Наступил канун великого дня. Как обычно, по улицам проследовала процессия, только теперь, вместо того чтобы идти между двумя рядами неаполитанских солдат, она прошла между шеренгами французских гренадеров и республиканских войск.
Всю ночь по улицам ходили патрули, состоявшие наполовину из солдат Партенопейской республики, наполовину из солдат Французской республики. Для обеих наций действовал один и тот же франко-итальянский пароль.
Ночью зазвонили одинокие колокола, но вместо обычного радостного перелива раздался мрачный, заунывный звон. Это напомнило генералу Шампионне Сицилийскую вечерню, и он дал себе слово, что не позволит застать себя врасплох, как Карл Анжуйский.
Утром в угрюмом молчании все двинулись к церкви Санта Кьяра. Такое поведение столь разительно контрастировало с обычным проявлением неаполитанского темперамента, что не заметить этого было нельзя. Генерал велел солдатам (за исключением дежурных) оставаться в казармах, приказав им быть готовыми выступить по первому зову.
День прошел в обстановке мрачной и угрожающей. Однако, поскольку чудо совершается обычно только между тремя и шестью часами вечера, пока придраться было не к чему. Но когда это время пришло, стали раздаваться бранные выкрики, только на сей раз адресовались они не святому Януарию, а французам. Генерал присутствовал на церемонии со всем своим штабом и, прекрасно понимая неаполитанский диалект, не пропустил ни единой угрозы, обращенной к нему.
В шесть часов выкрики перешли в вой, из-под плащей стали показываться руки, а из карманов — ножи. Вооруженные ножами руки потянулись к генералу и его штабу, но те были невозмутимы, словно ничего не понимали или происходящее их не касалось.
В восемь часов в церкви стоял такой гул, что ничего не было слышно, вопли толпы на улице перекликались с криками собравшихся в церкви. Гренадеры смотрели на генерала, пытаясь понять, не пора ли им браться за штыки, но тот был по-прежнему невозмутим.
В половине девятого возбуждение еще более усилилось, и тогда генерал нагнулся к своему адъютанту и что-то сказал ему на ухо. Адъютант спустился с подмостей, прошел сквозь двойную шеренгу французских и неаполитанских солдат, выстроившуюся до клироса, смешался с толпой верующих, толпившихся, чтобы поцеловать склянку, добрался до балюстрады, встал на колени и стал ждать своей очереди.
Через несколько минут каноник взял с алтаря склянку со свернувшейся кровью, что, учитывая поздний час, являлось безусловным доказательством гнева святого Януария на французов, поднял ее вверх, чтобы все убедились, в каком она состоянии, затем начал передавать ее по кругу для целования.
Когда очередь дошла до адъютанта, тот, целуя склянку, взял каноника за руку. Каноник отпрянул.
— Одно слово, отец мой, — сказал молодой офицер.
— Чего вы от меня хотите? — спросил священник.
— От имени главнокомандующего я хочу сказать вам, что если через десять минут чудо не свершится, то спустя четверть часа вас расстреляют.
Каноник выронил склянку, которую молодой адъютант, к счастью, успел подхватить до того, как она коснулась земли, и с глубочайшим благоговением вернул ее священнику. Затем он встал с колен и вернулся на свое место рядом с генералом.
— Ну? — спросил Шампионне.
— Будьте спокойны, генерал, — ответил адъютант, — через десять минут чудо свершится.
Адъютант сказал правду: он только ошибся на пять минут. Через пять минут каноник поднял склянку, крича: "II miracolo е fatto![35]" Кровь была совершенно жидкой.
Но не было ни криков радости, ни взрывов веселья, которыми обычно сопровождается этот торжественный час; толпа, обманутая в своих надеждах, разошлась в угрюмом молчании: обещание, данное во имя святого Януария, выполнено не было. Несмотря на присутствие французов, чудо свершилось. Следовательно, святой Януарий не считал их врагами — творилось что-то непонятное. Разумеется, ни каноник, ни генерал не рассказали о небольшой беседе, состоявшейся между ними при посредстве молодого адъютанта, поэтому никто действительно ничего не понимал.
В результате над святым Януарием нависли дурные подозрения: его втихомолку обвиняли в том, что он соблазнился красивыми речами и потихоньку склоняется к республиканству.
Эти слухи стали первым посягательством на духовную и светскую власть святого Януария.
