Так толпы участвовавших в процессии сменяли друг друга.

И продолжалось это до шести часов вечера; в шесть часов вечера процессия начала принимать более упорядоченный вид.

Сначала до нас вместе с шумом толпы донеслись звуки музыки, а затем появился и сам оркестр королевских гвардейцев, исполнявших самые модные арии Россини, Меркаданте и Доницетти; за ним следовали семинаристы в стихарях, шедшие по двое в самом строгом порядке, и, наконец, — семьдесят пять серебряных статуй второстепенных покровителей Неаполя, составлявших, как мы уже сказали, двор святого Януария.

При приближении статуй нас ожидало еще одно зрелище, уготованное нам напоследок, — несомненно потому, что оно было самым любопытным.

Как мы говорили, святые, составляющие свиту святого Януария, выбираются не среди знати церковного календаря, а среди финансовых выскочек: из этого следует, что об избранниках неаполитанской Шоссе д'Антен можно не только поговорить, но даже и позлословить; и поскольку для народа святой Януарий, как мы уже говорили, — превыше всех, равных ему нет и не было, то святые, подчиняющиеся своему преподобному патрону, по мере своего появления то и дело подвергаются самым колким насмешкам. Это бы еще полбеды, но дело становится серьезнее, когда выясняется, что ни одна подробность общественной или частной жизни этих несчастных избранников не ускользает от внимания зрителей. Святого Павла обвиняют в идолопоклонстве, святого Петра — в предательствах, святого Августина — в проказах, святую Терезу упрекают за ее экстаз, святого Франциска Борджа — за его принципы, святого Антония — за узурпаторство, святого Гаэтано — за беспечность. И все это в таких выражениях, с такими криками, воплями и жестами, что нельзя не отдать должное покладистому характеру святых, и становится ясно, что на первом месте среди добродетелей, открывших им путь в рай, стояли терпение и смирение.

Перед каждой из статуй, которую несли на плечах шесть носильщиков, шли шесть священников, и каждая вызывала на своем пути продолжительные и усиливающиеся по мере продвижения восторженные крики.

После подобных приветствий статуи прибывали, наконец, в церковь Санта Кьяра, где они со смирением склонялись перед святым Януарием, выставленным с правой стороны алтаря, а затем удалялись.

Вслед за святыми появлялся архиепископ — его несли на богатых носилках, в руке он держал склянки с чудодейственной кровью.

Архиепископ ставил склянки в дарохранительницу, и все церемонии первого дня на этом кончались.

Каждый возвращался к своим увлечениям, удовольствиям или делам, только колоколам не было отдыха, и они продолжали звонить с радостью, похожей на отчаяние.

Этот всеобщий, непрерывный трезвон длился всю ночь.

Мы встали в семь часов утра. Весь Неаполь устремился к церкви Санта Кьяра; на этот раз и речи не могло быть о том, чтобы попросить лошадей или позвать извозчика: всякое движение экипажей было запрещено. Мы спустились с нашего третьего этажа, на мгновение остановились на пороге, а затем слились с толпой, дав ей увлечь нас своим водоворотом.

Поток понес нас прямо к церкви Санта Кьяра. Просторное здание было переполнено, но благодаря французскому посольству мы своевременно запаслись билетами. Увидев, что мы идем на posti distinti^[34], часовые заставили уступить нам дорогу, и мы добрались до своей трибуны.

Вот какое зрелище представляла собой церковь.

В главном алтаре с одной стороны стоял бюст святого Януария, с другой — склянка с кровью.

Перед алтарем нес караул каноник.

Справа и слева от алтаря располагались две трибуны.

Левая трибуна была заполнена музыкантами: с инструментами в руках они ждали совершения чуда, чтобы восславить его.

На правой трибуне теснились старухи, именовавшие себя родственницами святого Януария и бравшие на себя миссию ускорить чудо, если вдруг оно заставляло себя ждать.

Вдоль нижних ступенек алтаря тянулась длинная балюстрада, у которой по очереди преклоняли колена верующие. Каноник брал склянку, давал им поцеловать ее и показывал свернувшуюся кровь. Затем, удовлетворившись, верующие уступали свое место следующим, те тоже целовали склянку, удостоверялись, что кровь действительно свернулась, возвращались на свои места, а их сменяли вновь пришедшие.

