О «Юдифи» Донателло следует сказать два слова — скорее из-за обстоятельств ее появления на этом месте, чем из-за ее художественных достоинств. В самом деле, это одна из наиболее слабых, невыразительных и статичных работ скульптора. Прежде она была собственностью Медичи и стояла в Палаццо Риккарди; но когда Пьеро Медичи, впустивший в Тоскану Карла VIII, был изгнан из Флоренции, а его дворец подвергся разграблению, то в память
О мщении разгневанного народа власти республики решили установить «Юдифь» в Лоджии деи Ланци. Ее перенесли туда и воздвигли там с великой торжественностью, а на пьедестале выбили предостерегающую надпись, которую вернувшийся в город Лоренцо II не стер, вероятно по недосмотру, а взошедший на трон Алессандро — из презрения:
Exemplum salutis publicae cives posuere MCCCCXCV.[60]
Что касается теперешнего великого герцога, то он, по-видимому, никогда не обращал внимания на эту надпись: его здесь слишком любят, чтобы он мог принять это на свой счет.
Рядом с «Юдифью» находится «Персей». Бенвенуто так упорно называл свою работу шедевром, что стало чуть ли не модой оспаривать это определение. А на самом деле статуя не хуже и не лучше других, созданных ваятелями в то время. Впрочем, когда мы, люди творческие, на собственном опыте знающие, в каких муках, волнениях и трудах рождается художественное произведение, читаем у самого Бенвенуто о том, скольких бессонных ночей, скольких усилий и страданий стоила ему эта статуя; когда мы присутствуем при самоотверженной борьбе человека с людьми и с мертвой материей; когда мы видим, как у ваятеля иссякают силы, в печи не хватает дров, а в горне — металла; когда мы видим как расплавленная бронза, вместо того чтобы стекать в форму, начинает застывать и мастер в отчаянии бросает в иссякший горн оловянные блюда, серебряные ножи и вилки, позолоченные кувшины и едва не бросается туда сам, подобно Эмпедоклу, бросившемуся в жерло Этны, — мы становимся снисходительнее к его произведениям, которые, не будучи выдающимися, занимают первое место после творений Микеланджело, рядом с произведениями Джамболоньи и, несомненно, впереди работ таких скульпторов, как Амманати, Такка и Баччо Бандинелли.
Но что действительно заслуживает восхищения и очарование чего никто не решится оспорить — это фигурки на пьедестале «Персея», ценность которых отлично понимал сам Бенвенуто: когда герцогиня заявила, что желает оставить их себе, он предпочел поссориться с ней, но не обеднить свою скульптуру. Несчастной Элеоноре Толедской эти фигурки настолько пришлись по душе, что ей захотелось во что бы то ни стало украсить ими свои покои, и Челлини понадобилось все его упрямство художника, чтобы вырвать фигурки у нее из рук.
Третья скульптурная группа — «Похищение сабинянок» Джамболоньи. Когда ее только установили в Лоджии деи Ланци, она имела такой успех, что полюбоваться ею стекались люди со всех концов Италии. Однако этим трем фигурам, при всей их великой красоте, обязанной как выразительности лиц, так и безупречности форм, не посчастливилось понравиться всем. Некий синьор, по примеру многих других отправившийся с улицы Корсо верхом на лошади во Флоренцию, чтобы полюбоваться «Похищением сабинянок», и проведший пять дней в дороге, подъехал поближе, на мгновение остановился и, не дав себе труда спешиться, заявил: «Так вот из-за чего столько шума». Затем он пожал плечами, пустил лошадь галопом и поскакал обратно в Рим.
Тем, кто захочет последовать примеру любознательного римлянина, мы советуем все же слезть с коня и осмотреть вблизи барельефы пьедестала, изображающие сцены похищения сабинянок.
Напротив Палаццо Веккьо, на доме рядом с городской почтой, виден далеко выступающий деревянный карниз, так называемая «крыша Пизанцев»; он не заслуживал бы внимания, если бы не обстоятельства, при которых он получил это название.