Мы говорили уже, что события приняли иное направление, нежели то, которое ожидалось. Французы, потерпев поражение в Западной Италии, отозвали свои войска, занимавшие Неаполь: генерал Макдональд, сменивший генерала Шампионне, оставил столицу, бросив Партено-пейскую республику на произвол судьбы. Через три месяца несчастная республика перестала существовать.
Началась страшная реакция, направленная против всего, что подчинялось влиянию французской партии. Мы уже рассказывали о казни Караччоло, Этторе Карафы, Чирилло и Элеоноры Пиментель. В течение двух месяцев Неаполь представлял собой гигантскую бойню. Пусть те, у кого хватит мужества, откроют сочинение Колетты и вместе с ним взглянут на эту ужасающую гору трупов.
И все же после того, как лаццарони убили или объявили вне закона всех и вся, они принуждены были остановиться. Они огляделись вокруг, чтобы посмотреть, не забыт ли кто-нибудь ими, прежде чем вырыть виселицы, разобрать эшафоты и загасить костры. Все было безмолвно и пустынно, как на кладбище. Жертв больше не было, были лишь палачи на площадях и зрители у окон.
Тогда кто-то и вспомнил о святом Януарии, который совершил свое чудо таким антинациональным и, самое главное, таким неожиданным образом.
Но святой Януарий был не из тех властелинов-одно-дневок, на которых можно нападать, не заботясь о последствиях: святой Януарий повидал греков, готов, сарацин, норманнов, швабов, анжуйцев, испанцев, вице-королей и королей, но устоял перед всеми. Так что первый, кто обвинил святого Януария, сделал это трепеща и тайком.
Но именно из-за долгой популярности Януария у него, в сущности, оказалось гораздо больше врагов, чем можно было подумать. Сколь бы он ни был доброжелателен, могуществен и внимателен, святой не мог услышать и выполнить все бесконечно обращаемые к нему просьбы. Сам того не подозревая, он нажил себе множество врагов, которые не осмеливались что-либо сказать, считая, что их единицы, но немедленно присоединились к первому же возвысившему голос обвинителю; поэтому, против собственного ожидания, человек этот достиг успеха, на который он не рассчитывал.
Раз уж обвинителя не разорвали на части, его возвели на пьедестал, и тут же все стали ему поддакивать. Даже самый жалкий лаццарони предъявил святому Януарию свои жалкие требования. Святой Януарий, сначала подозреваемый в безразличии, вскоре был обвинен в предательстве. Его называли либералом, революционером, якобинцем. Толпа бросилась в Сокровищницу, предварительно уже разграбленную, статую святого схватили, обвязали ей шею веревкой, протащили по Молу и сбросили в море.
Нашлись рыбаки, возражавшие против подобной казни, от которой за целое льё несло 2 сентября, но голоса их тут же были заглушены воплями черни, кричавшей: "Долой святого Януария! Святого Януария в море!"
Таким образом, святой Януарий второй раз принял мученичество и был брошен в волны. Правда, теперь казнили только его изображение.
Но как только святого Януария сбросили в море, Неаполь остался без покровителя, а поскольку город привык к чудодейственной защите, он ощутил свое одиночество самым прискорбным образом.
Первым побуждением горожан, и побуждением вполне естественным, было обратиться к одному из семидесяти пяти второстепенных святых и передать ему право наследовать святому Януарию.
К несчастью, сделать это было нелегко. Начальствующие святые были заняты в других местах: у святого Петра был Рим, у святого Павла — Лондон, у святого Франциска — Ассизи, у святого Карла Борромейского — Арона. В общем, у каждого был свой город, который он защищал, как защищал когда-то Неаполь святой Януарий, и не было никакой надежды на то, что какой-нибудь святой, соблазнившись повышением в чине, которое дало бы ему новое назначение, бросит свой народ ради кого-то другого. С другой стороны, приходилось опасаться, что если святой возьмет на себя дополнительные обязанности, то работы у него тогда будет столько, что ему с ней не справиться — как говорится, тяжело понесешь — домой не донесешь. Правда, оставались женщины-святые, у которых, благодаря почти повсеместному действию салического закона, времени было больше, чем у мужчин. Но избрать в качестве преемника святому Януарию женщину было бы недостойно, и неаполитанцы были слишком горды, чтобы отдать покровительство их города в женские руки.
