При виде случившегося Тимофея объял такой ужас, что, боясь бунта, он укрылся в храме Юпитера. Там он и узнал, что святой, вызвав свершившимся чудом всеобщее поклонение, мог бы удалиться и спастись, но он, напротив, вернулся в тюрьму и, отдав себя во власть проконсула, ожидал новых мучений, которым его должны были подвергнуть.

Новость эта вернула проконсулу уверенность в себе, а вместе с нею к нему вернулся и гнев.

Он отправился в тюрьму, дабы убедиться, что действительно имеет дело с самим епископом Беневентским, а не с каким-то привидением, которое благодаря колдовству пережило собственное тело.

Проконсул, не желая, чтобы у него оставались малейшие сомнения на этот счет, пощупал святого Януария, дабы убедиться, что это епископ собственной персоной, приказал ликторам снять с него священнические одежды, привязать его к колонне (она благодаря поклонению верующих сохранилась до наших дней как свидетельство нового мученичества святого) и стегать до тех пор, пока из него не брызнет кровь. После этого проконсул намочил в крови край своей тоги и убедился, что это в самом деле человеческая кровь, а не какая-нибудь подкрашенная и лишь похожая на нее жидкость. Затем, довольный этим первым опытом, Тимофей повелел, чтобы епископа подвергли пытке.

Пытка была долгой и мучительной. Святой Януарий вышел из нее с истерзанной плотью и раздробленными костями. Но в течение всего времени палачи не смогли вырвать у него ни единой жалобы. Когда страдания становились невыносимыми, епископ возносил хвалу Господу.

Тимофей, увидев, что пытка заставила святого всего лишь страдать, решил бросить Януария на арену, сделав его добычей тигров и львов. Он только поколебался, выбирая между аренами Поццуоли и Нолы, но в конце концов выбор его пал на Поццуоли.

Принимая это решение, проконсул руководствовался двойным расчетом: прежде всего арена Поццуоли была просторнее, чем в Ноле, и, стало быть, могла вместить больше зрителей. Кроме того, первое чудо вызвало в народе такое брожение, что палачам святого Януария можно было бы опасаться всего, если бы мученик вышел победителем и из второго испытания.

В то время как проконсул обдумывал, как самым надежным и самым жестоким способом переправить святого из одного города в другой, ему доложили, что святой Януарий совершенно оправился от полученных накануне ран и может совершить путешествие пешком.

При этой новости Тимофея осенила дьявольская мысль: он подумал, что было бы замечательно к мучениям телесным добавить еще и пытку стыдом, и решил, что святой епископ и оба диакона, Соссий и Прокл, потащат его колесницу из Нолы в Поццуоли.

Тем самым он надеялся, что трое мучеников либо падут от изнеможения и боли посредине дороги, либо прибудут на место своего мученичества настолько униженными и обесчещенными улюлюканьем черни, что судьба их больше не будет внушать ни жалости, ни сожалений.

Все было исполнено так, как и задумал проконсул.

Святого Януария запрягли в колесницу проконсула между Соссием и Проклом, а Тимофей, усевшись в колесницу, приказал ликторам бить плетьми трех мучеников всякий раз, как те будут останавливаться или просто замедлять шаг. Затем проконсул отдал приказ к отправлению, замахнувшись на несчастных хлыстом, которым он вооружился.

Но Господь даже не позволил, чтобы занесенный хлыст упал на спины мучеников. Святой Януарий, устремившись вперед, увлек за собой своих спутников, опрокидывая на своем пути солдат, ликторов и любопытных.

Многие говорили, что увидели тогда, как за спиной трех слуг Господних, словно у архангелов, выросли крылья, с помощью которых посланцы Неба с быстротою молнии пересекают эмпирей. Так или иначе, колесница действительно удалилась, уносясь с такой быстротой, что вскоре оставила позади себя не только пешую толпу, но и римских всадников, которые напрасно бросились за ней в погоню, и исчезла в облаке пыли.

