"Duri minorita del figlio giache viva la madre" ("Пусть несовершеннолетие сына длится, пока жива мать").
* * *
О графе ди Б. ходили странные слухи. Сын его исчез, и утверждали, будто в ссоре между отцом и сыном, разгоревшейся из-за женщины, в которую они оба были влюблены, отец, вспылив, убил сына. Тем не менее эти неясные слухи ни на чем не основывались: по словам отца, молодой человек был в отсутствии и путешествовал, чтобы пополнить свое образование. Между тем Фердинанд был изгнан на Сицилию, и Жозеф, а затем Мюрат, заняли неаполитанский трон.
Столь серьезные события заставили его забыть об обвинениях, выдвинутых против графа ди Б., который занял место при дворе брата и зятя Наполеона и оказался там в большой милости, поэтому недопустимы стали даже намеки на кровавую историю, в которой, по слухам, он сыграл столь ужасную роль. Все забыли или сделали вид, что забыли об отсутствующем молодом человеке, как вдруг разразилась катастрофа 1815 года. Мюрат, вынужденный бежать из Неаполя, укрылся во Франции, а все, кто ему служил, зная, что им не приходится надеяться на прощение со стороны Фердинанда, не ожидая его возвращения, рассеялись по Европе. Граф ди Б. поступил как остальные и попросил убежища в Швейцарии, где прожил шесть лет.
Через шесть лет, решив, что он искупил ссылкой свою политическую ошибку, граф написал Фердинанду, обратившись к нему с просьбой позволить ему вернуться ко двору. Письмо было вскрыто министром полиции, который при первой же встрече передал его королю.
— Что это? — спросил Фердинанд.
— Письмо графа ди Б., ваше величество.
— О чем он просит?
— Он просит, чтобы вы вернули ему ваше расположение.
— Как же! Разумеется, я увижу дражайшего графа ди Б. с превеликим удовольствием. Дайте мне перо.
Министр подал королю перо, и тот написал внизу прошения: "Torni та col figlio" ("Пусть возвращается, но с сыном").
Граф ди Б. умер в изгнании.
* * *
Как и его друзья лаццарони, король Носатый не слишком жаловал монахов. Напротив, подобно лаццарони, он с глубоким уважением относился к падре Рокко, чьи проповеди на открытом воздухе он слушал не раз. Поэтому падре Рокко, о котором мы еще не раз будем говорить в нашей книге, входил в королевский дворец с такой же легкостью, как и в самые бедные лачуги Неаполя. Кроме того, само собой разумеется, что падре Рокко, в глазах которого все люди были равны, сохранил по отношению к королю ту же свободу обращения, какую он позволял себе с самым последним из лаццарони.
Однажды, когда вся королевская семья находилась в Капо ди Монте, туда прибыл падре Рокко. Известие о его приезде было встречено во дворце радостными возгласами, и все поспешили навстречу доброму священнику, которого не было видно почти полтора года. Это было во время первого возвращения короля с Сицилии, после периода страшной реакции, о которой мы сказали несколько слов.
Падре Рокко пришел просить пожертвования для несчастных заключенных. Когда король, королева, принц Франческо, герцог Салернский и десять — двенадцать придворных, последовавших за королевской семьей в Капо ди Монте, подали милостыню, падре Рокко хотел было уйти, но Фердинанд задержал его.
— Минуту, минуту, падре Рокко, — сказал король, — так дело не пойдет.
— Что такое, государь?
— С каждого свой побор. За нами была милостыня, мы вам ее дали. За вами — проповедь, прочтите нам ее.
— О да, да, проповедь! — воскликнули королева, принц Франческо и герцог Салернский.
— О да, да, проповедь! — хором отозвались придворные.
— Я имею обыкновение проповедовать перед лаццарони, государь, а не перед коронованными особами, — ответил падре Рокко, — поэтому простите меня, я вынужден отклонить оказанную мне вами честь.
— О нет, нет, так вы не отделаетесь: мы вам подали милостыню, вы должны прочесть нам проповедь, я буду стоять на своем.
— Но какого же рода должна быть проповедь? — спросил священник.
— Прочтите нам проповедь, чтобы позабавить детей.
Священник прикусил губы, но потом, обращаясь к королю, сказал:
— Вы очень этого хотите, государь?
— Да, разумеется, хочу.
