На полпути между Ливорно и Флоренцией словно гигантский межевой столб возвышается башня Сан Миньято аль Тедеско.

Сан Миньято аль Тедеско — колыбель семьи Бонапартов. Из этого гнезда взлетела орлиная стая, захватившая своими когтями весь мир; и странное дело, именно во Флоренцию, то есть к подножию Сан Миньято, благодаря братскому гостеприимству великого герцога Леопольда II, все Бонапарты возвращались умирать.

Последний член этой семьи, живший в Сан Миньято, старый каноник, скончавшийся, насколько я помню, в 1828 году, был кузен Наполеона. Император сделал все, чтобы убедить его оставить свой прежний сан и стать епископом, но тот наотрез отказался. Со своей стороны, он без конца докучал Наполеону, уговаривая его канонизировать одного их общего предка, но император каждый раз отвечал, что один святой Бонапарт уже имеется и одного святого в семье вполне достаточно.

Отвечая так, он не мог догадываться в то время, что однажды появится еще один святой и одновременно мученик, носящий это имя.

Мы прибыли в столицу Тосканы около десяти часов вечера. Остановились мы в прекрасном старинном доме с зубцами на верху стен, гостинице г-жи Хомберт, и, собираясь провести во Флоренции продолжительное время, на следующий день занялись поисками квартиры в городе.

В тот же день мы поселились в одном частном доме у Порта алла Кроче.

За двести франков в месяц нам предоставили дворец с садом, с мадоннами Лукки делла Роббиа, с гротами, выложенными раковинами, с беседкой, оплетенной олеандрами, аллею лимонных деревьев и садовника по имени Деметрий.

Не говорим уж о том, что с нашего балкона открывался живописнейший вид на очаровательную базилику Сан Миньято аль Монте, так любимую Микеланджело.

И все это, как видим, за сходную цену.

ФЛОРЕНЦИЯ

Летом Флоренция пустеет. Зажатая между высокими горами, построенная на берегах реки, в русле которой девять месяцев в году катится не столько вода, сколько пыль, нещадно палимая солнцем, которое отражают серые плиты мостовой и белые стены дворцов, Флоренция, за вычетом aria cattiva^[42], подобно Риму, превращается с апреля по октябрь в огромную парильню; поэтому все в городе имеет две цены: летнюю и зимнюю. Разумеется, зимняя вдвое выше летней; дело в том, что в конце осени на столицу Тосканы обрушивается целая туча англичан и англичанок всех сословий, всех возрастов, а главное, всех мастей.

Мы приехали туда в начале июня, и в городе уже шли праздничные приготовления к дню святого Иоанна.

Конечно, каждый город чтит своего святого покровителя, но во Флоренции праздникам вообще придается весьма важное значение. Здесь всегда какой-нибудь праздник, полупраздник или четверть праздника; в июне, по случаю благополучного разрешения великой герцогини от бремени, которое произошло то ли 10-го, то ли 12-го числа, то есть между Троицей и днем святого Иоанна, было всего пять рабочих дней. Таким образом, время нашего приезда было подходящим для знакомства с горожанами, но неудачным для осмотра достопримечательностей города, поскольку в праздничные дни все закрывается в полдень.

Первейшая потребность флорентийца — отдых. Думаю, даже удовольствие не занимает такого места в его жизни, и флорентийцу приходится делать над собой некоторое усилие, чтобы развлекаться. Такое впечатление, что город Медичи, устав от долгих политических потрясений, мечтает забыться сказочным сном Спящей красавицы. Одни лишь звонари не знают отдыха ни днем, ни ночью. Не понимаю, как эти бедняги выдерживают такой непосильный труд.

Есть во Флоренции один блестящий политик и вместе с тем чрезвычайно остроумный светский человек, которого Наполеон называл великаном на антресолях: это граф де Фоссомброни, министр иностранных дел и государственный секретарь. Всякий раз, когда его уговаривают ввести какое-нибудь техническое новшество или провести политическую реформу, он только улыбается и преспокойно отвечает: «II mondo va da se», что означает: «Мир движется сам собой».

