Но любовь молодых людей не стала от этого меньше, быть может, они полюбили друг друга еще сильнее. Три месяца пролетели как один день. Затем французская армия получила роковой приказ, ставший причиной стольких бед, — приказ отступать. Влюбленные пробудились от своего золотого сна. И речи не было о том, чтобы расстаться: любовь их была слишком велика, чтобы она окончилась при мысли о разлуке. Расстаться значило умереть, а они были так счастливы, что страстно хотели жить.
В Италии, стране мгновенных увлечений, все было предусмотрено для того, чтобы в любой час дня и ночи любовь, подобная той, что соединяла молодого полковника и Терезу, могла быть освящена. Обычно влюбленные предстают перед священником, объявляют ему о своем желании пожениться, исповедуются, получают отпущение грехов, преклоняют колена перед алтарем, выслушивают мессу и становятся супругами.
Полковник предложил Терезе подобный брак. Тереза согласилась. Было условлено, что в ночь, предшествующую уходу французов, Тереза покинет дворец своей тетки и молодые люди отправятся за брачным благословением в церковь дель Кармине, находившуюся на площади Меркато Нуово.
Все произошло так, как было задумано, за исключением одного. Молодые люди предстали перед священником, который сказал им, что он готов соединить их узами брака сразу после того, как они исповедуются. Возражать не приходилось — таков был обычай. Полковник подчинился ему, преклонив колена с одной стороны исповедальни, тогда как девушка стала на колени с другой стороны. И хотя жизнь молодого человека не была свободна от некоторых грешков, священник, зная, что надо прощать кое-что полковнику, и особенно полковнику двадцати четырех лет, отпустил ему грехи с поистине патриархальной легкостью.
Но, против всякого ожидания, с бедной Терезой дело обернулось иначе. Священник простил ей ее любовь, простил побег из дома тетки, ибо целью этого побега было следовать за мужем; но, когда девушка сказала ему, что была некогда монахиней и что она вышла из монастыря по указу, упразднявшему религиозные ордена, священник встал и заявил, что если в глазах людей она и освобождена от обета, то в глазах Бога — нет. Поэтому он решительно отказывается благословить их союз. Тереза умоляла, полковник угрожал, но священник не уступил ни перед угрозами, ни перед мольбами. У полковника было огромное желание проткнуть его насквозь шпагой, но, поразмыслив, он понял, что это не поможет ему, а потому он заключил Терезу в свои объятия, поклявшись ей, что это всего лишь незначительная задержка и что, очутившись во Франции, они сразу же найдут более сговорчивого священника, который поспешит наверстать упущенное время и обвенчает их без всякой отсрочки и каких бы то ни было пререканий.
Тереза любила: она поверила и согласилась последовать за своим возлюбленным. На следующий день маркиза ди Ливелло нашла письмо, в котором племянница объявляла ей о своем побеге. Известие это сильно ее опечалило. Но печаль ее была вызвана не одним только исчезновением Терезы. Мы говорили уже об опасениях маркизы за свою судьбу. Именно из этих соображений она, несмотря на свои политические взгляды, принимала французов как друзей, хотя ненавидела их. Теперь же маркиза предвидела реакцию роялистов: ей предстояло отвечать за то, что она с такой легкостью браталась с патриотами. Что же будет, когда узнают, что племянница, которую ей поручили, сестра графа Одоардо, одного из самых ярых санфедистов при дворе короля Фердинанда, бежала из Неаполя с пол-ковником-республиканцем! Маркиза ди Ливелло уже видела себя разоренной, гильотинированной, брошенной в тюрьму или, по крайней мере, высланной. Решение было принято немедленно: она объявила, что в последнее время здоровье ее племянницы постоянно ухудшалось, и, полагая, что воздух Неаполя бедняжке вреден, маркиза решила удалиться в свое поместье в Ливелло. В тот же вечер она уехала в закрытом экипаже, где, как считалось, с ней находилась Тереза, и на следующий день прибыла в свой замок, расположенный в окрестности Бари, рядом с небольшой рекой Офанто.
