Из церкви святого Доминика мы перешли в церковь Санта Кьяра. Там тоже есть своя коллекция знаменитых мертвецов. Вся церковь расписана Джотто Гуитто, который устраивал с королем Робертом всякие замечательные шутки и изображал его народ не в виде коня без узды, избранного королевской эмблемой, а в виде осла, ищущего вьючное седло. Так вот, что касается церкви, расписанной Джотто, то нашелся еще один осел, который полностью вымазал ее клеевой краской, чтобы добавить в ней света. Нет, я ошибся, не полностью: Святая Дева, прелестная Мадонна, с одним из тех печальных и чистых лиц, которые писал обычно Джотто, избежала руки вандала.

Именно в церкви Санта Кьяра покоятся анжуйцы: старый добрый король Роберт (в точности наш король Рене), короновавший Петрарку, покоится здесь собственной персоной и дважды в мраморе: один раз — сидя, в королевском одеянии, другой раз — лежа, в одежде францисканского монаха.

В нескольких шагах от него лежит Джованна, красавица Джованна, та что сплела знаменитую супружескую веревку, о которой вы уже знаете. Вот она, в своем наглухо закрытом нарядном платье, усыпанном королевскими лилиями Франции. В самом деле, разве не текла в ее жилах кровь целомудренной матери святого Людовика, которую не смогла скомпрометировать даже поэтическая нескромность Тибо, настолько добродетель ее была общеизвестна, настолько в нее верили, относясь к ней почти с благоговением? Правда, попав в вены внучки, кровь несколько подпортилась.

К сожалению, посмертная репутация Джованны, о которой и так слишком часто злословили, страдает от того, что рядом с нею неосмотрительно захоронили знаменитого Раймондо Кабаниса, мужа ее кормилицы, этого жалкого невольника-сарацина, ставшего великим сенешалем и платившего за почести, которыми его осыпала любовница, тем, что делал удавки из веревок, которые она плела.

Теперь, если вы хотите продолжить осмотр королевских надгробий, надо из церкви Санта Кьяра перейти в церковь Сан Джованни а Карбонара. Это прелестная церквушка Мазуччо II — она не только представляет исторический интерес, но и стоит того, чтобы ее посетили. В ней находится мавзолей Владислава и его сестры Джованны II. Вам известно, как умер он и как жила она. И какого черта завоеватель, честолюбец, который хотел стать королем Италии, вздумал стать любовником дочери врача из Перуджи!

Флоренция боялась, что ее завоюют, как это только что произошло с Римом. Поэтому ей пришло в голову втайне договориться с врачом. Однажды девица явилась в слезах к отцу и пожаловалась, что царственный любовник стал любить ее меньше. Подобная откровенность между отцом и дочерью представляется странной, но, кажется, в год 1314-й от Рождества Христова дело обстояло именно так.

Дочь точно выполнила отцовские указания, и неделю спустя любовник и любовница умерли, отравленные: в те времена медицина творила чудеса.

Рядом с Владиславом, как мы сказали, лежит его сестра Джованна II. В Неаполе, по всей видимости, это имя приносило несчастье, сначала мужьям, затем — женам, а потом, так или иначе, и любовникам. Спросите, так ли это, у Джанни Караччоло, который похоронен в десяти шагах от своей любовницы.

Он-то, надо отдать ему справедливость, сделал все возможное, чтобы не заметить, что его государыня влюблена в него, и чтобы не остаться с ней наедине — из опасения как бы его не принудили объявить о своих чувствах. Подобное поведение было для бедной женщины непереносимо. Она решила добиться своего. "Чего хочет женщина, того хочет Бог", — гласит поговорка. Джованна же хотела, чтобы ее любили, и хотела услышать признание в этой любви. Но, чтобы поговорка оправдалась, Джованна взялась за дело весьма своеобразно.

Как-то вечером в кружке королевы заговорили об инстинктивной неприязни, которую даже самые отчаянные храбрецы испытывают по отношению к некоторым живым существам. Каждый рассказал о своем: один назвал паука, второй — ящерицу, третий — кошку. Когда вопрос задали Караччоло, он ответил, что самое противное для него создание — крыса, и признался, что от крысы он готов бежать хоть на край света. Джованна ничего не сказала, но запомнила сказанное им.

