Повторяю, попросите разрешения посетить эту галерею, хотя бы для того, чтобы увидеть эту очаровательную картину.

И вот мы, наконец, покинули музей, точнее, нас выставили за дверь. Было четыре с половиной часа дня, и мы задержались в музее на полчаса дольше положенного времени. Но, по правде говоря, в Неаполе нет ничего строго определенного, и с помощью колонаты, то есть пяти франков и пяти су, можно много всего сделать или заставить сделать.

Не прошли мы и ста шагов, как на углу улицы Толедо столкнулись нос к носу с господином лет пятидесяти, которого, как мне показалось, я встречал в Париже в дипломатических кругах. Вероятно, и я был ему знаком, потому что он подошел ко мне с самой очаровательной улыбкой.

— А, добрый день, мой дорогой Александр, — сказал он мне покровительственным тоном. — Как же так, вы в Неаполе, а я об этом не извещен? Разве вы не знаете, что я прирожденный покровитель артистов и писателей?

Наглец! Меня охватило нестерпимое желание обломать что-нибудь твердое об его спину, но я сдержался, полагая, что он едва ли примет подобный ответ и навряд ли на этом все закончится.

В самом деле, к несчастью моему, это был…

Я расскажу вам в следующей главе, кто это был.

XLII

ПРЕДМЕТ НЕНАВИСТИ КОРОЛЯ ФЕРДИНАНДА

Это был тот самый знаменитый маркиз, о котором я рассказывал вам: он был настолько противен королю Фердинанду, что, несмотря на покровительство королевы Каролины, так и не сумел войти во дворец с парадного входа.

Уезжая из Франции, я взял несколько рекомендательных писем к самым знатным вельможам Неаполя — к Сан Теодоро, Нойя и Сант’Антимо. К тому же, я давно знал маркиза Гаргалло и князей Коппола.

Среди этих писем, сам не знаю как, оказалось одно, адресованное маркизу.

Будучи в Риме, я не мог добиться от посольства Обеих Сицилий разрешения поехать в Неаполь. Чтобы обойти этот отказ, я, как вам уже известно, пересек неаполитанскую границу, воспользовавшись паспортом одного из моих друзей. Поэтому для всех я назывался именем этого друга, то есть господином Гишаром, и лишь для немногих я был Александром Дюма.

Но, прибыв в Неаполь и не зная, кому можно довериться, я вместе с одним человеком, которого я назвал бы моим другом, не будь он очень высокопоставленным лицом, — так вот, я перебрал с ним имена всех тех, к кому у меня были письма, чтобы он посоветовал мне, кому из них г-н Гишар может без всяких опасений вручить рекомендации, данные г-ну Дюма.

Ни один из адресатов не вызвал возражения этого высокопоставленного лица, которое я не осмеливаюсь назвать моим другом, но которому надеюсь однажды доказать мою дружбу. Но когда очередь дошла до письма, адресованного маркизу, он взял конверт за краешек и, не заботясь о том, куда оно упадет, бросил его на другой конец стола, за которым мы перебирали письма.

— Кто дал вам письмо к этому человеку? — спросил он меня.

— А что? — ответил я вопросом на вопрос.

— А то… а то… что подобным субъектам не рекомендуют таких людей, как вы.

— Но разве он сам в некотором роде не пишущий человек? — спросил я.

— О да! — ответил мой собеседник. — Да, он ведет очень активную переписку с министром полиции. Во Франции это называется быть "пишущим человеком"? В таком случае, это пишущий человек.

— Черт побери! — воскликнул я. — Но мне кажется, я встречал этого молодца в лучших парижских салонах.

— Меня бы это не удивило: этот плут пролезет повсюду. Да я и сам не удивлюсь, если, вернувшись домой, застану его у себя в прихожей. Но я предупредил вас. Довольно о нем, поговорим о чем-нибудь другом.

Человек этот, которого я не осмеливаюсь назвать моим другом, был в высшей степени аристократом. Тем не менее, я счел, что меня предупредили, причем как следует, ибо, благодаря своему положению, он был прекрасно осведомлен о деликатных делах подобного рода. С этого дня я старался не бывать в тех местах, где можно было бы встретить маркиза.

