Госпожа ди М*** начала уже раскаиваться в том, что решилась искушать Бога, пригласив князя; но мысль о том, что она отступает из-за трех происшествий, которые в об-щем-то могли быть результатом случайности; опасение, что друзья станут язвить на ее счет, если она дрогнет; невозможность избавиться от князя, которому она дала руку и который рассыпался в сожалениях по поводу невероятных и неожиданных происшествий, омрачивших праздник, — все эти соображения побудили графиню сделать вид, что ничего не происходит, и довести затеянное ею дело до конца. Она стала с князем еще любезнее, и, если не считать опрокинутого подноса, внезапной грозы и разбитой люстры, все продолжало идти замечательно.

На вечере должна была выступать певица. В те времена Паизиелло и Чимароза, предшественники Россини, делили между собой восторги любителей музыки, и на концертах поочередно исполнялись отрывки из их произведений. Одной из лучших исполнительниц двух этих гениев была синьора Эрминия, примадонна несчастного театра Сан Карло, который еще продолжал дымиться. Она обладала сопрано такого необыкновенного диапазона и такой уверенной силы и виртуозности, что равного ему на памяти меломанов не было.

В самом деле, в течение тех трех лет, что синьора Эрминия провела в Неаполе, у нее ни разу не случилось ни малейшей хрипоты, ни разу она не взяла ни одной неверной ноты, наконец, ни разу, если воспользоваться общепринятым выражением, она не пустила п е ту ха. Синьора Эрминия дала обещание спеть знаменитую арию "Pria che spunti"^[30], и вот пришло время выполнить его.

Когда закончилась кадриль, все заняли свои места, чтобы освободить гостиную для выступления синьоры Эрми-нии.

Аккомпаниатор сел за рояль, синьора встала, чтобы присоединиться к нему. Ей предстояло одной пересечь огромный зал, поэтому князь, оценивший ее по достоинству в тот единственный раз, что он был в Сан Карло, извинился перед графиней ди М***, бросился к знаменитой певице и предложил ей руку, чтобы отвести ее к роялю.

Все зааплодировали этому галантному порыву, тем более замечательному, что исходил он от молодого человека, который еще вчера был семинаристом.

Затем, под шепот всеобщего одобрения, князь вернулся на свое место подле графини.

В публике раздались слова "Тс-с! Тише! Слушайте!". Аккомпаниатор бросил в нетерпеливую толпу блестящую прелюдию. Певица откашлялась, слегка покраснела, затем, открыв рот, издала первый звук.

Она взяла его на полтона выше, чем нужно, и в середине четвертого такта ужасно сфальшивила.

Свершилось нечто настолько поразительное, настолько неслыханное, что собравшиеся поспешили успокоить певицу аплодисментами. Но удар был нанесен. Синьора Эрминия, чувствуя себя во власти роковой силы, превосходящей ее талант, поняла, что это действует сглаз, и выбежала из гостиной, бросив страшный взгляд на бедного князя, которому она приписала постигшую ее неудачу.

Из-за череды происшедших событий г-жа ди М*** начала чувствовать себя крайне неловко. Все взгляды были обращены на нее и злосчастного князя, первый выход которого в свет ознаменовался столь странными бедами. Но князь, если не считать выражения соболезнования, которое он счел необходимым принести графине, казалось, ничуть не замечал, что он явился предполагаемым виновником всех этих катастроф, и, гордясь честью быть кавалером хозяйки дома, не собирался выпускать ее руку из своих в течение всего вечера. Поэтому г-жа ди М*** нашла вежливый способ вернуть себе свободу и, притворившись, что устала стоять, попросила князя отвести ее в очаровательный маленький будуар, выходивший в гостиную и меблированный специально для того, чтобы уставшие танцоры могли там отдохнуть.

Этот прелестный оазис был особенно приятен тем, что его двустворчатая дверь открывалась в гостиную и, удалившись в будуар, можно было перестать быть участником бала, но остаться его зрителем.

Именно туда князь и отвел графиню. Будучи кавалером чрезвычайно предупредительным, он взял у стены кресло и поставил его перед дверью так, чтобы г-жа ди М***, отдыхая, могла прекрасно видеть танцующих. Затем он пододвинул к креслу стул, чтобы не покидать графиню, и, склонившись перед ней, сделал ей знак садиться.