Это был мрачный, уединенный, безлюдный замок, прекрасно подходивший для выработанного маркизой плана. Через месяц в Неаполе распространился слух, что Тереза умерла от анемии. Свидетельство, выданное старым священником, находившимся в течение пятидесяти лет при доме маркизы, не оставляло на этот счет никаких сомнений. Да и кто мог бы заподозрить, что эта новость лжива? Все знали, что маркиза обожала свою племянницу и что в свое время она объявила во всеуслышание, что у нее не будет другой наследницы. К тому же маркиза распространила этот слух, чувствуя себя уверенно, ибо Тереза объявила ей в письме, что они больше никогда не увидятся.
Граф Одоардо был в отчаянии. Он любил на свете только Лию и сестру; к счастью, ему оставалась Лия.
Мы рассказали уже, как, вернувшись в Неаполь с кардиналом Руффо, Одоардо обрел Лию, любившую его еще сильнее, чем прежде; мы рассказали, как они соединились и как бежали из Неаполя, чтобы целиком отдаться своей любви. Итак, они жили в расположенной на склоне Везувия очаровательной вилле, которую мы вам описали. Окна ее выходили одновременно на вулкан, море, Неаполь и дивную долину древней Кампании, простирающуюся до Ачерры.
Молодожены принимали у себя мало. Счастье любит покой и ищет уединения. К тому же в первые дни ее замужества одна из подруг графини нанесла ей визит по случаю состоявшейся свадьбы и, найдя графиню одну, поспешила не только поздравить ее с союзом с графом Одоардо, но еще и с тем, что она одержала победу над своей соперницей, победу, свидетельством которой и был этот союз. Тогда, не понимая, что означают эти слова, Лия побледнела и спросила, о какой сопернице идет речь и что это за победа. Услужливая подруга тут же рассказала молодой графине новость: при палермском дворе ходят слухи о том, что в графа влюбилась красавица Эмма Лайонна, фаворитка Каролины. Слухи эти заставили было друзей будущей графини опасаться, что ее замужество весьма рискованно. Но ничего подобного не случилось: новый Ринальдо, как рассказывала гостья, сбившись на миг с пути, разорвал оковы второй Армиды и, покинув волшебный остров, где на мгновение заблудилось его сердце, вернулся к своей первой любви еще более влюбленный.
Всю эту историю Лия выслушала с улыбкой на устах и с отчаянием в душе. Довольная причиненным графине страданием, услужливая подруга вернулась в Неаполь, оставив молодую супругу охваченной муками ревности.
Как только за посетительницей затворилась дверь, Лия залилась слезами. Почти в то же время открылась боковая дверь и вошел граф. Лия попыталась скрыть слезы за улыбкой, но когда она захотела заговорить, то задохнулась от горя, и, вместо нежных слов, которые она попыталась произнести, у нее вырвались лишь рыдания.
Печаль ее была столь глубока и неожиданна, что граф захотел узнать ее причину. У Лии же было слишком тяжело на сердце, чтобы она могла долго хранить подобный секрет: она излила свое горе без упреков, без жалоб, поведав об испытанных ею чувствах тоски и горечи.
Одоардо улыбнулся. В том, что рассказала Лие ее предупредительная подруга, была доля истины. ЭммаЛайон-на, действительно, отличила графа, но, к великому удивлению красавицы, ее расположение было встречено всего лишь с холодной вежливостью светского человека. И потому, когда графу представился случай покинуть Сицилию вместе с кардиналом Руффо, он поспешил им воспользоваться. Рассказ Одоардо звучал правдиво, при этом он нисколько не ставил себе в заслугу принесенную им жертву. Лия, успокоенная его улыбкой, в конце концов забыла об этом приключении, как забывают о любовных подозрениях, то есть она думала о нем только тогда, когда оставалась одна.
Как-то раз, на рассвете, Одоардо вышел из дома и отправился на охоту в горы. Лия, проходя через его комнату, увидела на столе три-четыре письма, которые слуга только что принес из города. Она машинально бросила на письма взгляд: один из конвертов был надписан женским почерком. Лия вздрогнула. У нее было слишком высокое понятие о долге, чтобы распечатать письмо, но она не смогла устоять перед желанием увидеть, что испытает ее муж, вскрыв конверт. Услышав, что он вернулся, графиня проскользнула в кабинет, откуда она могла все видеть, и стала ждать, тревожась и трепеща, словно для нее должно было решиться что-то необыкновенно важное.
