Однако ж если бы статуя была из золота и весила в два раза больше, от нее бы из-за этого не отказались. Одни только иезуиты, не пренебрегающие, как известно, никакими средствами, чтобы укрепить и расширить свою популярность, в течение трех лет поставили в Сокровищницу целых пять статуй.

Все эти подробности необходимы для того, чтобы перейти к рассказу о чуде святого Януария, которое в течение более тысячи лет вызывает каждые полгода столько шума — и не только в городе Неаполе, но и во всем мире.

XXI

ЧУДО

К счастью, мы оказались в Неаполе в преддверии этой торжественной церемонии.

За неделю до нее стало чувствоваться, что город начал волноваться, как это бывает обычно перед каким-нибудь крупным событием: лаццарони кричали громче и жестикулировали оживленнее; кучера наглели и сами назначали цену за поездку, вместо того чтобы соглашаться на то, что им предложат; наконец, гостиницы заполнялись иностранцами, приезжавшими из Рима на дилижансах или приплывавшими из Чивита Веккьи и Палермо на пароходах.

Кроме того, усиливался трезвон колоколов: вдруг какой-нибудь колокол принимался звонить в неурочный час, и вы бежали в церковь, чтобы осведомиться о причинах столь неожиданного концерта. Лаццарони, резвясь и болтаясь на веревке, попросту объяснял вам, что колокол звонит потому, что ему весело.

Везувий же выбрасывал более черные клубы дыма днем и более красные — ночью. Вечером у основания этой колонны из пара, которая, крутясь, поднималась к небу и распускалась, словно крона гигантской пинии, были видны вырывающиеся языки пламени, похожие на жала змей. Все говорили о предстоящем извержении вулкана: оно представлялось неизбежным, поэтому в конце концов и мы стали рассчитывать на него и включили извержение в программу праздника как один из ее пунктов.

За два дня до ожидаемого чуда в Неаполь стало стекаться население из окрестных городов: рыбаки из Сорренто, Резины, Кастелламмаре и Капри в самых нарядных своих одеждах; женщины из Искьи, Неттуно, Прочиды и Аверсы в самых богатых своих уборах. Время от времени среди пестрой, веселой, разнаряженной, шумной толпы появлялась старуха с седыми растрепанными, как у Кумской сивиллы, волосами. Крича громче всех, жестикулируя больше всех, она проталкивалась вперед, нисколько не заботясь о раздаваемых ею во все стороны тумаках, в то время как ее на всем пути окружало уважение и почитание: это была одна из кормилиц или родственниц святого Яну-ария. Все старухи от Санта Лючии до Мерджеллины — родственницы святого Януария и потомки той женщины, которую излечившийся слепец встретил на арене Поццуо-ли, когда она собирала в сосуд кровь святого.

Всю ночь колокола трезвонили как безумные: можно было подумать, что их раскачивает землетрясение, такой они подняли отчаянный звон, каждый сам по себе и независимо друг от друга.

Накануне чуда, в десять часов утра, нас разбудил ужасный шум. Мы высунулись в окно: улицы были похожи на каналы, по которым катился поток жителей Неаполя и его окрестностей. Вся эта толпа направлялась к архиепископству, чтобы занять свое место в процессии. Эта процессия движется от часовни Сокровищницы, постоянного местопребывания святого Януария, до церкви Санта Кьяра, главного храма неаполитанских королей, где святой должен совершить чудо.

Мы последовали за толпой и добрались до дома Дюпре: он находился как раз на пути следования процессии, и хозяин его предложил нам места у своих окон.

Нам потребовалось больше часа, чтобы сделать пятьсот шагов.

К счастью, процессия, отправившаяся из архиепископства еще до рассвета, прибыла в собор только глубокой ночью, а обычно ей нужно четырнадцать-пятнадцать часов, чтобы преодолеть расстояние примерно в один километр.