Мне прекрасно удалось избежать его в течение трех недель, что я провел в Неаполе, но, к своему несчастью, я столкнулся с ним нос к носу, как уже было сказано, выходя из Бурбонского музея.

Можете представить себе мою физиономию, когда маркиз, с присущей ему очаровательной улыбкой, сказал мне своим излюбленным покровительственным тоном:

— А, добрый день, мой дорогой Александр! Как же так, вы в Неаполе, а я об этом не извещен? Разве вы не знаете, что я прирожденный покровитель артистов и писателей?

Увидев, что я не отвечаю и разглядываю его с головы до ног, он добавил:

— Вы рассчитываете еще долго оставаться в Неаполе?

— Во-первых, сударь, — ответил я, — я вовсе не ваш дорогой Александр, учитывая, что я говорю с вами всего третий раз в жизни, а в первый и во второй раз я и вовсе не знал, с кем имею дело. Во-вторых, вы не были извещены о моем приезде потому, что мое настоящее имя не было заявлено полиции. И наконец, отвечая на ваш последний вопрос, могу сказать, что я рассчитывал остаться еще на неделю, но боюсь, как бы мне не пришлось уехать завтра.

После этого я взял Жадена под руку, оставив прирожденного покровителя артистов и писателей в совершенном изумлении от полученного им комплимента.

У Кьяйи я распрощался с Жаденом: он отправился в сторону гостиницы, а я пошел прямо во французское посольство.

В ту пору нашим дипломатическим представителем в Неаполе был прекрасный и благородный молодой человек — граф де Беарн. Прибыв четыре месяца тому назад, я нанес ему визит и рассказал свою историю с паспортом. Он выслушал меня серьезно и с некоторым неудовольствием, но почти сразу же это легкое облачко рассеялось и он протянул мне руку:

— Вы были не правы, что поступили так, и вы можете страшно нас скомпрометировать. Если бы надо было начинать все снова, я сказал бы вам: "Ни в коем случае!" Но дело сделано, и будьте спокойны, мы не оставим вас в беде.

Я не был приучен к тому, чтобы наши послы вели себя подобным образом, поэтому сохранил огромную признательность графу де Беарну за его прием и дал себе слово прибегнуть к его помощи в случае нужды.

Теперь же я решил, что время пришло, и отправился повидать его.

— Ну, как? — спросил он меня. — Есть какие-нибудь новости?

— Пока нет, — ответил я, — но может статься, что за этим дело не станет.

— Что случилось?

Я рассказал ему о своей встрече и о последовавшем за ней кратком диалоге.

— Ну что ж! — сказал он. — Вы и на этот раз поступили неправильно: надо было сделать вид, что вы его не замечаете, а если это было невозможно, надо было, по крайней мере, притвориться, что вы его не узнаете.

— Что поделаешь, дорогой граф, — ответил я, — я повинуюсь первому движению души.

— Вам, тем не менее, известно, что сказал один из наших самых знаменитых дипломатов?

— Тот, кого вы имеете в виду, наговорил так много, что я не могу знать все сказанное им.

— Он сказал, что следует опасаться первого движения души, ибо оно всегда верное.

— Это максима предназначается коронованным особам, поэтому я могу позволить себе не следовать ей. К счастью, я не король и не император.

— Вы лучше, мой дорогой поэт.

— Да, но сейчас не времена доброго короля Роберта, и я сомневаюсь, что, если его преемник Фердинанд соизволит заняться мной, он сделает это для того, чтобы увенчать меня, как Петрарку, лаврами Вергилия. Кстати, вы прекрасно знаете, что у Вергилия больше нет лавра, а тот, что снова посадил на его могиле мой знаменитый собрат и друг Казимир Делавинь, сыграл с поэтом злую шутку — лавр не принялся.

— Короче, чего вы хотите?

— Я хочу знать, настроены ли вы ко мне по-прежнему?

— А именно?

— Готовы ли вы прийти ко мне на помощь, если я позову вас?

— Я пообещал вам это и сдержу слово. Но знаете, что бы я сделал на вашем месте?

— Что?

— Вы возмутитесь!

— И все-таки скажите.