Впрочем, у молодых супружеских пар все иначе: подросло новое поколение, которое в этом отношении уже не соблюдает отцовских обычаев; говорят, будто последний брачный контракт, где была указана удивительная оговорка, что родители невесты оставляют за ней право выбрать себе cavalier servente[45], был подписан двадцать пять лет назад.
Раз уж мы упомянули cavalier servente, надо хоть немного поговорить о нем; если бы я промолчал, возникло бы подозрение, что на эту тему можно сказать чересчур много.
В знатных семьях, где брачные союзы заключаются, как правило, не по любви, а по расчету, после более или менее долгих лет совместной жизни наступает момент усталости и скуки, когда ощущается необходимость присутствия кого-то третьего: муж становится угрюмым и грубым, жена — капризной и брюзгливой; супруги вступают в разговор лишь для того, чтобы обменяться взаимными упреками; они готовы возненавидеть друг друга.
Но вот приходит друг семьи. Жена поверяет ему свои горести, муж рассказывает о своих неприятностях, и каждый чувствует облегчение, свалив свои беды на кого-то третьего.
Вскоре муж осознаёт, что главная причина его обиды на жену — это взятое им по умолчанию обязательство повсюду брать ее с собой; жена, со своей стороны, начинает понимать, что общество, в которое муж ее ввел, противно ей только потому, что она вынуждена бывать там с ним. И тогда возникает почва для взаимопонимания.
Роль друга теперь вырисовывается: он приносит себя в жертву ради мужа и жены; его достоинство состоит в преданности. Благодаря этой преданности муж может отправиться куда захочет без своей жены. Благодаря этой преданности жена не умрет от скуки, оставшись дома; муж возвращается веселый и приветливый, жена встречает его с улыбкой на устах. А кому они оба обязаны такой переменой в настроении? Другу; но если бы роль друга сводилась лишь к этому, она бы ему скоро наскучила и семья вернулась бы в прежнее, совершенно нестерпимое положение. У мужа есть давние права, которые ему уже безразличны и которыми он перестал пользоваться; он не хочет их отдавать, но не сопротивляется, если их отбирают у него одно за другим. По мере того как друг занимает его место, он начинает чувствовать себя в собственном доме гораздо уютнее; друг становится официальным cavalier servente, и семья, ко всеобщему удовольствию, постепенно превращается в равносторонний треугольник.
Такое происходит отнюдь не только в Италии, но во всех странах мира, однако во всех странах мира это держат в тайне — из лицемерия или из гордости; в Италии же, согласно обычаю, это беспечно выставляется напоказ.
Но в одной лишь Италии, и нигде больше, такая связь становится настоящим браком: можно изменить законному мужу, но cavalier servente не изменяют никогда. Чем меньше дама и кавалер скрывают свои отношения, тем дольше длится их связь. Так не лучше ли открыто взять себе любовника и быть ему верной всю жизнь, чем заводить любовников тайно и менять их каждую неделю, каждый месяц или даже каждый год, как принято в другой стране, которую я знаю и не хочу называть?
Но как на это смотрят итальянские мужья?
На это я отвечу небольшим историческим экскурсом.
«Господин де ***, — обратился император к одному из своих придворных, — меня уверяют, что вы рогоносец; почему вы мне об этом не сказали?»
«Потому, сир, — ответил г-н де ***, — что, как мне показалось, это не пошло бы на пользу ни моей чести, ни чести вашего величества».
Итальянские мужья придерживаются того же мнения, что и г-н де ***.
