Странствующий рыцарь отважно предстал перед королевой. На этот раз он не сомневался, что парадная дверь, столь долго для него закрытая, распахнется перед ним. Сама королева какое-то время надеялась на это. В самом деле, ее подопечный похитил у французов важную пленницу. Она принадлежала к немецкой аристократии и была связана узами родства с аристократией английской. Королева рискнула попросить для ее освободителя титул маркиза.

К несчастью, в тот момент король находился в крайне дурном расположении духа, поэтому он принял королеву весьма нелюбезно и, едва она заговорила о цели своего посещения, выпроводил ее с яростью, которую обычно не проявлял в подобных обстоятельствах. На этот раз отповедь была столь резка, что Каролина, высказав сожаление своему подопечному, тем не менее заявила ему, что это была ее последняя попытка добиться милости для него у своего августейшего супруга и что если Соваль решительно чувствует неодолимое желание стать маркизом, то она советует ему найти для этого более верный путь.

Сказать было нечего: королева сделала все что могла, поэтому бедняга Соваль не держал на нее зла из-за постигшей его неудачи. Напротив, он продолжал оказывать ей обычные услуги, только теперь он делил свое время между королевой и послом Англии. Посол Англии пользовался в ту пору на Сицилии большим влиянием, и Соваль надеялся с его помощью добиться того, чего он не добился с помощью королевы. Со своей стороны, королева вовсе не ревновала своего подопечного за то, что он уделяет ей лишь половину своего времени, говорили даже, что именно она посоветовала ему действовать подобным образом.

Однако, несмотря на удвоенные усилия и избыток преданности, кандидат в маркизы был еще очень далек от желанной цели. Прошло шесть лет, а сэр У. А'Кот, посол Англии, ничего не мог добиться от монарха, при котором он был аккредитован. Наконец, наступил 1815 год.

Это была эпоха второй реставрации: Англия понесла расходы, а каждый знает, что Англия ничего не делает даром. Вот почему, когда Фердинанд вернулся в свой верно-подданнейший город Неаполь, сохранивший этот титул невзирая на двадцать шесть восстаний как против вице-королей, так и против королей, Англия через посредство своего посла выставила счет. Сэр У. А’Кот воспользовался этим случаем и в список титулов, орденских лент и милостей внес самым мелким почерком строку: "Господин ди Совалъ получит титул маркиза", надеясь, что, находясь под впечатлением целого, король не обратит внимания на частности.

Но у инстинкта глаз зоркий: его неаполитанское величество, ненавидевший, как известно, доклады, памятные записки, письма и прочее и обычно подписывавший все, что ему давали, не читая, в представленном Великобританией окончательном расчете почувствовал ударивший ему в нос запах разночинства. Он стал выяснять, откуда пришло это ощущение, и, подобно ищейке, идущей по следу, тут же попал на строку, касавшуюся бедняги Соваля.

К сожалению, на этот раз у короля не было возможности ответить отказом, но Фердинанда принуждали, поэтому он захотел, чтобы сама бумага о даровании титула несла на себе протест против подобного насилия, и под словом "Согласен" приписал собственной рукой:

"Только для того у чтобы дать доказательство глубокого уважения у которое король Неаполя питает к своему высочайшему и могущественному союзнику, королю Великобритании".

Затем он не поставил, как обычно, факсимиле, а подписался пером, при этом почти неразборчиво, ибо был в ярости и рука его дрожала.

Тем не менее, разборчивая или нет, но подпись была поставлена, и Соваль наконец-то стал маркизом ди Совалем.

Сын бедного фермера Неодада, узнав эту новость, едва не сошел с ума от радости и только что не бегал в одной рубахе по улицам Неаполя, как это случилось с его соотечественником Архимедом на улицах Сиракуз за две тысячи лет до этого. Всякого, кто в течение первых трех дней попадался ему на пути, он без всякой жалости стискивал в объятиях. Соваль был счастлив, и не было у него ни друзей, ни врагов — весь мир он носил в своем сердце и, подобно Якопо Ортису, хотел бы рассыпать цветы над головами всех людей.

