«Нет, это моя вина, — ответил архитектор, — канал следовало прорыть в виде выпуклой линии, а он был прорыт в виде вогнутой. Еще четыре-пять лет, еще самое большее двенадцать тысяч франков — и фонтан будет действовать».

Именно так и предсказывал Нострадамус.

Тут же, в порыве воодушевления, Ружье обязался собрать требуемую сумму.

Затем все деревни, со скрипачами впереди и с мулами позади, отправились к источникам Сен-Женьес, где бал начался снова и где во славу воды танцоры предались безумствам, достойным золотого века.

Так что пока Ружье, успокоенный пророчеством Нострадамуса, возлагает надежды на сороковой год. Теперь, дорогой мой, вы понимаете, как должны злиться в Ружье из-за счастья, которое привалило Кюжу.

— Еще бы, черт подери! Но правда ли, что в Кюже появилось озеро?

— Без всякого сомнения!

— Самое настоящее озеро?

— Самое настоящее! Конечно, оно не столь велико, как Онтарио или Леман, но не меньше Ангенского.

— Откуда же оно взялось?

— Сейчас объясню. Кюж расположен в глубокой впадине, напоминающей воронку. В прошлом году зима была снежной, а лето — дождливым. Из растаявшего снега вместе с дождевой водой образовалось озеро. Затем в это озеро влилась вода родников, которые, по-видимому, будут питать его и в дальнейшем. Пролетавшие дикие утки приняли озеро всерьез и опустились на него. А поскольку на озере завелась дичь, местные жители тут же построили лодки, чтобы охотиться на нее. Так что на Кюжском озере уже охотятся, друг мой. Рыбу там, правда, еще не ловят, однако на будущий год оно уже арендовано для рыболовов. Когда будете проезжать мимо, приглядитесь к нему: вечером и утром над ним расстилается дымка. Это самое настоящее озеро.

— Вы слышите, — сказал я вошедшему Жадену, — нам нужна зарисовка Кюжа и Кюжского озера.

— Зарисовка у вас будет, — ответил Жаден, — а обед?

— А в самом деле, — обратился я к Мери, — как с обедом?

— Ах да, — спохватился Мери, — из-за этого проклятого Кюжского озера я совсем потерял голову. Обед ждет вас в замке Иф.

— Но как мы попадем в замок Иф?

— Разве я вам не говорил?

— Нет.

— Черт бы побрал это Кюжское озеро! Все из-за него: это ведь и в самом деле озеро, дорогой мой, клянусь честью, самое настоящее озеро. Ну так вот, вы отправитесь в замок Иф на превосходной лодке, которую один мой друг предоставляет в ваше распоряжение; это палубное судно, на нем можно плыть хоть в Индию.

— Где же эта лодка?

— Ждет вас в порту.

— Ну что ж, идемте!

— Да нет, идите сами.

— Как, вы не поплывете с нами?

— Морские прогулки не для меня, — изрек Мери, — я не сел бы в лодку даже на Кюжском озере.

— Но, Мери, по законам гостеприимства вы должны сопровождать нас.

— Я прекрасно сознаю, что виноват перед вами, но скажите, что я могу сделать для вас?

— Возместить мне ущерб.

— Каким образом?

— Пока мы будем осматривать замок Иф, напишите о Марселе стихотворение в сто строк.

— Да хоть в двести.

— Пусть будет двести.

— Договорились.

— Подумайте хорошенько: ведь мы вернемся через два часа.

— Через два часа эти двести строк будут готовы.

Заключив это условие, мы отправились в порт. У каждого встречного Мери спрашивал:

— Вы знаете, что в Кюже образовалось озеро?

— Черт возьми, конечно! — отвечали ему. — Великолепное озеро, у него даже глубину измерить не удается.

— Скажите на милость! — подхватывал Мери.

На Орлеанской набережной нас и в самом деле ожидала превосходная лодка.

— Вот ваше судно, — сказал нам Мери.

— А стихи я получу?

— Они будут готовы.

Мы сели в лодку, гребцы оттолкнулись веслами от набережной, и лодка отчалила.

— Счастливого пути! — крикнул Мери.

И он удалился, приговаривая:

— В этом чертовом Кюже теперь есть озеро!..

ИМПРОВИЗАЦИЯ

Когда отплываешь в море от Орлеанской набережной, первое здание, которое видишь справа, — это Изолятор.