Как мы уже сказали, процессию составляет не только все население Неаполя, но и население его окрестностей, причем все эти люди разделены на касты и братства. Знать идет первой, за ней следуют корпорации. К сожалению, из-за свойственной неаполитанцам полнейшей независимости никто не соблюдает рядов. Я простоял у окна около часа, спрашивая у своих соседей, таких же, как я, иностранцев, озадаченных тем же вопросом — когда же подойдет процессия, пока вдруг не появился один неаполитанец и не объяснил нам, что эта разнаряженная толпа, эти напудренные добела мастеровые, одетые в черное, зеленое, красное, желтое, сизое, в коротких разноцветных штанах, в ажурных чулках, в туфлях с пряжками, идущие группами по пятнадцать — двадцать человек, останавливающиеся поболтать со знакомыми или пропустить рюмочку у входа в кабачок, требующие, чтобы им принесли ломоть арбуза и стаканчик бузинной водки, — это и есть процессия.

Тогда меня озарило: я присмотрелся повнимательнее и действительно увидел двойную шеренгу солдат с ружьями, украшенными цветами: они стояли вдоль всей улицы и должны были служить плотиной, сдерживающей поток в его русле, но выполнить эту задачу, при всем их желании и несмотря на данные им строгие указания, им не удавалось.

Процессия, которую я распознал теперь как таковую, текла необузданно и независимо, как Дюране, то ударяясь волнами в дома — предпочтительно, в двери кабачков, — то внезапно останавливаясь без всякой видимой на то причины, то вновь отправляясь в путь, хотя нельзя было догадаться, что же послужило причиной этого движения. Процессия походила на одну из тех рек с обратным течением, истинное направление движения которых почти невозможно определить.

Посредине толпы время от времени сверкал богатый мундир неаполитанского офицера, прогуливавшегося неспешно, с перевернутой свечой в руке, в сопровождении четырех или пяти лаццарони, которые сталкивались, кувыркались, валили друг друга с ног, пытаясь подхватить в кулек из серой бумаги падающий со свечи воск. Офицер же, горделиво подняв голову и ничуть не интересуясь тем, что происходило у его ног, щедро оделял лаццарони воском, лорнировал дам, сгрудившихся у окон и на балконах и делавших вид, что бросают цветы на пути процессии, но на самом деле бросавших букеты офицеру в ответ на его подмигивания.

Затем, следуя за крестом и хоругвью, смешиваясь с толпой, которая обтекала и разделяла их, шли монахи всех орденов и всех мастей: капуцины, картезианцы, доминиканцы, камальдулы, кармелиты обутые и босоногие. Одни — толстые, круглые, заплывшие жиром коротышки, с румяной физиономией, посаженной прямо на широкие плечи, — шли болтая, распевая, угощая мужей табаком, давая советы беременным и поглядывая, быть может чуть более плотоядно, нежели это дозволялось уставом их ордена, на девиц, толпившихся вдоль тротуаров или опиравшихся на плечи солдат, чтобы увидеть процессию. Другие, изнуренные постом, побледневшие от воздержания, ослабленные самоистязанием, поднимали к небу тронутые желтизной лица с синеватыми щеками и запавшими глазами и шагали, не видя, куда несет их человеческий поток, — то были живые призраки, сделавшие себе из этого мира ад в надежде, что ад этот приведет их прямо в рай, и во время процессии пожинавшие плоды своих затворнических мучений, будучи окружены боязливым и благоговейным уважением.

То были лицо и изнанка монастырской жизни.

Время от времени, когда остановки делались слишком долгими или беспорядок — слишком большим, церемониймейстер, подобно тому как пастух спускает собак на упрямых баранов, натравливал на тех, кто отставал, своих помощников, вооруженных длинными эбеновыми палочками. Тогда, уступая карательным мерам, любители выпить, поболтать и понюхать табак вставали кое-как в строй и процессия продвигалась вперед на несколько шагов.

Понятно, что у этой процессии, не имевшей конца, было начало, и ее головная часть около одиннадцати часов утра прибыла к собору, вошла внутрь через центральную дверь и начала возлагать цветы и ставить свечи перед алтарем, где был выставлен бюст святого Януария. Затем, выйдя через боковые двери, каждый отправлялся по своим делам: монахи — на обед, офицеры — на любовные свидания, члены корпораций — на послеобеденный отдых, лаццарони — за новыми свечами.