— Нет ничего проще, ваше превосходительство, — сказал мне он. — Как правило, ослы все делают наоборот. Если вы хотите, чтобы ваш осел шел вперед, достаточно потянуть его за хвост.

И, соединив теорию с практикой, Франческо принялся легонько тянуть осла за хвост. Осел ринулся вперед стрелой.

— Кажется, животное знает тебя, мой дорогой Франческо.

— Льщу себя надеждой, ваше превосходительство. До того как стать кучером, я работал с ослами: им я обязан своим состоянием.

— Как так, мой мальчик?

— О Господи! — вздохнул Франческо. — Я не напрашивался! К тому же, если б я мог предвидеть, какой произойдет ужас, никогда в жизни не взял бы этих денег.

— Да объясни же, наконец, что с тобой произошло?

— Мы с ослом, поджидая путешественников, обычно стояли у подножия горы, там, где мы теперь оставили повозку. Однажды являются двое англичан и просят меня дать им осла напрокат, чтобы подняться на Везувий. "Но вас двое, милорды, — говорю им я, — а осел-то у меня один". — "Ничего", — отвечают мне они. "Ну, тогда поднимайтесь по очереди! Я дорожу своим животным и ни за что на свете не хотел бы загнать его". — "Не беспокойтесь, любезный, мы вовсе не будем на него садиться".

В самом деле, они отправились в путь, причем один шел слева от осла, другой — справа, и относились к нему с такой почтительностью, словно он нес на себе святыню. Меня такое поведение не удивило. Я слышал, что англичане питают слабость к животным и что у них в стране закон очень суров к тем, кто дурно с ними обращается… Вот вам доказательство — англичанин может в свое удовольствие волочить жену на рынок, привязав к ее шее веревку, но никогда не осмелится подвергнуть хоть малейшему унижению самого распоследнего из своих котов. Именно так ведь и бывает, не правда ли, ваше превосходительство?

Итак, мы — осел, путешественники и я — продолжали подниматься, как вдруг англичане, потолковав между собой на своем языке — право слово, тарабарщина какая-то! — говорят мне: "Любезный, не хочешь ли ты продать нам своего осла?"

"Слишком много чести, милорды, — отвечаю я. — Я же сказал вам, что люблю эту животину как друга, как товарища, как брата. Но если бы мне предложили подходящую цену и если бы я знал, что он попадет в руки порядочных людей, как вы (тут я польстил англичанам), то я не стал бы противиться судьбе".

"Какую цену ты просишь?"

"Пятьдесят дукатов!" — выпалил я сразу; сумма была неслыханная, но я так любил его, бедного моего осла, что решение расстаться с ним было для меня большой жертвой.

"Договорились", — отвечают мне они и тут же отсчитывают деньги.

Отказаться было уже нельзя. Я дал понять ослу, что его долг — следовать за новыми хозяевами. Бедная скотина все поняла с одного раза, и едва я потянул осла за хвост, как он, не колеблясь, принялся взбираться в гору следом за англичанами. Они добрались до края кратера и устроили себе забаву, бросая камни в жерло вулкана. Осел тянулся мордой к пропасти, привлеченный зеленоватой пеной, которую он принял за мох. Я же был занят тем, что пересчитывал деньги, как вдруг послышался глухой продолжительный шум… Два нехристя бросили бедное животное в жерло Везувия и смеялись, словно дикари — они и были такими. Признаюсь вам, в первую минуту меня охватило неистовое желание отправить их вслед за ослом. Но это могло бы обернуться мне во вред, учитывая, что англичан всегда поддерживает полиция, и, кроме того, заплатив мне назначенную цену, они были вправе так поступить. Спускаясь, я с болью увидел внизу конуса, рядом с открывшейся как раз накануне дырой, бедную мою скотину, черную и обугленную, словно головешка. Разбойники пожертвовали ослом, чтобы узнать, сообщаются ли между собой оба отверстия. Я долго плакал, ваше превосходительство, но все слезы мира не могли бы вернуть несчастное животное, поэтому, чтобы утешиться, я женился, а на деньги англичан купил двух лошадей и корриколо.