Госпожа ди М*** стала опускаться в кресло, но в то же мгновение две его задние ножки сломались одновременно, и бедная графиня упала самым неприятным образом. Когда князь бросился к ней и предложил ей руку, чтобы помочь подняться, графиня, отбросив всякую вежливость, с живостью оттолкнула его руку и, краснея и смущаясь, укрылась в своей спальне, откуда, несмотря на настойчивые уговоры, она больше не захотела выйти.

Осиротев и оставшись без хозяйки, бал больше не мог продолжаться. Гости стали разъезжаться, проклиная злополучного князя, превратившего восхитительный праздник в непрерывную череду происшествий. Один только князь не заметил, что именно из-за него начался этот преждевременный исход. Он оставался до самого конца, упорно пытаясь заставить г-жу ди М*** выйти, до тех пор пока слуги не заметили ему, что только его присутствие мешает им погасить свечи и закрыть двери.

Князь, который в конечном счете был человек тактичный, понял, что дальнейшее его пребывание в доме графини было бы неуместно, и вернулся к себе в восторге от своего дебюта в свете, не подозревая, что его любезность оказала самое пагубное воздействие на графиню, надолго лишив ее покоя.

Понятно, что этот знаменитый вечер произвел невероятную сенсацию. Его ждали для того, чтобы составить окончательное мнение о князе ди ***. Начиная с этого бала все стало ясно.

Тем временем князь Эрколе, о котором мы уже сказали несколько слов, вернулся из путешествий. Он побывал во Франции, Англии, Германии и повсюду пользовался огромным успехом. Это было справедливо, ибо редко кто-нибудь в такой степени заслуживал подобного отношения. Князь был превосходным кавалером, великолепным танцором, а главное, блестяще владел шпагой и пистолетом. Свое превосходство он доказал в десятке дуэлей, всегда убивая или раня своих противников и не получив при этом ни единой царапины. Поэтому в подобных делах князь Эр-коле чувствовал себя уверенно, и его вера в себя естественным образом возрастала благодаря внушаемому им страху.

Встреча двух братьев прошла, разумеется, несколько холодно. Они никогда не виделись, и князь Эрколе, хотя и простил младшему брату уплывшую от него часть наследства, не был настроен настолько философски, чтобы забыть об этом совершенно. Однако старший брат был настолько чистосердечен, а младший — настолько добродушен, что через несколько дней они стали совершенно неразлучны.

Тем не менее, проведя эти несколько дней в городе, где только и говорили о роковом воздействии, оказываемом его младшим братом, князь Эрколе невольно услышал то здесь, то там обрывки разговоров, возбудивших его любопытство. Князь стал внимательнее прислушиваться ко всему, что говорилось о его брате и, застав на Вилле Реале одного молодого человека в самый разгар повествования, немедленно потребовал объяснений, бросив ему в лицо обвинение во лжи. Смыть подобное оскорбление можно было только с помощью оружия. Дуэль была назначена на следующий день, о часе ее тоже условились, и секундантам оставалось лишь договориться об условиях поединка.

Столь открытый вызов произвел в городе много шуму. Если бы дело происходило во времена короля Фердинанда, шум этот был бы очень кстати, ибо разговоры о дуэли неизбежно дошли бы до ушей полиции и она приняла бы меры, чтобы поединок не состоялся. Но режим сильно изменился: Партенопейская республика была установлена от Гаэты до Реджо, и всякий запрет гражданам, живущим под ее материнской опекой, делать все, что им заблагорассудится, воспринимался бы как ущемление их личной свободы. И полиция позволила событиям развиваться естественным образом.

И вот, в ходе этих событий наш герой узнал, что брат его должен на следующий день драться на дуэли, но причина ее была ему неведома. Он сразу же отправился к брату, чтобы осведомиться, насколько правдива дошедшая до него новость. Князь Эрколе признался, что он действительно дерется завтра, но добавил, что, поскольку причина дуэли связана с женщиной, он не может никого, даже своего брата, посвятить в секрет предстоящего поединка.