— Я их не заработал, — ответил маленький крестьянин с присущей ему непоколебимостью.

— Ты ошибаешься, мой мальчик, — сказал ему я, — мы даем тебе эти деньги не в качестве милостыни, а как вознаграждение за услугу, которую ты нам окажешь, если отведешь нас в гостиницу.

— Я не проводник, — возразил странный ребенок с невозмутимым хладнокровием.

— Вон оно что! Чем же занимается ваша милость? — спросил Жаден, с почтением прикладывая руку к шляпе.

— Чем я занимаюсь?… Смотрю на проезжающие коляски и падающих пассажиров.

— Хм! Как вы его находите, Жаден?

— Я нахожу его совершенно великолепным, и мне хочется непременно набросать голову этого плутишки!

Как мы уже сказали, потомок готов не был силен во французском. Он решил, что Жаден попросту угрожает отрезать ему голову. Его долго сдерживаемый гнев с яростью вырвался наружу. Он заскрипел зубами, словно раненый тигр, вытащил из лохмотьев длинный кинжал с треугольным лезвием и, пятясь, медленно удалился, не сводя с Жадена хищного взгляда метавших молнии глаз. Намерение его явно состояло в том, чтобы завлечь противника подальше от дороги в какое-нибудь пустынное или темное место и там спокойно утолить чувство мести.

— Подожди меня, подожди меня, маленький разбойник, — смеясь, закричал Жаден, — я научу тебя, как обращаться с запрещенным оружием!

И он сделал шаг, чтобы броситься мальчишке вдогонку.

Но в этот миг появился кучер, за ним следовали пять или шесть меднолицых крестьян Сайт Агаты. Маленький дикарь, увидев появившихся людей, быстро спрятал кинжал и побежал со всех ног.

Опрокинутую коляску подняли, оценили серьезность поломки, и мы с грустью убедились, что до наступления ночи не сможем тронуться в путь. Я рассказал кучеру о нашей необычной встрече и стал расспрашивать его об удивительном создании, убежавшем при виде явившейся к нам помощи. Кучер улыбнулся и, вместо ответа, два-три раза постучал себя по лбу концом указательного пальца. Я ничего не понял в этой пантомиме и попросил разъяснений. Тогда он рассказал мне, что злой мальчишка, которого мы приняли за негритенка, не больше африканец, чем другие обитатели Сайт’Агаты, и что нам не следует удивляться его манерам, ибо он слегка не в своем уме, как и вся его семья.

— Но, черт побери! — воскликнул Жаден, выведенный из себя медлительностью кучера и крестьян. — Где же, наконец, я смогу найти постоялый двор, чтобы просушить мою одежду?

— Смотри-ка, а его превосходительство в самом деле свалился в канаву! — заметил кучер, с любопытством разглядывая Жадена.

Locanda находилась в двух шагах. Я так часто злоупотреблял терпением моих читателей, рассказывая им о постоялых дворах в Италии, что на этот раз могу ограничиться отсылкой к предыдущим описаниям. Добавлю только, что постоялый двор в Сайт'Агате превосходил по грязи все, что было описано мною до сих пор. Этот ужасный притон назывался, по-моему, "Nobile locanda del Sole"^[95].

Жаден велел развести сильный огонь и стал сушиться, ибо он вымок до костей. Я вышел пройтись куда глаза глядят, с беспокойством думая о том, чем бы мне заняться в течение трех-четырех бесконечных часов, пока будут чинить нашу коляску. Об ужине не было и речи. Рассчитывая остановиться только в Мола ди Гаэта, мы не взяли с собой провизии. Хозяин постоялого двора поспешил предоставить в наше распоряжение кухню и всякую утварь, но этим его услуги и ограничились: о чем-либо съестном разговор даже не заходил. Я пошел по первой попавшейся мне проселочной дороге, решив убить время, гуляя по окрестностям. Не успел я пройти несколько сот метров, как столкнулся нос к носу с моим юным дикарем. Он преспокойно грелся на солнце и не сделал попытки ни убежать от меня, ни пойти мне навстречу.

— Ну, дитя мое! — сказал я, обращаясь к нему как к старому знакомому. — Вы совершеннейшим образом ошиблись относительно намерений моего приятеля. Он не хотел причинить вам никакого зла. Просто, полагая, что у вас очень выразительное лицо, он был бы счастлив сделать ваш портрет.