Изолятор представляет собой недавно построенное, нынешней архитектуры здание со множеством окон, забранных тройными решетками и выходящих на портовый бассейн.

Под окнами толпятся люди, переговаривающиеся с обитателями этого милого дома.

Можно подумать, будто вы в Мадриде, и легко принять всех этих людей за влюбленных, пытающихся обмануть бдительных опекунов.

Отнюдь нет; все это чьи-то кузены, братья и сестры, боящиеся чумы.

Изолятор — это место, куда приходят поговорить с теми, кто находится в карантине.

Немного подальше, напротив форта Святого Николая, построенного Людовиком XIV, возвышается башня Святого Иоанна, построенная королем Рене; оттуда, через квадратное окно в третьем этаже, в 93-м году пытался совершить побег несчастный герцог де Монпансье, оставивший столь увлекательные записки о своем заключении там вместе с принцем де Конти.

Как известно, веревка, по которой надеялся спуститься на землю узник, оказалась слишком короткой, и, спрыгнув вниз, он сломал ногу; на рассвете его, бесчувственного, подобрали рыбаки и отнесли в дом к парикмахеру, где ему пришось оставаться вплоть до полного выздоровления.

У парикмахера была дочь, одна из тех прелестных марсельских гризеток, что носят желтые чулки и красотой ножек не уступают андалускам.

Я не буду более нескромным, чем герцог, хотя это мне и нелегко. Об этой юной девушке и бедном беглеце можно было бы рассказать замечательную историю.

Справа от нас осталась скала Эстеу: теперь мы проплывали над Марселем времен Цезаря, укрытым морскими волнами. Говорят, в ясную погоду, при спокойном море, на дне еще можно разглядеть какие-то развалины. Боюсь, однако, что к Марселю времен Цезаря они не имеют ни малейшего отношения.

У подножия утеса, возле Шато-Вер, мы заметили Мери: он показал нам, что в руках у него были листы бумаги и карандаш. Я начал понимать, что Мери правильно сделал, отказавшись отправиться с нами, ибо дул встречный ветер, безжалостный мистраль, который никак не давал нам выйти из порта и обещал изрядно потрепать нас, как только бы мы оттуда вышли.

Напротив входа в порт горизонт словно замыкают два острова — Ратонно и Помег. Эти острова, соединенные молом, образуют собой Фриульский порт, Fretum Julii — «пролив Юлия». Прошу простить за эту этимологию, она придумана не мной: мол был сооружен в наше время; что касается Фриульского порта, то его правильнее было бы назвать тифозным портом, портом холеры, чумы и желтой лихорадки, заставой для эпидемий, а проще говоря, лазаретом.

Вот почему во Фриульском порту всегда много кораблей, чей вид навевает невыносимую тоску.

К несчастью, или, вернее, к счастью, Марсель еще не забыл о страшной чуме 1720 года, которую принес с собой капитан Шато.

Третий остров поблизости от Марселя, самый знаменитый из них, — это остров Иф, хотя, в сущности, остров Иф всего лишь утес среди моря; но на этом утесе возвышается крепость, а в этой крепости есть камера Мирабо.

Из этого следует, что остров Иф превратился в своего рода место политического паломничества, как Сент-Бом стал местом паломничества религиозного.

Замок Иф был тюрьмой, куда в стародавние времена заточали провинившихся сыновей знатных семей; это было нечто вроде наследственного права — сын мог потребовать себе отцовскую камеру.

Мирабо попал туда именно в этом качестве.

Отец его был безумен, а главное, смешон; юный Мирабо, обуреваемый страстями, довел отца до бешенства своим неслыханным распутством; вся его жизнь к тому времени была цепью скандалов, настроивших против него общественное мнение. Если бы Мирабо остался на свободе, его репутация была бы навеки загублена. Но, оказавшись в тюрьме, он вызвал к себе сочувствие и был спасен.

А еще, быть может, это суровое наказание стало одним из орудий, которыми воспользовалось Провидение, чтобы заставить молодого человека на собственном опыте изведать все ужасы тирании; так что в итоге, когда надвинулась революция, Мирабо смог поставить на службу этому великому общественному бедствию свои неутоленные страсти и гнев, накопившийся за время долгого тюремного заключения.