Известно, что обе республики, Флоренция и Пиза, люто враждовали друг с другом и постоянно воевали. Для Флоренции Пиза была в уменьшенном виде тем же, чем для Рима был Карфаген, и Флоренция, подобно Риму, не знала покоя, пока Пиза не была разрушена, или, по крайней мере, покорена. Одним из победоносных сражений, способствовавших покорению Пизы, стало сражение при Кашине; честь этой победы принадлежит Галеотто, а поле битвы находилось в шести милях от Пизы, скорее всего на том месте, где сейчас расположено поместье великого герцога. В тот день, 28 июля 1364 года, пизанцы потеряли тысячу человек убитыми и две тысячи пленными. Этих пленников доставили к стенам Флоренции на сорока двух подводах; они въехали через ворота Сан Фриано, где их заставили заплатить пошлину на соль и обложили сбором в восемнадцать сольдо с каждого: такой налог обычно взимался за каждую голову скота; затем под ликующие звуки труб их привезли на площадь Синьории, там их высадили из подвод и заставили пройти чередой за мраморным львом Мардзокко, целуя ему зад. Двое несчастных пленников увидели в этом новоявленном кавдинском ярме такое великое бесчестье, что удавили себя цепями, в которые были закованы. Однако флорентийцы все же решили найти для пленных врагов лучшее применение и велели им соорудить эту крышу, до сих пор называемую «крышей Пизанцев» по имени ее строителей.
Теперешний Мардзокко неповинен в самоубийстве двух пизанцев: около 1420 года старый Мардзокко, поставленный еще в X веке, рассыпался в прах, и Синьория заказала Донателло нового льва. Именно он стоит сегодня на площади, опираясь лапой на щит с красной флорентийской лилией, и вид у него такой добродушный, что ему явно невозможно упрекнуть себя в чем-либо подобном.
Фонтан Аммана™, невзирая на славу, которой он пользуется, — весьма посредственное, на мой взгляд, произведение. Морские кони и Нептун словно попали сюда из двух разных композиций и совершенно не соотносятся по размеру: такое впечатление, что два пони тащат колесницу с великаном. Другая нелепость — тоненькая струйка воды, которая сочится из-под пьедестала этого колосса. Зато бронзовые фигуры в натуральную величину, сидящие на корточках по краям бассейна, просто восхитительны. Год назад, как-то утром, обнаружилось, что одной скульптуры не хватает. Два месяца вели напряженные поиски, чтобы узнать, что с ней стало. В итоге выяснилось, что статую похитил некий английский коллекционер; одно осталось неизвестным: как ему удалось это сделать, ведь каждая фигура весит более двух тысяч фунтов.
Фонтан примечателен еще и тем, что он находится на том самом месте, где был сожжен Савонарола.
Скажем несколько слов об этом странном человеке, о его характере, его страшной участи и о памяти, которую он по себе оставил.
Фра Джироламо Савонарола родился в Ферраре 21 сентября 1452 года. Его отец был Никколо Савонарола, а мать — Елена Бонакосси. Еще в детстве он казался не по годам серьезным и держался строго и отрешенно, а едва достигнув возраста, когда человек способен обладать волей, выразил желание стать монахом. С этой целью он принялся с неослабным прилежанием изучать философию и богословие, читал и без конца перечитывал сочинения святого Фомы Аквинского, ненадолго отрываясь от этих трудных текстов лишь затем, чтобы слагать стихи на тосканском наречии. Стихотворство доставляло Савонароле такое удовольствие, что он даже посчитал это грехом и вскоре отказался от этого, по его мнению, чересчур мирского развлечения.
Когда Савонароле было двадцать два года, ему приснился однажды ночью сон: он лежит нагой в поле и на него падают ледяные капли дождя. Впечатление было таким сильным, что он пробудился, а по пробуждении решил посвятить себя Господу, ибо этот благодетельный дождь, как ему казалось, навеки погасил страсти в его сердце.
То было первое из видений Савонаролы: впоследствии они стали частыми и привычными.
На следующий день, 24 апреля 1475 года, не известив ни родных, ни друзей, он бежал в Болонью и принял обет святого Доминика.
Молодой доминиканец уже некоторое время жил в Болонье, когда началась война между Феррарой и Венецией, и в монастыре решили избавиться от лишних ртов. Среди изгнанных был и брат Джироламо Савонарола, пока еще не успевший ни в чем проявить себя. Он направился во Флоренцию, где ему представилась возможность читать во время Великого поста проповеди в церкви Сан Лоренцо; однако он был еще неопытен, недостаточно владел голосом, жестикуляцией и красноречием, а потому проповеди его не имели успеха. Тогда он усомнился в том призвании, которое, как он прежде думал, определено ему свыше, и решил отныне ограничиться толкованием Священного Писания. Посему он удалился в один из монастырей Ломбардии, рассчитывая остаться там до конца своих дней, но неожиданно был призван Лоренцо Медичи во Флоренцию. Оказалось, что молодой Пико делла Мирандола слушал проповеди фра Джироламо, и невзирая на его нескладную речь и неловкую жестикуляцию, по исполненному вдохновения голосу и сумрачному, проникающему в душу взгляду распознал в нем гения.