— Как! Это был художник? — воскликнул изумленный ребенок.

— Конечно, а что в этом удивительного?

— Это был художник! — повторил маленький крестьянин, словно разговаривая сам с собой.

— Да, это был художник, и небесталанный, осмелюсь вам доложить.

— Но ведь я тоже художник! — возбужденно воскликнул бедный ребенок. — Son’pittore anch’io^[96], или, точнее, я им буду, потому что пока я слишком юн, чтобы им стать.

— Видите, мой дорогой, не слишком-то любезно вы обошлись с собратом, и, будь мы в цивилизованной стране, можно было бы подумать, что вы знаете друг друга.

— Ах, простите меня, сударь! Если б я мог догадаться, что вы художники, ибо вы ведь тоже художник, не правда ли, ваше превосходительство?

— Художник… да, да… в некотором роде.

— Если бы я знал это, то, вместо того чтобы позволить обирать вас на этом мерзком постоялом дворе, я мог бы отвести вас к моему деду, он тоже художник, точнее, он был им, теперь уже он слишком стар, чтобы рисовать.

— Но у нас еще есть время, мой мальчик.

— Вы правы, сударь, — сказал будущий художник, делая несколько шагов в направлении постоялого двора. Но потом он вдруг будто передумал и, повернувшись ко мне в некотором замешательстве, сказал:

— Я подумал, может, будет лучше, если мы обойдемся без вашего друга.

— Почему это?

— Да дело в том, что, как я заметил, он любит посмеяться, и у него может выйти неприятность с моим дедом: в нашей семье мы нетерпеливы. Вы — другое дело, вы не слишком насмехались над моими лохмотьями, и я думаю, что, при желании с той и другой стороны, мы сможем поладить.

— Договорились, мой маленький Джотто. В ожидании, что вы перемените мнение о моем товарище, я один воспользуюсь предложенным мне вами гостеприимством.

— И не пожалеете, обещаю вам. Прежде всего вы увидите трех моих братьев, самых сильных и самых красивых парней во всей округе: первый из них — виноградарь, второй — рыбак, а третий — сторож охотничьих угодий.

— Мне будет лестно познакомиться с ними.

— Потом есть еще три мои сестры, три мадонны.

— Все лучше и лучше, мой дорогой хозяин.

— И наконец…

— Как! Это не все?

— … и наконец, — повторил маленький крестьянин, понизив голос и оглядываясь вокруг с таинственным видом, — вы увидите три картины, три чуда. И знайте, что вам очень повезет, если дед согласится показать вам их.

— Вы страшно возбудили мое любопытство.

— Да, но надо знать, как взяться за дело, потому что, видите ли, дед дорожит картинами больше, чем своими детьми. Если мои братья свернут себе шею, если мои сестры утонут, он и не вскрикнет, и слезинки не уронит. Даже если я, кого он предпочитает всем остальным, потому что я ношу его имя и когда-нибудь, быть может, стану таким, как он, — даже если я попаду в пасть медведю или свалюсь в пропасть, он не так уж будет горевать. Но если что-нибудь случится с его картинами, то, я думаю, он умрет на месте или уж, по крайней мере, потеряет рассудок.

— Мне понятна эта страсть художника и собирателя древностей. Но что же я должен сделать, чтобы заслужить расположение вашего уважаемого деда?

— Прежде всего не надо слишком нахваливать его картины, ибо он подумает, что вы хотите их купить, и выставит вас за дверь.

— Будьте спокойны! Я их разбраню.

— Не делайте этого, он может прийти в ярость, и у него вполне может возникнуть желание выбросить вас в окно.

— Черт! Черт! Тогда я вообще ничего не скажу.

— Я предупредил вас, сударь, мой дед — старик, ему надо прощать некоторые вещи, — продолжил маленький лаццарони серьезным и поучительным тоном, удивительно контрастировавшим с его положением и возрастом.

Потом, словно ему надоело быть слишком серьезным, он расхохотался и в четыре прыжка преодолел расстояние, отделявшее нас от тропинки, по которой мы должны были добраться до деревенской мастерской старого художника из Сайт'Агаты. Я с некоторым трудом следовал за моим юным провожатым, бежавшим впереди меня, словно лань, с легкостью преодолевавшим канавы и преграды, перепрыгивавшим через ручьи и кусты, и ничто не могло остановить его порыв.