Возвращаясь, я зашел в собор. Несколько прекрасных беломраморных колонн, взятых из храма Аполлона, делают его совершенно замечательным.

Вернувшись в гостиницу, я спросил, не найду ли я в Террачине каких-нибудь преданий о Мастрилле. Читатель, возможно, не забыл имя этого знаменитого бандита, которого падре Рокко так удачно призвал на помощь, когда надо было осветить Неаполь, а также примечательную историю святого Иосифа, за которую нас так упрекали.

История Мастриллы рассказывалась в жалобной народной песне, почти непереводимой. Эту песню мне раздобыли с превеликим трудом, но я, к своему стыду, из-за недостатка воображения ничего не сумел из нее извлечь.

Пришлось ограничиться устными преданиями и отправиться на поиски сказителей, которые могли бы, эпизод за эпизодом, рассказать мне об этом новом Ахилле эпос, подобный "Илиаде".

Сказители задержали меня до семи часов вечера, излагая мне различные сказания, которые оказались не чем иным, как куплетами все той же жалобной песни, только разрозненными.

Мы провели целый день в поисках неуловимого Мастриллы. День был потерян, в чем не было большой беды, но наше положение усложнялось тем, что приходилось либо провести в Террачине ночь — а читателю известно, какой ужас внушал нам этот город, — либо пересечь Понтийские болота в темноте. Останься мы в Террачине, нас бы точно сожрали блохи и клопы, а при пересечении болот мы рисковали быть обворованными. Какое-то время мы поколебались, а потом решили ехать через болота.

Мы велели запрягать в восемь часов вечера. Светила великолепная луна: мы зарядили ружья, сели с Жаденом в коляску и довольно резво пустились в путь.

Понтийские болота начинаются по выезде из Террачи-ны, и почти сразу же окрестности приобретают характер какой-то особой унылости, чему в глазах путешественников в немалой степени способствует опасение непременно подхватить там лихорадку или, возможно, встретиться с поджидающими их ворами. Дорога, проходящая прямо по болотистой местности, тянется безупречной стрелой; по обеим сторонам ее проложены каналы, служащие для стока вод. К несчастью, как уверяют, воды эти, расположенные ниже уровня моря, не могут попасть в Средиземное море. За каналом простираются зыбучие участки, заросшие высоким тростником.

На этом обширном пустынном пространстве, где Плиний некогда насчитывал до двадцати трех городов, теперь нет никаких поселений, за исключением почтовых станций. Как и в тосканских мареммах, ненасытная лихорадка менее чем за год убила бы всякого, кто по неосмотрительности осмелился бы там поселиться. Промышляющие на болотах воры там не задерживаются и, совершив вылазки, удаляются в горы Пиперно — их настоящее пристанище.

По мере того как мы продвигались вперед, местность становилась все более печальной, и, словно поддавшись тревоге, которую внушала ее дурная репутация, наши лошади припустили резвее, а возница принялся нахлестывать их с удвоенной силой.

Примерно часа через полтора мы заметили справа большой костер, отбрасывавший свет шагов на сто вокруг. Это не могли быть воры, ибо подобной неосторожностью они выдали бы себя; мы спросили у кучера, что это за огонь, он ответил нам, что это почтовая станция.

Действительно, приблизившись, мы разглядели при свете огня лачугу. Пять или шесть мужчин, закутанных в плащи, стояли неподвижно, прислонившись к стене. Их освещали отблески костра. Услышав удары хлыстом нашего возницы, двое отделились от группы, сели на лошадей, взяли в руки что-то наподобие копий и исчезли. Остальные продолжали греться.

Подъехав к станции, наш возница остановился, сразу же распряг лошадей, потребовал заплатить ему за пробег, а также дать на чай, что являлось необходимым дополнением, и, получив желаемое, тут же вскочил на одну из двух своих лошадей, а затем, повернув назад, пустил их в галоп. Надо сказать, что лошади были настолько привычны к такому поспешному возвращению, что вознице не пришлось даже воспользоваться кнутом, как по пути до станции: можно было подумать, что животные, разделяя тревогу человека, спешили бежать от этих смрадных мест и этого зловонного воздуха.

