Тимофей ожидал его на возвышении, по обыкновению воздвигнутому, как свидетельствует хроника, посредине площади. Святой Януарий, не испытывая ни малейшего смятения при виде своего судьи, спокойным и твердым шагом вошел за ограду судилища. Справа от него по-прежнему были Соссий, диакон Мизенский, слева — Прокл, диакон Поццуольский. Остальные христиане встали вокруг и молча ждали допроса своего вожака.

Тимофей был осведомлен о знатном происхождении святого Януария, поэтому из уважения к civis romanus^[32] проконсул пошел на то, чтобы допросить его, хотя, по словам отца Антонио Караччоло, он мог приговорить Януария, не выслушав его.

Что касается Тимофея, то все историки и писатели сходятся на том, что это был крайне жестокий язычник, ненавистный тиран, нечестивый префект и неправедный судья. К этим чертам, и так достаточно характерным, летописец добавляет, что проконсул так жаждал крови, что Господь, дабы покарать его, порою застилал его взгляд кровавой дымкой, на краткое время лишавшей его зрения и причинявшей ему, пока длилась слепота, нестерпимую боль.

Вот каких людей Провидение свело лицом к лицу, чтобы дать новое доказательство торжества христианской веры.

— Как твое имя? — спросил Тимофей.

— Януарий, — ответил святой.

— Сколько тебе лет?

— Тридцать три года.

— Твоя родина?

— Неаполь.

— Твоя религия?

— Христианская.

— Все те, кто сопровождает тебя, тоже христиане?

— Когда ты станешь спрашивать их, они, уповаю на Господа, ответят, как и я, что все они христиане.

— Известны ли тебе приказы нашего божественного императора?

— Мне известны лишь приказы Господа Бога.

— Ты знатен?

— Я лишь самый смиренный из слуг Христа.

— И ты не хочешь отречься от своего Бога?

— Я отрекаюсь от ваших идолов и проклинаю их, они — не что иное, как недолговечное дерево или замешанная грязь.

— Знаешь ли ты, какие тебе уготованы муки?

— Я ожидаю их спокойно.

— Ты считаешь, что ты достаточно силен, чтобы бросить вызов моей власти?

— Я лишь слабое орудие, которое может разбиться от малейшего удара, но мой всемогущий Бог может защитить меня от ярости врагов моих и испепелить тебя в то самое мгновение, когда ты станешь богохульствовать.

— Когда тебя бросят в раскаленную печь, посмотрим, вытащит ли тебя оттуда твой Бог.

— Разве не спас Бог из огня Ананию, Азарию и Миса-ила?

— Я брошу тебя хищникам на арену.

— Разве не спас Бог Даниила из львиного рва?

— Я велю палачу отрубить тебе голову.

— Если Богу угодно, чтоб я умер, да свершится воля его.

— Хорошо. Я увижу, как прольется твоя проклятая кровь, кровь, которую ты обесчестил, предав религию предков ради культа рабов.

— О несчастный безумец! — воскликнул святой с невыразимым состраданием и болью. — До того как ты насладишься обещанным тобою зрелищем, Бог поразит тебя ужасной слепотой, и зрение будет возвращено тебе только после моей молитвы, дабы ты мог стать свидетелем того, как мужественно умеют умирать мученики Христа!

— Что ж! Если это вызов, я принимаю его, — ответил проконсул. — Мы увидим, окажется ли твоя вера, как ты говоришь, сильнее боли.

Затем, повернувшись к ликторам, он приказал, чтобы святого связали и бросили в раскаленную печь.

Услышав это приказание, оба диакона побледнели, а у всех христиан вырвался долгий, жалобный стон, ибо, хотя каждый из них и был готов принять муку, мужество оставляло их, когда приходилось присутствовать при пытке их святого епископа.

Услышав крик сострадания и скорби, вырвавшийся у толпы, святой Януарий обернулся с серьезным и суровым видом и протянул правую руку, призывая к молчанию:

— Братья мои! Что же вы творите? Разве вы хотите, чтобы от ваших жалоб возрадовалась душа нечестивцев? Успокойтесь, говорю вам, так как час моей смерти еще не пробил и Господь еще не считает меня достойным получить лавры мученика. Падите ниц и молитесь, но не за меня, ибо пламя костра не сможет причинить мне вреда, а за моего преследователя, который обречен на вечный огонь ада.