На следующий день, когда Караччоло направлялся в совет и шел по длинному коридору дворца, где жили придворные дамы королевы, вдруг в конце этого коридора появился слуга с клеткой, полной крыс. Караччоло не обратил внимания ни на клетку, ни на ее обитателей и продолжал идти вперед, но, когда он оказался в нескольких шагах от лакея, тот поставил клетку на пол, открыл дверцу, и крысы выскочили наружу, забегав во все стороны с быстротой, свойственной этим очаровательным животным.

Караччоло сказал правду: крысы внушали ему ненависть, а точнее, глубокий ужас. Поэтому, едва увидев, что они внезапно вырвались из своего жилища, он потерял голову и бросился прочь словно безумный, стучась во все двери. Но все двери были заперты, за исключением одной: она открылась. Караччоло поспешил в комнату и оказался перед лицом государыни. Бедный придворный, убегая от опасности мнимой, столкнулся с опасностью реальной.

Жалеть о его судьбе не приходится. Королева сделала его последовательно великим сенешалем, герцогом Авел-лино и синьором Капуа. Караччоло просил, чтобы его сделали князем Капуа, но, поскольку этот титул предназначался предполагаемым наследникам короны, королева отказала ему. Тогда он согласился снизойти до герцогства Амальфи и княжества Салерно. Но последняя просьба, кажется, тоже наталкивалась на небольшие трудности, ибо однажды по этому поводу между Джованной и Караччоло возник более оживленный, чем обычно, спор, и любовник, забыв о том, какое расстояние преодолела Джованна, чтобы опуститься до него, влепил своей царственной любовнице крепкую пощечину.

Крепкие пощечины — как нежные поцелуи: их слышно издалека. Некая герцогиня ди Сесса, заклятый враг Караччоло, услышала звук дерзкой пощечины. Она вошла к Джованне в ту минуту, когда от той выходил Караччоло, и застала королеву в слезах от стыда и боли.

Обе женщины провели, запершись вместе, часть дня. Когда женщины берутся за что-нибудь, дело у них движется куда быстрее, чем у нас. Поэтому за два часа все было решено, в главном и во второстепенном, в существенном и в деталях.

На следующее утро Караччоло был еще в постели, когда в дверь его постучали. Караччоло, разумеется, был начеку: он в первый раз поднял руку на королеву, и эта злополучная пощечина, случайно нанесенная им, мучила его всю ночь. Поэтому, прежде чем открыть, он спросил, кто там.

— Беда! — ответил паж, голос которого был хорошо знаком Караччоло, ибо он принадлежал любимому пажу Джованны. — С королевой только что случился апоплексический удар, и ее высочество не хочет умереть, не повидавшись с вами.

Караччоло мгновенно сообразил, что он сможет выторговать у умирающей королевы то, чего никогда не мог добиться от нее прежде, и открыл дверь.

В тот же миг пять или шесть вооруженных мужчин набросились на него и, не дав ему времени защититься, опрокинули его на кровать и изрубили мечами и топорами. Убедившись в том, что он мертв, они вышли, спокойно совершив свое кровавое дело.

Через три часа, когда к великому сенешалю вошли, его нашли лежащим на полу, полураздетым, в одном башмаке: убийцы оставили его в том виде, в каком его застигла смерть.

Возьмите всех этих королей, королев и придворных, и вы не найдете и одного из четырех, который бы умер той смертью, какой Бог предназначил умереть человеку.

XXXVI

ПОЕЗДКА В ГЕРКУЛАНУМ И ПОМПЕИ

На беду той категории путешественников, которых Стерн называет путешественниками пытливыми, вообще говоря невозможно перенестись из одного места в другое без промежуточных этапов. Если бы можно было одним прыжком попасть из Парижа во Флоренцию, из Флоренции в Венецию, из Венеции в Неаполь или, по крайней мере, закрыть по дороге глаза, образ Италии сложился бы из впечатлений четких, поразительных, незабываемых. Но вместо этого, несмотря на скорость почтовых карет и быстроту пароходов, приходится проезжать через ту или иную местность, высаживаться в порту — вся эта подготовка разрушает впечатления. В Марселе уже проявляется Неаполь; Квадратный Дом в Ниме и Гарский мост подготавливают к Пантеону и Колизею. Таким образом, впечатление теряет свою неожиданность и, следовательно, свою силу.