Таким же образом мы проследовали через три станции. После четвертой мы заметили город: это был Веллетри.

Мы пересекли знаменитые Понтийские болота, и на сей раз не встретившись с ворами: решительно, они превратились для нас в миф.

Не советуясь с нами, наши возницы, вместо того чтобы доставить нас к почтовой станции, остановились у дверей постоялого двора. Поскольку гостиница не показалась нам чересчур жалкой, я не был сердит на них за этот промах. Мы вышли из коляски, попросили две комнаты на ночь и, если возможно, хороший завтрак на утро.

Три обстоятельства заставили нас терпеливо перенести остановку в Веллетри. Я задумал на следующий день совершить экскурсию в Кори — древнюю Кору, а также на Монте Чирчелло — бывший мыс Цирцеи; тогда как Жаден, привлеченный другой целью, уже заявил мне, что останется на месте, чтобы сделать несколько женских портретов. Известно, что женщины Веллетри славятся своей красотой.^[103]

Веллетри — родина не самого Августа, но его предков. Отец его был там банкиром (читай: ростовщиком). Римские банкиры давали взаймы под 20 процентов. Именно под такие проценты Цезарь наделал долгов на пятьдесят два миллиона. Из памятников в Веллетри достойна внимания только красивая мраморная лестница старинного дворца Ланчеллотти, построенная Лонги Старым.

Кори, более удачливая, чем соседка, может еще похвастаться двумя храмами: одним, возведенным в честь Кастора и Поллукса, другим — в честь Геркулеса. От первого остались только колонны и надпись, свидетельствующая о том, что он был посвящен сыновьям Юпитера и Леды. Второй, возведенный при Клавдии, прекрасно сохранился: изумительно установленный на полностью изолированном гранитном основании, он считается одним из наиболее законченных образцов греческого дорического ордера.

Что касается Монте Чирчелло, то это, как указывает его название, древнее местопребывание дочери Солнца. Именно к этой горе, некогда омывавшейся морем и называвшейся, как мы уже сказали, мысом Цирцеи, и приплыл Одиссей, спасшийся от циклопа Полифема и лестриго-на Антифата. Он пристал к незнакомому берегу и, поднявшись на высокий мыс, увидел перед собой

Остров, безбрежною бездной морской, как венцом, окруженный,

Плоско на влаге лежащий… дым подымался

Густо вдали из широкорастущего, темного леса.^[104]

Я поднялся на мыс, поискал вулканический остров, но ничего не увидел. Правда, у меня, должно быть, не такое острое зрение, как у Одиссея.

Но зато я обнаружил несметные стада свиней, куда более благородных, чем хрюшки г-на де Рогана, ибо, по всей вероятности, они происходят от тех опрометчивых спутников Одиссея, которые, привлеченные шумом челнока и гармонией звуков, вошли во дворец дочери Солнца, не вняв советам Эврилоха, и тот один вернулся к кораблям, чтобы объявить Одиссею об исчезновении двадцати его воинов.

Много ли найдется знати, по древности своего рода способной соперничать со свиньями с Монте Чирчелло, предки которых были воспеты Гомером?

В горе есть еще грот, называемый "Grotta della Maga" ("Грот волшебницы"), — это единственная память, которую Цирцея оставила здесь по себе. Что касается ее великолепного мраморного дворца, то от него, как и от дворца Армиды, разумеется, не осталось и следа.

Мы вернулись в Веллетри довольно поздно. Спешить нам было некуда, гостиницей мы были более или менее довольны, и потому было решено провести там вечер. Жаден остался в городе, вознамерившись сделать женский портрет; вместо этого он написал два пейзажа: человек предполагает, Бог располагает.

На следующий день мы тронулись в путь около девяти часов утра, остановившись на минуту в Дженцано, чтобы выпить местного вина, пользующегося некоторой известностью, и ненадолго — в Аричче, чтобы осмотреть дворец Киджи и городскую церковь: два наиболее замечательных творения Бернини.

Наконец, в два часа мы прибыли в Альбано. Именно здесь богатые римляне, опасающиеся малярии, проводят лето. Действительно, от ворот Рима дорога идет вверх до Альбано, а как известно, лихорадка, обитательница равнин и болот, никогда не поднимается на определенную высоту.

