— А! Я не могу тебя принудить?

— Нет, ваше сиятельство.

— Что ж, посмотрим!

— Посмотрим, — невозмутимо ответил кучер и пустил лошадей шагом.

— Франц, — сказал князь по-немецки своему слуге, — задайте этому негодяю хорошую трепку.

Франц беспрекословно вышел, стащил кучера с козел, отколотил его с истинно немецкой основательностью и посадил обратно; затем, показав на дорогу, произнес: «Vorwaerts^[40]» и сел рядом.

И кучер поехал, однако чуть медленнее, чем раньше.

Все на свете надоедает, даже телесное наказание кучера. Князь рассудил, что так или иначе приедет во Флоренцию, предложил матери подремать и, подавая ей пример, уткнулся в угол кареты и заснул.

Кучеру потребовалось шесть часов, то есть на четыре часа больше, чем обычно, чтобы добраться от Ливорно до Понте деры; там он предложил князю выйти, чтобы сменить карету.

— Но я дал вашему хозяину двенадцать пиастров именно за то, чтобы не менять карету! — воскликнул князь.

— Где документ? — спросил кучер.

— Я уже сказал вам, негодяй: нет у меня документа!

— Что ж, раз у вас нет документа, сменим карету.

Князю очень хотелось снова отколотить кучера, на сей раз уже собственноручно; однако, взглянув на физиономии людей вокруг, он решил, что это было бы неосторожно. Поэтому он вышел из кареты; его поклажу побросали на мостовую, и после часа ожидания появилась карета — полуразвалившийся рыдван, запряженный двумя едва дышащими клячами.

При других обстоятельствах князь, щедрый как русский вельможа и французский художник одновременно, дал бы кучеру луидор, но здесь правота его была столь очевидна, что уступить было бы малодушием, и он решил проявить твердость. Он сел в рыдван, и, поскольку новый кучер был предупрежден, что чаевых не будет, они тронулись шагом, под хохот и почти что улюлюканье присутствующих.

Впрочем, было бы просто бессовестно требовать, чтобы эти жалкие клячи двигались не шагом, а как-либо еще. Из Понтедеры в Эмполи князь добрался за шесть часов.

При въезде в город кучер остановил карету и подошел к окну.

— Ваше сиятельство переночует здесь, — сказал он князю.

— То есть как? Разве мы уже во Флоренции?

— Нет, ваше сиятельство, мы в Эмполи, это чудесный маленький городок.

— Я не для того заплатил твоему хозяину двенадцать пиастров, чтобы ночевать в Эмполи. Я буду ночевать во Флоренции.

— Где документ, ваше сиятельство?

— Проваливай к черту со своим документом!

— У вашего сиятельства нет документа?

— Нет.

— Хорошо, — сказал кучер, вновь усаживаясь на козлы.

— Что ты сказал? — крикнул князь.

— Я сказал «очень хорошо», — отозвался кучер, нахлестывая своих кляч.

И впервые после Ливорно князь почувствовал, что едет рысью.

Он подумал, что это добрый знак, и выглянул в окно. На улицах было многолюдно, все окна были освещены: в городе праздновали день мадонны Эмполи, совершившей, как говорят, много чудес. Проезжая по главной площади, князь увидел танцующих.

Захваченный этим зрелищем, князь вдруг заметил, что въезжает под какой-то свод; в ту же минуту карета остановилась.

— Где мы? — спросил князь.

— В каретном сарае гостиницы, ваше сиятельство.

— Почему мы в каретном сарае?

— Потому что здесь будет удобнее менять лошадей.

— Живо! Живо! Поторапливайся! — приказал князь.

— Subito^[41], — ответил кучер.

Князь уже знал, что некоторым словам в Италии доверять не следует, поскольку они означают противоположное тому, что обещают. Однако, увидев, как распрягают лошадей, он закрыл окно кареты и стал ждать.

Через полчаса он опустил стекло и высунулся из кареты:

— Ну, что там?

Никто не отозвался.

— Франц! — крикнул князь. — Франц!

— Сударь? — вдруг проснувшись, ответил Франц.

— Где мы, черт возьми?

— Не знаю, сударь.

— Как это не знаешь?

— Не знаю. Я заснул и только сейчас проснулся.