Совалю казалось, что желать ему больше нечего. Он думал, что стоит ему с новым титулом явиться в любой дом в Неаполе, как все двери распахнутся перед ним. Действительно, все двери были ему открыты, кроме одной. Эта была дверь королевского дворца, в которую бедняга стучался в течение двадцати лет.

К счастью, как можно было заметить по ходу нашего повествования, маркиза ди Соваля обескуражить было нелегко. Новая обида пополнила собрание старых обид, и он стал ломать себе голову, как бы проникнуть хоть раз в жизни в это святое место, в этот аристократический рай, которого он неустанно домогался.

Карнавал года 1816 от Рождества Христова словно нарочно предоставил ему подобную возможность. Благодаря особому расположению, которым его удостаивала королева, новоиспеченный маркиз сошелся с цветом аристократии обоих королевств. Он предложил нескольким молодым людям из Неаполя и Палермо устроить конные состязания под окнами королевского дворца. Предложение было встречено с огромным энтузиазмом, и тому, кому пришло в голову устроить развлечение, была поручена его организация.

Праздник оказался блестящим, участники состязались между собой в великолепии, увидеть его хотел весь Неаполь. Был только один человек, которого так и не удалось уговорить выйти на балкон: это был король.

Его неаполитанское величество узнал, что организатором состязаний был маркиз ди Соваль, и не захотел видеть их, чтобы не видеть маркиза.

Другой на месте нашего героя почувствовал бы себя побежденным, но не таков был маркиз ди Соваль. У этого молодца, как у лиса из басни Лафонтена, в запасе был не один фокус: он решил припереть своего августейшего противника к стенке.

В вечер конного праздника при дворе должен был состояться костюмированный бал. Праздник же был задуман с единственной целью — добиться для его организатора приглашения на бал. Но цель не была достигнута, ибо праздник закончился, а приглашение так и не поступило. Тогда маркиз предложил своим товарищам послать к королю депутацию, чтобы просить его разрешить всем участникам утреннего конного балета повторить его пешими, вечером на балу.

Все приятели маркиза были вхожи во дворец и имели приглашения на королевский вечер, поэтому они не возразили против сделанного им предложения и назначили депутацию, которая должна была отправиться во дворец. Маркиз очень хотел войти в эту депутацию, но, чтобы не обидеть кого-нибудь или не возбудить чью-нибудь зависть, что частенько происходит в подобных случаях, было решено определить четырех послов с помощью жребия. Нашему герою не повезло: бумажка с его именем осталась на дне шляпы, хотя он жарко молился, чтобы вытащили именно ее. Четыре избранника явились к королевскому дворцу, двери которого тут же перед ними распахнулись, и едва были объявлены их имена и титулы, как их провели к королю Фердинанду, которому они изложили цель своего визита. Фердинанд сразу понял, откуда дует ветер, но, как мы уже говорили, провести его было нелегко.

— Господа, — сказал он, — те из вас, кто по своему рождению допущен ко двору, могут прийти сегодня вечером либо в костюме утреннего праздника, либо в любом другом, по вашему усмотрению.

Ответ был ясен и передан прямо по адресу. Бедный маркиз увидел, что король относится к нему предвзято и, сколь бы хитер и упорен он ни был, дело ему приходилось иметь с противником еще более коварным и упрямым. Он пал духом и с этого времени более не предпринимал попыток побороть отвращение к нему со стороны короля. Объяснялось это отвращение короля лаццарони не ремеслом, которым занимался бедный маркиз, а его недостаточно высоким происхождением.

Впрочем, если у короля Носатого был свой бука, которого он на дух не переносил, был у него и свой дурачок, без которого он не мог обходиться.

Этим дурачком был монсиньор Перрелли.