Проконсул вовсе не ожидал этого, он позаботился лишь о том, чтобы подгонять свою святую упряжку, но не о том, чтобы удержать ее. Летя вперед быстрее птицы, он вцепился в борта колесницы, думая только о том, как бы не перевернуться. Но вскоре у него закружилась голова, ему показалось, что колесница перестала касаться земли и что все предметы, мчавшиеся с той же скоростью, оставались позади, а он продолжал лететь вперед. В глазах у него потемнело, он начал задыхаться и терять равновесие. Тимофей упал на колени на дно колесницы, побледнев, едва переводя дух и в мольбе сложив руки.

Но трое святых не могли видеть его, влекомые, как им самим казалось, сверхчеловеческой силой. Наконец, прибыв на холм Антиньяно, в то самое место, где и поныне высится маленькая часовня, возведенная в память об этом чудесном событии, проконсул, собрав последние силы, издал такой отчаянный и тоскливый крик, что святой Януарий, несмотря на шум колес, услышал его, остановился и, повернувшись к своему судье, спросил свежим и спокойным голосом, в котором не звучало ни малейшей усталости:

— В чем дело, повелитель?

Но Тимофей какое-то время не мог вымолвить ни слова, тогда как оба диакона воспользовались остановкой, чтобы вздохнуть полной грудью.

Через несколько мгновений святой Януарий повторил свой вопрос.

— Дело в том, что я хочу передохнуть здесь, — произнес проконсул.

— Передохнем, — ответил святой Януарий.

Тимофей спустился с колесницы, а трое святых попрежнему были прикованы к ней цепью. Тем не менее, видя смятение проконсула, струящийся по его лбу пот, слыша учащенное дыхание, вырывавшееся из его груди, можно было подумать, что это он был запряжен вместо лошадей, а правили колесницей трое святых.

Но как только проконсул ощутил под ногами землю и увидел, что он вне опасности, его снова охватили гнев и ненависть и он подошел к святому Януарию, подняв хлыст.

— Почему ты привез меня сюда из Нолы с такой скоростью? — спросил он.

— Разве ты не приказал мне мчаться как можно быстрее?

— Да, но кто бы мог подумать, что ты окажешься быстрее моих всадников, которые даже на лучших лошадях не смогли догнать тебя?

— Я и сам этого не знал, пока ангелы не одолжили мне свои крылья.

— Значит, ты считаешь, что это твой Бог помог тебе?

— Все от него.

— И ты продолжаешь упорствовать в своей ереси?

— Религия Христа — единственно верная, единственно чистая, единственно достойная Господа.

— Знаешь ли ты, какая смерть ожидает тебя в конце пути?

— Не я попросил остановиться, — ответил святой Яну-арий.

— Верно, — сказал проконсул, — тронемся снова в дорогу.

— Слушаюсь, повелитель.

— Я вновь поднимусь на колесницу.

— Хорошо.

— Но слушай меня внимательно.

— Слушаю.

— Я сделаю это при условии, что ты не помчишься больше с прежней скоростью.

— Я пойду так, как ты пожелаешь.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Даешь слово благородного человека?

— Клянусь моей христианской верой.

— Хорошо.

— Ты готов, повелитель?

— Готов, — сказал проконсул.

— Тронулись, братья мои, — обратился святой Яну-арий к своим спутникам, — исполним то, что нам приказано.

И колесница вновь отправилась в путь, но святой, строго соблюдая данное слово, шел шагом или, в крайнем случае, легкой рысью. Время от времени он оборачивался к Тимофею и спрашивал, подходит ли ему такая скорость.

Так они прибыли на площадь Поццуоли, где ни одна живая душа не ожидала проконсула, ибо колесница передвигалась с такой скоростью, что сообщение о ее прибытии не смогло опередить ее. Для подготовки казни не было отдано никакого приказа, и Тимофею пришлось отложить ее. Он удовлетворился тем, что велел отвезти его во дворец, где, позвав рабов, приказал выпрячь трех святых и отвести их в тюрьму Поццуоли, а сам принял ванну с благовониями.

После этого, разбитый усталостью, он отдыхал три дня и три ночи.

На утро четвертого дня на ступенях амфитеатра собралась толпа, прибывшая туда отовсюду, ибо амфитеатр этот считался одним из самых красивых в провинции и для него приберегали самых свирепых тигров и львов, которых присылали из Африки в Рим (корабли, что везли их, приплывая в Неаполь, делали там остановку).