О его мире это можно сказать совершенно точно, ибо его мир — это Тоскана, где единственный сторонник прогресса — великий герцог. Так что здешнее недовольство народа тоже кажется странным в современном понимании. Народ находит своего государя чересчур либеральным и никогда не одобряет нововведений, которые он в порыве наследственного человеколюбия без конца пытается внедрить.

В самом деле, во Флоренции все социальные реформы исходят от трона. Осушение прибрежных болот, введение кадастра, новая ипотечная система, научные конгрессы, судебная реформа — все эти идеи исходят от него, причем в осуществлении их ему сильно мешали апатия общества и демократическая рутина.

Школьники отказались ходить на уроки к новым учителям и проявили при этом такое упорство, что в конце концов народное образование вернулось к привычной системе.

Флоренция — это Эльдорадо личной свободы. Во всех странах мира, даже в республике Соединенных Штатов Америки, даже в Швейцарской республике, даже в республике Сан-Марино часы повинуются своего рода тирании, которая принуждает их бить примерно в одно и то же время. Во Флоренции не так; разные часы отбивают одно и то же время в течение двадцати минут. Какой-то иностранец однажды пожаловался на это жителю Флоренции. «Подумаешь! — невозмутимо отвечал тосканец. — Зачем, черт возьми, вам знать, который час?»

Следствием этой вялости или, вернее, легкого отношения к жизни, присущего жителям Флоренции, является то, что помимо изготовления соломенных шляпок, которые местные девушки плетут, прогуливаясь по улице или проезжая по дороге, здесь почти нет ни промышленности, ни торговли. Вину за это никоим образом не следует возлагать на великого герцога: любому новому начинанию он помогает либо деньгами, либо своим покровительством. За отсутствием предприимчивых людей в Тоскане он приглашает к себе иностранцев и вне всякой зависимости от их национальности вознаграждает их за старания в области промышленности. Господин Лардерель получил титул графа Монте Черболи за то, что он открыл фабрику по производству буры; г-н Демидов стал князем Сан Донато за то, что он основал шелковую мануфактуру. И не следует думать, будто эти титулы проданы: они пожалованы, и пожалованы достойно, во имя блага всей страны.

Поскольку здесь нет своих фабрик, то, как совершенно понятно, у флорентийских торговцев нельзя, в сущности, купить ничего нужного; более или менее приличные магазины во Флоренции принадлежат французам, которые все товары привозят из Парижа. Флорентийские денди одеваются у Блена, Юмана или Водо, а светские львицы причесываются у мадемуазель Бодран.

Во Флоренции вам никто ничего не предлагает, все приходится искать самому; люди сидят дома, товары лежат на складах. Иностранец, проживший в столице Тосканы всего месяц, получил бы о ней совершенно неверное представление. Поначалу кажется, будто здесь невозможно приобрести даже самые необходимые вещи, а те, что удается приобрести, никуда не годятся; и только со временем вы узнаёте — не от местных жителей, а от иностранцев, пробывших в этом городе больше, чем вы, — где раздобыть то или другое. Прожив здесь полгода, вы все еще совершаете подобные открытия каждый день; в итоге вы обычно покидаете Тоскану в то самое время, когда начинаете свыкаться с ней. Но, приехав во второй раз, вы уже чувствуете, что свыклись вполне, а после третьего или четвертого посещения вы начинаете любить Флоренцию как вторую родину и нередко остаетесь здесь навсегда.

Первое, что поражает при посещении этого города, когда-то славившегося торговлей, это полное отсутствие у его жителей коммерческого чутья, которое в свое время превратило Флоренцию в одну из самых богатых и могущественных республик на свете. Вы ищете и не находите здесь предприимчивого промежуточного класса, который заполняет нижние этажи и тротуары Парижа и Лондона. Во Флоренции четко различаются только три класса: аристократия, иностранцы и простой народ. И с первого взгляда невозможно уяснить себе, как и чем живет этот народ. В самом деле, аристократия, не считая двух-трех княжеских семей, тратит мало, а народ не работает: но зимой во Флоренции можно покрыть все летние расходы. Осенью, когда перелетные птицы тянутся на юг, Флоренция заполняется стаями иностранцев — англичан, русских и французов. И Флоренция в положенное время распахивает двери гостиниц и меблированных комнат, впускает туда вперемешку французов, русских и англичан, чтобы ощипывать их до весны.