Тем временем, слушая этот трогательный рассказ, я прибыл к жилищу отшельника. Чтобы отвлечь Франческо от переживаний, я спросил у него, нет ли возможности выпить стакан вина в память о благородном животном и не будет ли бестактно попросить отшельника на несколько минут оказать нам гостеприимство в его келье.

При упоминании об отшельнике меланхолия Франческо развеялась как по волшебству, он вновь скривил губы в язвительной усмешке и сам с силой заколотил в дверь.

Отшельник появился на пороге и принял нас с услужливостью, достойной эпохи раннего христианства. Он подал нам яйца вкрутую, колбасу, салат и отличные фиги; все это было спрыснуто двумя бутылками первоклассного лакрима кристи. Когда я принялся расхваливать великодушие нашего хозяина, Франческо сказал мне лукаво:

— Дождитесь счета.

Действительно, общая сумма этой христианской трапезы достигала, по-моему, трех пиастров, что было в четыре раза дороже, чем в обычной гостинице.

Поблагодарив нашего замечательного отшельника, я поднялся к жерлу вулкана и спустился в глубь кратера. Читатель узнает о моих впечатлениях, причем в великолепном и точном изложении, прочтя три восхитительные страницы Шатобриана, который совершил до меня тот же подъем и тот же спуск.

В течение всего нашего путешествия Франческо, воспрянув духом после небольшого мошенничества нашего хозяина, без конца упражнял свое остроумие на монахах, сборщиках пожертвований и всевозможных отшельниках, с новым жаром повторяя, что он скорее позволит съесть себя живьем, чем подаст хоть грош кому-нибудь из этих интриганов.

Вернувшись в Резину, мы снова сели в корриколо; Франческо, увидев ризничего, пожелавшего нам доброго пути, опять принялся за старое. Я начал было отчаиваться в том, что мне удастся заставить его замолчать, как вдруг в тот миг, когда мы проезжали мимо часовенки, где были изображены души в чистилище, Франческо внезапно замолчал на полуслове, щеки его побледнели, губы задрожали, а кнут выпал из рук.

Я посмотрел вперед, пытаясь понять, что за явление нагнало на моего храброго возницу такого страху, и увидел маленького старичка, с шелковистой седой бородой, с кроткой улыбающейся физиономией, со скромно опущенными глазами; казалось, что он передвигается с трудом. Старик был облачен в одежду капуцина во всей ее суровой нищете.

Святая особа приближалась к нам, положив левую руку на грудь, а в поднятой правой — держа жестянку для сбора пожертвований, на которой в миниатюре были воспроизведены те же души и то же пламя, что и на фреске. Кстати, бедняга-капуцин не произносил ни слова, он ограничивался тем, что взывал к щедрости верующих своими смиренными манерами и красноречивой пантомимой.

Франческо, дрожа, вышел из корриколо, опорожнил свой карман в жестянку капуцина и набожно перекрестился, поцеловав изображение душ в чистилище. Затем, проворно вскочив на запятки, он изо всех сил хлестнул лошадей так, словно за ним гнались все демоны ада.

Попался мой неверующий!

— В чем дело, мой дорогой Франческо? — спросил я, подсмеиваясь над ним. — Объясни мне, каким чудом этот славный капуцин, даже не открыв рта, так внезапно обратил тебя в веру, что ты, в своем рвении неофита, отдал ему все, что было у тебя в карманах?

— Он? Капуцин?! — обернувшись, воскликнул Франческо, испуг которого еще не совсем прошел. — Это самый гнусный бандит Неаполя и Сицилии, это Пьетро. Я думал, что в этот час он отдыхает после обеда, не то я не рискнул бы приблизиться к его часовне, где он обирает прохожих с разрешения своего начальства.

— Как? Такой милый, такой доброжелательный, такой почтенный старичок…

— Это ужасный разбойник.

— Осторожно, Франческо, твоя неприязнь к духовным лицам становится возмутительной.

— Это он-то духовное лицо? Да клянусь вам, ваше превосходительство, всем святым, что есть в мире, что он такой же монах, как вы да я. Когда я говорю, что он разбойник, я называю его настоящим его именем, это единственное, что он не украл.