В одиннадцать часов почти все флорентийцы уже дома, если только в этот вечер нет праздника у графини Ненчини. Одни лишь иностранцы бродят при лунном свете по городу до двух часов ночи.
Но если в этот вечер у графини Ненчини праздник, то все отправляются туда.
Графиня Ненчини когда-то была одной из красивейших женщин Флоренции, теперь же остается одной из самых остроумных: она из семьи Пандольфини, то есть из родовитейшей тосканской знати. Папа Юлий II подарил кому-то из ее предков дивный дворец, построенный Рафаэлем. В этом дворце она и живет, а в прилегающем к нему саду устраивает праздники (это бывает в июле, каждое воскресенье). Все знают об этих праздниках, все их ждут, все готовятся к ним; так что графиня, хочет она того или нет, должна их устраивать, иначе в городе началось бы восстание.
Очарование этих ночных празднеств невозможно передать. Представьте себе восхитительный дворец, не слишком большой и не слишком маленький, такой, какой хотелось бы иметь каждому, будь он князь или художник; дворец, обставленный с безупречным вкусом самой изысканной мебелью, какую только можно найти во Флоренции, освещенный a giorno[43], как говорят в Италии; дворец, все двери и все окна которого выходят в английский сад, где на каждом дереве вместо плодов висят сотни разноцветных фонариков. Во всех садовых беседках сидят певцы или музыканты, в аллеях прогуливаются человек пятьсот гостей; время от времени кто-то из них присоединяется к другим гостям, упоенно танцующим в оранжерее, среди апельсиновых деревьев и камелий.
Прибавьте к этому концерты в Филармонии, званые ужины по случаю дня рождения или именин, редкие оперные спектакли в Перголе или драматические представления в Кокомеро — и вот вам все летние развлечения флорентийской аристократии. А у простонародья для этого есть церкви, религиозные шествия, прогулки в Цветнике и болтовня на улицах и у дверей кафе, которые не закрываются ни днем, ни ночью; с присущей этим людям ленивой и добродушной беспечностью они всегда находят повод для праздника, охотно пользуясь любым мимолетным удовольствием и расставаясь с ним без сожаления, в ожидании новой забавы. Однажды вечером мы услышали какой-то шум: два или три музыканта из Перголы, выходя после спектакля, решили по дороге домой сыграть вальс; люди на улицах собрались в толпу и, вальсируя, устремились за ними. Мужчины, для которых не нашлось партнерш, танцевали друг с другом. Пятьсот или шестьсот человек приняли участие в этом импровизированном балу, растянувшемся от Соборной площади до ворот Прато, где жил последний из музыкантов. Когда он вернулся к себе, танцующие рука об руку пошли обратно, распевая мелодию, под которую они вальсировали.
ПЕРГОЛА
Зимой Флоренция обретает особый облик: это курортный город, хотя и без минеральных источников. Погода имеет здесь две четко выраженные стадии: яркое солнце, либо проливной дождь. Здесь почти не бывает пасмурных, туманных, промозглых дней — того, что длится у нас по три-четыре месяца.
Если небо ясное, все экипажи — кроме собственно флорентийских, чьи хозяева не доверяют переменчивой зимней погоде, — направляются в Кашины. Отсутствие флорентийцев остается незамеченным: экипажей иностранцев вполне достаточно, чтобы каждый день устраивать здесь нечто вроде Лоншана, только, вместо того чтобы выезжать на затененное деревьями Прато, эту прогулку на холоде и в сырости предоставляют зайцам и фазанам, а сами катаются по Лунгарно.
Лунгарно, как явствует из названия, это прогулочная аллея, которая тянется вдоль Арно. Слева течет река, справа возвышается стена каменных дубов, сосен и плюща, отделяющая набережную от остального парка.
Сюда приходят пить вместо зловонной минеральной воды благодатное солнце Италии, всегда теплое и ласковое. Набережная довольно узкая, поэтому здесь толчея, как в пассаже Оперы или пассаже улицы Шуазёль; однако публика удивительно пестрая: каждая группа людей, которая идет вам навстречу или обгоняет вас, говорит на своем языке. Против обыкновения, англичане здесь не в большинстве, преобладают русские, и это немалое утешение для французов, ведь если бы не яркое солнце над головой, если бы не усыпанные виллами горные склоны на горизонте, то могло бы показаться, что находишься среди самого избранного и элегантного парижского общества в саду Тюильри.
