То, что я говорю, в точности соответствует действительности, и не стоит особого труда сделать подсчет. С ноября по март население Флоренции увеличивается на десять тысяч человек; пусть даже каждый из этих десяти тысяч за сутки тратит не более трех пиастров, что является нижней оценкой, — в целом это составит тридцать тысяч ежедневного дохода. На наши деньги это сто восемьдесят тысяч франков; вот на них затем и живут шестьдесят тысяч флорентийцев.
Постоянная забота великого герцога о народе сказалась и в этом. Он понял, что приезжий иностранец — источник дохода для Флоренции; поэтому каждый иностранец во Флоренции — желанный гость, будь то чопорный англичанин, болтливый француз или сдержанный русский. С первого января во дворце Питти, чья великолепная картинная галерея открыта для любознательных иностранцев ежедневно, раз в неделю еще устраивается великолепный бал. На бал может получить приглашение любой человек, которого посол его страны сочтет достойным монаршего гостеприимства: дворянин или коммерсант, фабрикант или живописец, и всех их великий герцог встречает благожелательной улыбкой, свойственной его задумчивому лицу. Будучи однажды представлен великому герцогу, иностранец получает право в дальнейшем, даже без приглашения, посещать эти княжеские балы, на которых гости чувствуют себя свободнее, чем на балах на улице Шоссе-д'Антен; дело в том, что поскольку этикет не позволяет никому первым обращаться к великому герцогу, а сам он, при всей своей утонченной любезности, просто не успел бы вступить в разговор с каждым из приглашенных, то гость приходит, пьет, ест и уходит, ничуть не обязанный разговаривать с кем бы то ни было; иначе говоря, он словно побывал в превосходном ресторане, где, правда, не подают меню.
Итак, Флоренция имеет два облика: летний и зимний. Вот почему во Флоренции надо провести целый год, либо приехать сюда два раза, летом и зимой, чтобы понять город цветов с его двумя ликами.
Летом Флоренция печальна и почти безлюдна; с восьми часов утра до четырех часов пополудни едва ли даже двадцатая часть ее населения выходит под палящее солнце, на улицы с закрытыми дверьми и окнами; кажется, что это мертвый город, как Геркуланум и Помпеи, который посещают лишь любопытствующие. К четырем часам солнце склоняется ниже, на раскаленные мостовые и нагретые стены ложится тень, несколько окон робко открываются, чтобы впустить дуновение ветерка. Распахиваются ворота дворцов, и оттуда выезжают открытые экипажи с женщинами и детьми, направляясь в Кашины. Мужчины, как правило, отправляются туда в тильбюри, верхом или просто пешком.
Кашины (я пишу это слово так, как оно произносится) — это флорентийский Булонский лес, только здесь меньше пыли и больше прохлады. Ехать туда надо через ворота Прато, по широкой аллее длиною приблизительно в пол-льё, обсаженной великолепными деревьями. В конце аллеи находится павильон, принадлежащий великому герцогу. Площадь перед павильоном называется Пьяццо-не; к ней ведут четыре аллеи, где могут свободно разъезжаться экипажи.
В Кашинах можно гулять как летом, так и зимой. Летом вы прогуливаетесь в тени, зимой — на солнце; летом — на Прато, зимой — по Лунгарно.
Но прогулки в Кашинах — развлечение аристократии, ни летом, ни зимой здесь не встретишь людей из простого народа. Одна из отличительных особенностей тосканцев состоит в том, что низшие классы неукоснительно соблюдают социальные различия, вместо того чтобы постоянно стремиться сгладить их, как это происходит во Франции.
Летом гуляющие катаются по большому лугу, длиною в треть льё и в сто шагов шириною; с одной его стороны возвышаются деревья, полностью закрывая его от солнечных лучей. Никогда прежде, даже в лесах Франции и Германии, я не видел таких великолепных каменных дубов, сосен, буков, увитых густым плющом; здесь в изобилии водятся зайцы и фазаны, прогуливающиеся среди гуляющей публики, в которой можно распознать охотников: они прицеливаются в дичь из своих тросточек.