— Поскольку проповедь предназначена для детей, не удивляйтесь, что она начнется как волшебная сказка.
— Пусть она начинается как угодно, главное, чтобы мы ее услышали.
— Слушаюсь, государь.
И падре Рокко встал на стул, чтобы лучше овладеть своей августейшей аудиторией.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! — начал падре Рокко.
— Аминь! — перебил его король.
— Жили-были, — продолжил священник, приветствуя короля и как бы благодаря его за то, что тот послужил ему ризничим, — жили-были краб и крабиха…
— Как вы сказали? — воскликнул Фердинанд, которому показалось, что он ослышался.
— Жили-были краб и крабиха, — серьезным тоном повторил падре Рокко, — и родилось у них в законном браке три сына и две дочки, подававшие блестящие надежды. Отец и мать приставили к детям самых замечательных учителей и самых образованных гувернанток, каких они только смогли отыскать в округе; прежде всего они потребовали от учителей и гувернанток, чтобы те научили их детей ходить прямо.
Когда обучение мальчиков было завершено, отец призвал их к себе, оставив учителя за дверью, чтобы детей не поддерживало его присутствие и чтобы можно было лучше судить о полученном ими образовании.
"Дорогой мой сын, — сказал он старшему, — я потребовал, среди прочего, чтобы вас научили ходить прямо. Пройдитесь передо мной, чтобы я увидел, как выполнены мои наказы".
"Охотно, отец, — ответил старший сын. — Смотрите".
И он тут же принялся двигаться.
"Какого черта ты выделываешь?" — спросил отец.
"Что я выделываю? То, что вы просили: я хожу".
"Да, но ты идешь боком. Разве это называется ходить? Ну-ка, начнем сначала".
"Начнем сначала, отец".
И старший сын снова принялся двигаться. Отец издал горестный крик. В первый раз ребенок пошел справа налево, во второй раз — слева направо.
"Ты что же, не можешь ходить прямо?" — воскликнул отец.
"Разве я хожу не прямо?" — спросил сын.
"Он не видит своего недостатка!" — воскликнул несчастный краб, всплеснув двумя толстыми клешнями и с болью воздев их к небу. Потом он повернулся к среднему сыну:
"Пойди-ка ты сюда и покажи старшему брату, как надо ходить".
"Охотно, отец", — ответил второй сын.
И он начал те же движения, что и страший брат, с той лишь разницей, что в первый раз он пошел слева направо, а во второй — справа налево.
"По-прежнему боком! По-прежнему боком!" — воскликнул в отчаянии отец, а потом со слезами на глазах повернулся к младшему из своих сыновей: — Посмотрим на тебя, твоя очередь показать братьям пример".
"Отец, — ответил третий сын, исполненный здравомыслия молодой краб, — мне кажется, что пример будет для нас куда поучительнее, если вы сами покажете нам, как надо ходить. То, что сделаете вы, сделаем и мы".
И тогда, — продолжил священник, — тогда отец…
— Хорошо, хорошо, — сказал Фердинанд, — хорошо, падре Рокко! Нам с королевой этого довольно, вы можете сколько угодно приходить к нам за милостыней, мы больше не станем просить вас читать нам проповедь. Прощайте, падре Рокко.
— Прощайте, государь.
И падре Рокко удалился, не окончив проповедь, но унеся с собой подаяние в целости и сохранности.
Вот вам король Носатый, но не такой, каким описала или опишет его история. История — слишком важная дама, чтобы входить в спальню королей в любое время дня и ночи и заставать их там в том положении, в каком его величество король Неаполитанский застал президента Кардилло. И между тем только тогда, когда с факелом вы обойдете их трон и со свечой сделаете круг по их спальне, вы сможете вынести беспристрастное суждение о тех, кого Господь, в любви или во гневе, избрал в материнской утробе, чтобы сделать из них пастырей человеческих. Да и тогда можно ошибиться. Увидев, как Носатый продает рыбу, разделывает дичь, слушает на уличном перекрестке проповедь падре Рокко, запросто общается со своими султаншами в серале Сан Леучо, громко хохочет с первым попавшимся лаццарони, можно было, пожалуй, поверить, что он готов протянуть руку каждому, — но ничуть не бывало. Между аристократией и народом существовал общественный класс, который король Носатый ненавидел особо: это была буржуазия.