Мы же тем временем остались посреди дороги с распряженным экипажем. Поскольку к нам не подошло ни одно четвероногое и никто из дрожавших и сидевших на корточках вокруг огня двуногих не двинулся с места, я, видя, что они не идут к нам, решил сам пойти к ним. Я слез с сиденья, перекинул ружье через плечо и направился к лачуге.

Сидящие вокруг огня не пошевелились при моем приближении. Подойдя ближе, я разглядел их: то были не люди, то были призраки.

Эти бедняги, бледные, стучащие зубами и дрожащие от озноба, были отвратительны. Самый здоровый из них мог бы позировать для ужасной статуи Лихорадки.

Я смотрел на них несколько мгновений, забыв, зачем подошел к ним, а затем, опомнившись, с тревогой подумал, что и сам я нахожусь среди болот, испарения которых сделали их такими.

— Где же лошади? — спросил я.

— Прислушайтесь, — ответил мне один из сидящих, — вот они.

Действительно, тут же раздался топот приближающихся лошадей, потом послышалось дикое ржание, затем к этому адскому шуму примешались ругательства и богохульства.

И тотчас же показались те двое, что уезжали с копьями: они гнали перед собой дюжину маленьких, горячих, диких, норовистых лошадок, у которых из ноздрей, казалось, вырывалось пламя.

Сразу же четверо страдавших от лихорадки встали, бросились в середину странного табуна, схватили лошадей за тянувшиеся за ними длинные поводы, надели на животных, несмотря на их сопротивление, жалкую сбрую и, крича мне "Садитесь, садитесь!", стали подталкивать строптивую упряжку к коляске.

Я понял, что теперь не до наблюдений и что в Понтий-ских болотах все должно происходить именно таким образом. Я живо вскочил на сиденье и уселся на свое прежнее место рядом с Жаденом.

— Ну, куда мы едем? — спросил меня Жаден. — На шабаш?

— Да, похоже, так, — ответил я. — Во всяком случае, это любопытно.

— Да, любопытно, — сказал он, — но доверия не внушает.

В самом деле, между людьми и лошадьми шла ужасная борьба: лошади ржали, брыкались, кусали; люди кричали, стегали, богохульствовали. Лошади, совершая прыжки, от которых содрогалась коляска, старались разорвать веревки, служившие постромками. Люди же затягивали на веревках узлы и одновременно клали на спину двух из этих демонов нечто похожее на седла. Наконец, лошади были оседланы, и тогда, пока двое мужчин держали лошадей спереди, двое других вскочили на оседланных лошадей, затем крикнули: "Отпускай!" — и мы почувствовали, как нас уносит фантастическая упряжка; в то же время по обеим сторонам дороги нас сопровождали двое верховых; криками и ударами кнутом они удерживали наших скакунов на середине дороги, от которой те постоянно хотели уклониться, и не позволяли им рухнуть вместе с коляской в один из каналов, прилегавших к дороге по обеим ее сторонам.

Так продолжалось примерно минут десять; затем, по прошествии этих десяти минут, поскольку лошади неслись вскачь, наши сопровождающие, на мгновение выйдя, словно в припадке, из состояния апатии, оставили нас и вернулись к огню, чтобы, дрожа в лихорадке, поджидать там других путешественников.

Немного переведя дух, мы стали смотреть по сторонам: вокруг простирались заросли тростника, населенные буйволами. Разбуженные произведенным нами шумом, они раздвигали гигантские камыши и смотрели, как мы едем. При нашем приближении они в испуге стали отступать назад, шумно дыша. Время от времени большие болотные птицы, вроде цаплей или выпей, взмывали вверх, испуская тревожные крики, быстро удалялись, прочерчивая прямую линию, и терялись во мраке. Наконец, время от времени какие-то животные, очертания которых я не мог разглядеть, пересекали дорогу, иногда в одиночку, иногда стаями. Позднее я узнал на станции, что это были кабаны.

До второй станции мы доехали меньше чем за полтора часа. Повторилась та же самая сцена: такой же костер, подобные же люди, похожие лошади. После получаса ожидания мы вновь тронулись в путь, словно уносимые вихрем.