Десяток чичероне поджидали нас, чтобы силой заставить посетить гробницы Аскания, а также Горациев и Ку-риациев. Мы не доставим итальянским ученым удовольствия и не позволим вовлечь себя в археологические споры относительно двух этих памятников. Мы сказали все, что думаем по этому поводу, в связи с большой мозаикой Помпей — дай ей Бог покоя.

Выехав из Альбано, на расстоянии четырех льё вы видите Рим. Эти четыре льё преодолеваются быстро, ибо дорога, как мы сказали, все время идет под уклон. Так что через час после нашего отъезда из Альбано мы въехали в Вечный город, покинутый нами четырьмя месяцами ранее.

XLVI

ГАСПАРОНЕ

Мне больше нечего и некого было видеть в Вечном городе, за исключением вечного представителя нашей религии, викария Христа, преемника святого Петра. С тех пор как я оказался в Италии, я слышал о Григории XVI как об одной из самых благородных и святых личностей, которые когда-либо прославили папство, и этот всеобщий хор похвал вызвал у меня горячее желание пасть ниц к ногам его святейшества.

Поэтому на следующий день, как только настал час визитов, я явился к г-ну де Тальне, чтобы попросить его устроить мне аудиенцию у его святейшества. Господин де Тальне ответил мне, что немедленно передаст мою просьбу кардиналу Фиески. Но в то же время он предупредил меня, что аудиенция может быть дана не ранее чем через три-четыре дня после получения моей просьбы, поэтому я могу воспользоваться этой небольшой отсрочкой, чтобы побродить по Риму или его окрестностям.

Меня это прекрасно устраивало. Во время первого своего пребывания в Риме я посетил окрестности к востоку от него: Тиволи, Фраскати, Субиако и Палестрину, но не побывал в Чивита Веккье.

Впрочем, смотреть в Чивита Веккье было бы нечего, если бы в ней не находилась каторжная тюрьма, имевшая честь числить среди своих заключенных знаменитого Гас-пароне.

В самом деле, я ведь не раз рассказывал вам истории о разбойниках, не так ли? Я говорил о сицилийце Паскуале Бруно, о калабрийце Марко Бранди и о знаменитом графе Орасе, грабителе с большой дороги, который имел изысканные манеры, носил желтые перчатки и фрак, скроенный Юманном.

Так вот, все эти разбойники — ничто по сравнению с Га-спароне. Более того, возьмите для сравнения всех других разбойников, возьмите Дичанове, возьмите Пьетро Ман-чино, этого ловкого пройдоху, который украл миллион золотом и, удовлетворившись этой суммой, отправился честно жить в Далмацию, насмеявшись тем самым над римской полицией. Возьмите Джузеппе Мастриллу, этого неисправимого вора, который, умирая и не имея больше возможности обокрасть кого бы то ни было, украл у дьявола свою душу. Возьмите Гобертинео, знаменитого Гоберти-нео, которого вы, парижане, не знаете, но чье имя на берегах Тибра стоит в одном ряду с самыми великими именами; Гобертинео, который своей рукой убил девятьсот семьдесят человек, из них шестерых детей, и умер, сожалея, что не довел счет до тысячи, как он поклялся в том святому Антонию, и больше всего боясь, как бы его не осудили на вечные муки за то, что он не выполнил обет. Возьмите Оронцо Альбенью, который убил своего отца, как Эдип, свою мать, как Орест, брата, как Ромул, сестру, как Гораций. Возьмите всех этих Сондино, Франкатриппу, Калабрезе, Мецца Пинту — они не стоят и мизинца Гаспароне. Что же касается Ласенера, этого буколического убийцы, оказавшего столько чести литературе, то само собой разумеется, что и как убийца, и как сочинитель он недостоин даже развязать шнурки на левом башмаке своего знаменитого собрата.

Поэтому понятно, что, будучи в Риме и находясь, следовательно, в двенадцати льё от Чивита Веккьи, я не мог не посетить Гаспароне.

На этот раз мы просто-напросто сели в дилижанс. Для римского дилижанса этот был не так уж плох: за пять-шесть часов он доезжает от Рима до Чивита Веккьи. Не стоит и говорить, что я запасся специальным разрешением (получить его кстати, очень трудно) на посещение каторги и на то, чтобы иметь честь быть представленным Гаспароне.