Тимофей с презрительной усмешкой выслушал слова святого и подал палачам знак исполнить его приказ.

Святой Януарий был брошен в печь, и тут же на глазах у всех присутствующих отверстие, через которое его втолкнули внутрь, было замуровано снаружи.

Несколько минут спустя клубы пламени и дыма, взметнувшиеся к небу, известили проконсула о том, что приказ его выполнен. Решив, что он навсегда отомстил человеку, осмелившемуся бросить ему вызов, Тимофей вернулся к себе, гордясь и торжествуя.

Что касается других христиан, то их отвели в тюрьму, где они должны были ожидать уготованных им пыток. Толпа же разошлась, испытывая глубокое сострадание и мрачный ужас.

Солдаты, до сих пор занятые тем, что отгоняли любопытных и наводили порядок, остались без дела, после того как толпа рассеялась. Они неспеша подошли к печи и принялись толковать о событиях дня и о том, какое странное спокойствие выказал их подопечный, принимая столь страшную смерть. Вдруг один из них, остановившись на полуслове, сделал своему собеседнику знак замолчать и прислушаться. Тот стал прислушиваться и, в свою очередь, заставил замолчать соседа; постепенно разговоры стихли и все замерли в неподвижности. И тогда пораженные солдаты услышали небесное пение, доносившееся из печи. Происходящее показалось им невероятным, и на какой-то миг они решили, что им это почудилось.

Тем не менее пение становилось все более отчетливым, и вскоре среди ангельского хора они узнали голос святого Януария.

На этот раз солдаты были охвачены уже не изумлением, а ужасом. Бледные и растерянные, они бросились к префекту, чтобы срочно известить его о произошедшем на площади событии, хотя и предсказанном, но неожиданном, и, подгоняемые страхом, в красках поведали ему о невероятном чуде, свидетелями которого они только что стали.

Выслушав странный рассказ, Тимофей пожал плечами и пригрозил солдатам высечь их розгами, если они будут поддаваться ребяческим страхам. Но те поклялись всеми богами, что не только отчетливо расслышали голос святого Януария, но и запомнили исполнявшийся им гимн, а также благодарственные молебны, возносимые им Господу.

Проконсул, раздраженный, но не убежденный подобным упрямством, немедленно дал приказ, чтобы печь была открыта в его присутствии, и пообещал, что, после того как распространители ложных слухов, осмелившиеся потревожить его подобными россказнями, своими глазами увидят обугленные останки мученика, они будут наказаны со всей строгостью.

Когда префект прибыл на площадь, она была снова так запружена народом, что ему с трудом удалось проложить себе дорогу в толпе.

Слух о чуде быстро разнесся по городу, и жители Нолы в беспорядке устремились к месту казни, с криками требуя, чтобы печь была разрушена, угрожая проконсулу пока еще не словами или действиями, а глухим ропотом, всегда предшествующим бунту, подобно тому как рокот грома предвещает ураган.

Тимофей потребовал слова, а когда воцарилась относительная тишина и его стало слышно, сказал, что желание народа будет исполнено немедленно и что он как раз отдал приказ открыть печь, дабы опровергнуть носившиеся по городу нелепые слухи.

При этих словах крики прекратились, гнев утих, уступив место нетерпеливому любопытству.

Все затаили дыхание, все взоры были обращены в одну точку.

По знаку Тимофея солдаты, вооружившись молотками и заступами, подошли к печи. Но едва под ударами пали первые кирпичи, как внезапно вырвавшиеся из печи языки пламени обратили солдат в пепел.

В то же мгновение стены пали словно по волшебству и в ослепительном сиянии, во всей своей славе, появился святой епископ. Огонь не тронул ни единого волоска на его голове, дым не закоптил белизну его одежд. Многочисленные херувимы держали над его головой сверкающий нимб, а небесные аккорды арф серафимов сопровождали его пение неземной музыкой.

Тогда святой Януарий стал ходить по пылающим углям, стремясь убедить неверующих, что земной огонь бессилен перед избранниками Господа. Затем, поскольку присутствующие могли еще сомневаться в реальности чуда, святой Януарий, желая показать, что это действительно он, а не дух, не призрак, не сверхъестественное явление, сам вернулся в тюрьму и отдал себя в руки префекта.