умереть!

Эти страшные слова, дышавшие невероятной местью, вырвали графа из глубин сна. Он привстал, открыл блуждающие глаза, затем по отсветам пламени, по потрескиванию бьющихся стекол, по дрожанию дома, который волны лавы начали окружать и встряхивать, понял все и, вскочив с постели, закричал:

— Вулкан! Вулкан! Ах, Лия! Я же говорил тебе!

Затем, бросившись к окну, он охватил взглядом пылающий горизонт, крикнул от ужаса, побежал в другой угол комнаты, открыл окно, выходившее на Неаполь, и, увидев, что все пути к бегству отрезаны, вернулся к графине и крикнул в отчаянии:

— О Лия, Лия, любовь моя, душа моя, жизнь моя, мы погибли!

— Я знаю, — ответила Лия.

— Как, ты знаешь?

— В течение часа я смотрю на вулкан! Я ведь не спала!

— Но если ты не спала, то почему ты меня не разбудила?

— Тебе снилась Тереза, и я не хотела будить тебя.

— Да, мне снилось, что у меня хотят отнять сестру второй раз. Мне снилось, что я обманут, что она действительно умерла, что она лежит, мертвая, в своей комнатке на улице Сан Джакомо, что принесли гроб и хотят положить ее туда. Это был кошмарный сон, но менее страшный, чем реальность.

— Что ты сказал? Что ты сказал? — воскликнула графиня, схватив Одоардо за руки и глядя ему в лицо. — Эта Тереза — твоя сестра?

— Да.

— Женщина, которая живет на четвертом этаже дома номер одиннадцать на улице Сан Джакомо, твоя сестра?

— Да.

— Но твоя сестра умерла! Ты лжешь!

— Моя сестра жива, Лия. Моя сестра жива, это мы умрем. Моя сестра последовала за французским полковником, который был затем убит. Я тоже думал, что она умерла, мне так сказали, но позавчера я получил от нее письмо, а вчера я видел ее. Это она, она, моя сестра, униженная, поблекшая, пожелавшая остаться неизвестной. О! Но что нам теперь до этого? Ты чувствуешь, ты чувствуешь, как дрожит дом? Ты чувствуешь, как трескаются стены? О Боже мой, Боже мой, помоги нам!

— О, прости меня, прости меня! — воскликнула Лия, упав на колени. — О, прости меня перед смертью!

— Что я должен простить тебе? Разве мне есть что прощать тебе?

— Одоардо! Одоардо! Это я убила тебя! Я все видела, я приняла эту женщину за соперницу и не могла больше жить с тобой, я захотела умереть с тобой. Боже мой! Боже мой, неужели у нас нет никакой надежды на спасение? Неужели нет никакой возможности бежать? Пойдем, Одоардо, пойдем! Я сильная, я не боюсь. Бежим!

Лия взяла мужа за руку, и они, как безумные, принялись носиться по комнатам шатающейся виллы: они бросались ко всем дверям, испробовали все выходы, но повсюду встречали неумолимую, безжалостную, все пожирающую лаву: не останавливаясь, она поднималась и билась уже в подножие стен, встряхивая их в смертельном объятии.

Лия упала на колени, она не могла больше идти. Одоардо взял ее на руки и, переходя от окна к окну, кричал и звал на помощь. Но спасение было невозможно: лава продолжала подниматься. Одоардо инстинктивно стал искать убежище на террасе, венчавшей дом, но там он действительно понял, что все кончено. Он упал на колени и, подняв Лию над головой, словно надеясь, что ангел прилетит за ней, закричал:

— О Боже мой! Сжалься над нами!

Едва он произнес эти слова, как полы начали проваливаться и падать в лаву. Вскоре закачалась и терраса, а затем тоже рухнула, увлекая в своем падении Лию и Одоардо. Наконец четыре стены сложились, словно крышка гробницы. Лава продолжала подниматься, захлестнула развалины, и все было кончено.

XXVI

МОЛ

Нам оставалось посетить два в высшей степени популярных места, которые мы уже видели мимоходом, но еще не изучили в деталях: Мол и Новый рынок. Мол для Неаполя — то же, чем являлся бульвар Тампль для Парижа, когда в Париже был бульвар Тампль. Мол — это излюбленное место Пульчинеллы.