— Боже мой! — воскликнула княгиня. — Мы в каком-то разбойничьем притоне.

— Нет, — ответил Франц, — мы в каретном сарае.

— Так открой ворота и позови кого-нибудь, — сказал князь.

— Ворота заперты, — ответил Франц.

— Заперты? — воскликнул князь, выпрыгивая из кареты.

— Взгляните сами, сударь.

Князь принялся что есть силы трясти ворота, но они были надежно заперты. Князь закричал во все горло; никто ему не ответил. Князь стал искать булыжник, чтобы взломать ворота, но булыжника не было.

Убедившись, что его не могут или не хотят услышать, князь, будучи прежде всего человеком редкого ума, решил извлечь из случившегося единственно возможную пользу; он сел в карету, закрыл окна, проверил, под рукой ли у него пистолеты, пожелал матери спокойной ночи, положил ноги на переднее сиденье и уснул. Франц сделал то же самое на козлах; одна лишь княгиня не могла сомкнуть глаз, уверенная, что она попала в какую-то западню.

Ночь прошла спокойно. В семь часов утра ворота открылись и на пороге появился веттурино, ведя за собой двух лошадей.

— Эй, нет ли тут седоков до Флоренции? — спросил он добродушнейшим тоном, как будто речь шла о чем-то вполне естественном.

Князь открыл дверцу кареты и спрыгнул вниз, намереваясь придушить того, кто задал ему этот вопрос; увидев, однако, что это не вчерашний кучер, он подумал, что может таким образом покарать за чужое злодеяние человека если и не доброго, то, по крайней мере, пока еще ни в чем перед ним не провинившегося, и сдержался.

— Где кучер, который привез нас сюда? — спросил он, побледнев от гнева, но сохраняя внешнее хладнокровие и отвечая вопросом на вопрос.

— Ваше сиятельство имеет в виду Пеппино?

— Кучера из Понтедеры.

— Ну, так это Пеппино.

— Так где Пеппино?

— Поехал домой.

— Он поехал домой?

— Нуда, конечно. В Эмполи был праздник, мы с ним всю ночь пили и танцевали, а утром, час назад, он сказал мне: «Гаэтано, возьми лошадей и забери двух приезжих и слугу из каретного сарая в “Золотом кресте”; все уплачено, кроме чаевых». Тогда я его спрашиваю, как получилось, что приезжие ночуют в каретном сарае, а не в номерах. Да это англичане, говорит он, они испугались, что им тут не дадут чистого белья, и решили переночевать в карете. Поскольку я знаю, что англичане все с причудами, то я ответил ему: «Хорошо». Выпил еще бутылочку, сходил за моими лошадками, и вот я здесь. Наверно, слишком рано для вас? Я могу прийти позже.

— Нет, черт возьми! — ответил князь. — Запрягайте, не будем терять ни минуты; даю вам пиастр чаевых, если через три часа мы будем во Флоренции.

— Через три часа, ваше сиятельство? Это даже много, — сказал кучер. — Если вы даете пиастр чаевых, мы там будем через два часа.

— Да услышит вас Господь, милый человек! — промолвила княгиня.

Кучер сдержал слово: ровно в семь часов князь выехал из Эмполи, а в девять он был во Флоренции, на площади Святой Троицы.

На дорогу из Ливорно он потратил ровно двадцать четыре часа.

Первой заботой князя — после завтрака, ибо они с княгиней ничего не ели со вчерашнего утра, — было подать жалобу.

— А есть у вас документ? — осведомился представитель власти.

— Нет, — ответил князь.

— Что ж, советую вам забыть об этом; но в следующий раз сделайте так: дайте хозяину только пять пиастров, а кучерам — полтора; вы сбережете пять с половиной пиастров и приедете на восемнадцать часов раньше.

С тех пор князь всякий раз неукоснительно следовал совету представителя buon governo, и все складывалось как нельзя лучше.

Мораль этой истории такова: выезжая из Ливорно, надо вынуть часы, показать их кучеру и сказать:

— Даю пять паоло чаевых, если через два часа мы будем в Понтедере.

И вы будете там через два часа.

То же самое надо сделать при выезде из Понтедеры, а затем из Эмполи, и вы доберетесь до Флоренции через шесть с половиной часов — почтовая карета доставила бы вас за восемь с половиной.