К несчастью, эта негласная договоренность, которую я нахожу вполне естественной и даже вполне нравственной, раз она удобна всем заинтересованным сторонам, совершенно несовместима с гостеприимством. В самом деле, можно представить, насколько неприятен пытливый взгляд иностранца, устремляющийся из гостиной в альков, особенно взгляд француза, который, при его легкомыслии и болтливости, едва успев покинуть Флоренцию, готов ославить на весь мир семью, где по рекомендации друзей ему оказали радушный прием. Этот чужеземец только затем и явился, чтобы нарушить покой в доме, — такова его благодарность за все оказанные ему любезности. Действительно, перед иностранцем, который пользуется определенной известностью или предъявляет рекомендательное письмо, вначале распахиваются все двери, его наперебой зовут на ужины и балы, но по-настоящему дружеские, сердечные отношения у него ни с кем не завязываются. Прожив во Флоренции целый год, он так и остается для ее жителей иностранцем. Здесь не бывает долгих, доверительных бесед у камина, когда можно целый вечер проговорить, в сущности, ни о чем, но не соскучиться ни на минуту, судя по желанию встретиться вновь.
Пусть так; однако в этом повинны не флорентийцы, а французы с присущей им нескромностью и, не побоюсь этого слова, неблагодарностью.
САНТА МАРИЯ ДЕЛЬ ФЬОРЕ
По прибытии во Флоренцию первой нашей заботой было посетить дворцы Корсини, Понятовского и Мартеллини и передать их прославленным хозяевам рекомендательные письма, которыми снабдили нас друзья. В тот же день мы получили приглашения на приемы, балы и ужины. Князь Корсини, помимо прочего, приглашал нас посмотреть с балкона его загородного дома скачки Барбери, а из гостиных его дворца — иллюминацию и концерты на Арно.
Приближался день святого Иоанна, и за внешним спокойствием флорентийцев уже чувствовалась веселая суета, которая всегда начинается перед большими торжествами. Однако до праздников оставалось еще два-три дня, и мы решили за это время осмотреть главные достопримечательности Флоренции.
Когда я приезжаю в незнакомый город, то прежде всего осматриваю кафедральный собор и ратушу. В самом деле, вся религиозная и политическая история любого народа обычно сосредоточена вокруг этих зданий. Итак, я взял с собой путеводитель, книгу Вазари, «Итальянские республики» Симонда де Сисмонди и приказал кучеру везти меня к собору. Этим я несколько нарушил хронологическую последовательность, ибо строительство собора началось лет на двенадцать позже, чем строительство Палаццо Веккьо; но, как говорится, по месту и почет, и понятно, что небесному владыке следует нанести визит раньше, чем владыкам земным.
В 1294 году Флоренция, благодаря своей новой конституции, наслаждалась полным спокойствием. В то самое время, когда в городе построили новую крепостную стену, одели мрамором баптистерий Сан Джованни и воздвигли Палаццо Веккьо и Орсанмикеле, было принято решение перестроить с подобающим великолепием, а следовательно в больших размерах, старый собор, некогда посвященный Спасителю, а затем святой Репарате. И на городском совете был принят следующий декрет:
«Поскольку высочайшее благоразумие народа, имеющего великое прошлое, должно проявляться в его деяниях, дабы по совершенному им можно было судить о его могуществе и мудрости, приказываем Арнольфо, главному городскому зодчему, создать макет и план перестройки церкви святой Репараты и сделать это со всем возможным великолепием и роскошеством, чтобы новая церковь была так велика и так прекрасна, как только по силам человеческому искусству, ибо мудрейшие отцы города и в совете, и в личных беседах наказывали во всех начинаниях стремиться к наивысшему совершенству, как и подобает действовать в соответствии с решением собрания свободных людей, коими движет единая и согласная воля к славе и величию отечества».
Арнольфо ди Лапо пришлось соперничать с прославленным предшественником, усилиями которого по всей Италии поднялись неприступные крепости и величественные храмы. Это был Буоно, скульптор и архитектор, один из первых, чье имя сохранилось в истории искусства. В середине XII века Буоно построил в Равенне множество дворцов и церквей, которые принесли ему такую великую славу, что его пригласили сначала в Неаполь, где он построил замок Капуано и замок делл’Ово, потом — в Венецию, где он возвел колокольню собора святого Марка; в Пистойе он построил церковь святого Андрея, в Ареццо — дворец Синьории; наконец, в Пизе, наравне-с Бонанно, он воздвиг знаменитую падающую башню, которая и по сей день приводит путешественников в ужас и изумление.