В этой толпе великий герцог, сопровождаемый своим семейством, лишь самый зажатый со всех сторон и самый приветливый из прохожих; вся его охрана — это два или три лакея, которые следуют за ним на почтительном расстоянии, чтобы не слышать его разговор.
После набережной принято делать недолгую остановку на Пьяццоне. Только здесь можно увидеть нескольких офранцуженных флорентийцев, бросивших вызов тому, что они называют суровой зимой; эти люди либо слишком влюблены, чтобы бояться холода, либо слишком молоды, чтобы бояться ревматизма. Что касается флорентиек, то даже в самые погожие дни в парке редко можно увидеть более двух или трех дам, да и приезжают они совсем ненадолго, только если им необходимо назначить свидание на вечер, на ночь или на следующий день.
Главное место встреч — это Пергола. Пергола во Флоренции — то же, что театр Буфф в Париже. Все флорентийцы и все иностранцы, проживающие с октября по март в столице Тосканы, имеют ложу в Перголе; без этого никак нельзя обойтись. Ужинаете ли вы за общим столом в гостинице, в ресторане «Луна» или макаронами и baccala[44] у себя дома — до этого решительно никому нет дела; но есть ли у вас ложа в одном из трех привилегированных рядов — это касается всех. Ложа и экипаж — две первейшие необходимости во Флоренции. У кого есть ложа и экипаж — тот знатный вельможа, у кого их нет, зовись он хоть Роган или Корсини, Понятовский или Ноайль, — тот просто голодранец. Учтите это и, собираясь во Флоренцию, отложите известную сумму на ложу и экипаж, как по дороге из Рима в Неаполь откладывают деньги, чтобы откупиться от разбойников.
Впрочем, экипажи и ложи во Флоренции недороги; нанять экипаж на месяц обходится в двести пятьдесят франков, а ложу на сезон — в сто пиастров. Добавьте к этому, что ложа в Перголе стоит вчетверо дороже своей цены, и дело тут не в спектакле, спектакли во Флоренции никого не интересуют, — дело в зрительном зале.
В Перголе скрещивают оружие все виды женского кокетства. Здесь, как и на прогулке, флорентийки в меньшинстве. Большинство составляют иностранки, дамы из Парижа, Лондона и Санкт-Петербурга, которые надеются затмить соперниц с помощью модных новинок трех столиц. Француженки поражают строгой элегантностью; англичанки — изобилием перьев и платьями ярких, кричащих расцветок, русские — каскадами брильянтов и разливами бирюзы. Но флорентийки не сдаются: из старинных резных шкафов своих прадедов они достают волны кружев, пригоршни княжеских или папских драгоценностей, передаваемых от отца к сыну, парчовые ткани, вроде тех, в какие Веронезе одевал своих волхвов; они заранее заказывают у мадемуазель Бодран все, что она изготовит за зиму, и спокойно ждут исхода военной кампании. И мало в какой еще столице увидишь такие роскошные туалеты, как во Флоренции.
Понятно, во что при таких важных заботах превращается несчастный оперный театр: все лорнеты обходят ложу за ложей, на сцену не смотрит никто. Если не дается какая-нибудь новая, еще неизвестная опера, зрители с начала до конца спектакля просто болтают друг с другом. Насколько мне известно, только «Роберт-Дьявол» смог установить перемирие между враждующими сторонами на тридцать или сорок представлений подряд.
Зато балет вызывает у публики неослабное внимание; в нем выступают третьеразрядные парижские танцовщицы, которые недостаток таланта возмещают облегченностью наряда. Танцуют они как придется, то на полупальцах, то на целой стопе, изредка на пуантах, искажая па, порой теряя равновесие, но поправляя дело пируэтом. Пируэт — основа танца, так же как слова legno и roba — основа итальянского языка: чем дольше длится пируэт, тем громче аплодисменты. Не всякий волчок способен крутиться с такой неутомимостью, как флорентийские балерины. Они способны вывести из терпения даже факира.