Одни и те же могут возвращаться по три, четыре, пять, шесть раз — столько, сколько хотят. Нельзя только задерживаться надолго: поцеловав склянку, проверив, что кровь свернулась, верующие должны уйти.

Остальная часть церкви представляла собой море человеческих голов, среди которого островками возвышались трибуна князей, трибуна послов и трибуна dei posti distin-ti, заполненные мужчинами, женщинами, перьями, орденами, лентами, эполетами и перевязями.

Князья, послы, posti distinti могут спуститься со своих подмостей, пойти поцеловать склянку, проверить, свернулась ли кровь, и вернуться на свое место, однако по пути они рискуют задохнуться, как простые смертные.

После того как мы преклонили колена перед балюстрадой, каноник показал нам склянку, которую мы поцеловали; затем он продемонстрировал нам высохшую кровь, приставшую к стенкам сосуда.

Мы вернулись на свое место; по дороге Жаден лишился полы своего сюртука, а я — носового платка.

Затем мы стали ждать.

Целые толпы сменили друг друга со времени нашего прибытия, то есть с восьми часов утра, до трех часов пополудни. В три часа пополудни в церкви начали шептаться, и некоторые злонамеренные умы распустили слух, что чуда не будет.

Около трех с половиной часов ропот принял угрожающий характер: стенания перешли в завывания. С трибуны родственниц в адрес заупрямившегося святого Януария послышались оскорбления.

В четыре часа почти что разразился бунт: собравшиеся начали топать ногами, громко кричать, грозить кулаками. Дежурный каноник (они сменялись каждый час) подошел к балюстраде и сказал:

— Среди собравшихся несомненно есть еретики. Пусть они выйдут, иначе чуда не произойдет.

При этих словах отовсюду раздались страшные крики:

— Вон еретиков! Еретиков долой! Смерть еретикам!

Десяток англичан, находившихся на трибунах, спустились вниз под крики, свист и вопли толпы. Отделение пехотинцев под командованием офицера, со шпагами наголо, окружили англичан, чтобы толпа не разорвала их на куски, и вывели наружу; что с ними было дальше, я не знаю.

Удаление англичан на какое-то время вернуло тишину, и возбужденная толпа, с облегчением вздохнув, вновь прихлынула к алтарю, чтобы поцеловать склянку, а затем вернуться на свое место.

В ожидании прошел почти час, но чуда не происходило. В течение этого часа толпа вела себя достаточно спокойно, однако это было затишье перед бурей. Вскоре по церкви вновь стали распространяться слухи, поднялся гул, кое-где раздались отдельные яростные выкрики. Наконец, беспорядочные крики, вопли, гул, ропот слились в единый рев, описать который невозможно.

Каноник вновь спросил, нет ли среди собравшихся еретиков; но на этот раз никто не отозвался. Если бы какой-нибудь несчастный англичанин, русский или грек выдал бы себя, откликнувшись на вопрос, его, конечно, разорвали бы на части, и никакая военная сила, никакое людское покровительство не смогли бы его спасти.

Тогда в дело вмешались родственницы святого Януария. Зрелище было отвратительное: двадцать или тридцать мегер в ярости срывали с себя чепчики, грозили святому Януарию кулаками, бранили его во всю силу своих легких, выкрикивая самые непристойные ругательства, самые ужасные угрозы, оскорбляя святого на алтаре так же, как пьяная чернь поносила бы отцеубийцу на эшафоте.

Посредине этого адского шабаша священник вдруг поднял склянку кверху, закричав:

— Слава святому Януарию, чудо свершилось!

Сразу же все переменилось.

Все попадали ниц. На смену оскорблениям, воплям, протестам, завываниям пришли вздохи, стенания, рыдания и слезы. Чернь, сходя с ума от радости, каталась по полу, поднималась, обнималась, крича: "Чудо! Чудо!" — и, махая мокрыми от слез носовыми платками, просила у святого Януария прощения за допущенные по отношению к нему бесчинства.