В этой толпе, ежеминутно сталкиваясь с людьми, не знающими его в лицо, удивительно просто одетый, прогуливается великий герцог вместе с женой, двумя дочерьми, сестрой и вдовствующей великой герцогиней. Неподалеку, под присмотром гувернанток, резвятся два или три прелестных ребенка — самые младшие члены монаршей семьи.
Великому герцогу Тосканскому сорок с небольшим лет, волосы его уже побелели от неустанных трудов, ибо он, сердцем тосканец, но немец умом, работает по восемь-десять часов в день. Он имеет привычку держать голову чуть наклонно, но каждые десять шагов приподнимает ее, чтобы ответить на чей-нибудь поклон. При каждом кивке его спокойное задумчивоё лицо озаряется мудрой и благожелательной улыбкой: такой улыбки я не видел больше ни у кого.
Великая герцогиня обычно идет под руку с ним; одета она всегда просто, но чрезвычайно элегантно. Это неаполитанская принцесса, она грациозна, как вообще все принцессы дома Бурбонов, и ее признали бы красивой в любой стране, поскольку красота ее не принадлежит к какому-то определенному типу, а излучает здоровье и в то же время пленяет изысканностью; ее плечи и руки могли бы стать моделью для статуи.
Следом идут две юные принцессы, беседуя либо с вдовствующей великой герцогиней, которая их воспитала, либо с теткой. Это дочери великого герцога от первого брака, что понятно сразу, ибо герцогиня кажется их старшей сестрой. Обе они отличаются той немецкой красотой, главным свойством которой является нежность. Однако хрупкость сложения старшей принцессы, как говорят, доставляет беспокойство заботливому отцу. Но Флоренция — добрая, ласковая мать: Флоренция согреет ее своим жарким солнцем и вылечит.
Есть нечто трогательное и патриархальное в этой прогулке монаршей семьи, окруженной своим народом, то и дело останавливающейся, чтобы поговорить со знакомыми и расцеловать их детей. Глядя на это, я вспомнил нашу несчастную королевскую семью, которая сидит взаперти во дворце Тюильри, словно в тюрьме, и всякий раз, когда король выезжает оттуда, дрожит от страха при мысли, что шестерка быстроногих коней привезет обратно его труп.
В боковой аллее ожидают гуляющих их экипажи. К шести часам все рассаживаются в них, и кучера, которым даже не отдают приказа, едут к Пьяццоне; там они привычно останавливаются.
На флорентийской Пьяццоне можно увидеть зрелище, какого не увидишь, вероятно, ни в одном другом городе: это своего рода клуб под открытым небом, где наносят и принимают визиты; визитеры, конечно же, мужского пола. Женщины остаются в экипажах, а мужчины ходят от одного к другому и ведут беседу у открытой дверцы: кто пеший, кто верхом на лошади, а близкие друзья — встав на подножку кареты.
Здесь устраиваются судьбы, загораются страстные взгляды, назначаются свидания.
Среди экипажей прохаживаются цветочницы и бросают мужчинам букеты роз и фиалок: деньги за цветы они получат завтра утром, в кафе, когда у них будут покупать гвоздику в петлицу. Если кто-то и забудет заплатить, это не беда: цветы во Флоренции дешевы. Ведь Флоренция — страна цветов: спросите у Бенвенуто Челлини.
Там проводят время до восьми часов вечера. В восемь над лугом начинает подниматься легкий туман. От этого тумана здесь все беды: он несет с собой подагру, ревматизм, слепоту; если бы не этот туман, флорентийцы были бы бессмертными. Но такова расплата Флоренции за первородный грех человечества; а потому при виде тумана распадается дружеский круг, прекращается оживленная беседа, кучера трогают с места, и на Пьяццоне остаются лишь три или четыре кареты: в них сидят иностранцы, которые либо никогда не слышали о пагубных свойствах тумана, либо не считают нужным его опасаться.
К девяти часам все, кто задержался на Пьяццоне, покидают его и направляются в город. У ворот Прато образуется еще один клуб: туман сюда не доходит. Отсюда можно смеяться над ним, бросать ему вызов; за день солнце так сильно нагревает камни городской стены, что они сохраняют тепло почти всю ночь и туман не смеет к ним подступиться. Там можно провести еще полтора часа; но люди бережливые уезжают около десяти: в десять часов опускают решетку, а для того, чтобы ее снова подняли, надо дать десять су.
