Тогда лев превратился в лисицу, чтобы завлечь флорентийцев в ловушку. Фарината притворился, будто он обижен на гибеллинов. Он написал народным старейшинам письмо, в котором назначил им встречу на расстоянии четверти льё от города. Старейшины явились на встречу;

Фарината прибыл один. Он сказал, что готов оказать им услугу: если флорентийцы пойдут большим войском на Сиену, его люди откроют им ворота Санто Вито, которые они охраняют. Вожди гвельфов ничего не могли решить без одобрения народа: они поехали обратно и собрали совет. Фарината вернулся в город.

Заседание совета проходило весьма бурно; большинство предлагало принять предложение Фаринаты, но некоторые проницательные люди боялись предательства. Старейшины, которые вели переговоры с Фаринатой и хотели поставить их себе в заслугу, поддержали его предложение всей своей властью, а народ поддержал старейшин. Напрасно граф Гвидо Гверра и Теггьяйо Альдобранди пытались оспорить мнение большинства — народ не пожелал их слушать. Лука деи Герардини, человек, известный своей мудростью и любовью к родине, встал, пытаясь что-то сказать; но старейшины велели ему замолчать. Он все же продолжал говорить, и его присудили к штрафу в сто флоринов. Герардини согласился уплатить штраф, если ему дадут слово. Штраф был удвоен, но Герардини не отступился, говоря, что возможность дать республике добрый совет — это счастье, за которое стоит заплатить любые деньги. В конце концов старейшины довели сумму штрафа до четырехсот флоринов, но не заставили Герардини замолчать. Его твердость, которую приняли за упрямство, вызвала всеобщее раздражение, и немедленно было предложено принять закон о предании смертной казни всякого, кто осмелится выступить против воли народа. Принятый закон тотчас же был применен к Герардини. Спокойно выслушав приговор, Герардини вновь поднялся с места. «Сооружайте эшафот, — сказал он, — а пока позвольте мне говорить». Вместо того чтобы броситься к ногам этого человека, флорентийцы арестовали его и отвели в тюрьму. Поскольку, кроме Герардини, против предложения старейшин почти никто не возражал, да и следовать его примеру желающих не нашлось, то, едва его увели с собрания, предложение было принято. Флоренция тут же обратилсь к своим союзникам с просьбой о поддержке. На ее призыв откликнулись Лукка, Болонья, Пистойя, Прато, Сан Миньято и Вольтерра. За два месяца гвельфы собрали три тысячи конников и тридцать тысяч пехотинцев.

В ночь на понедельник 3 сентября 1260 года это войско вышло из ворот Флоренции и двинулось в сторону Сиены. Посреди войска, под охраной солдат, которые более других прославились отвагой, тяжело катилась Карроччо. Это была золоченая колесница, запряженная восемью быками в красных попонах; на колеснице был установлен шест с золоченым шаром на верхушке; под шаром развевалось знамя Флоренции, которое во время битвы вверяли храбрейшему из храбрых. Под знаменем было укреплено распятие: протянутые руки Христа словно благословляли войско. Рядом с распятием висел колокол, чтобы созывать всех, кого далеко забросил вихрь сражения. Из-за неповоротливости быков колесница не могла передвигаться быстро, так что флорентийцам оставалось либо с позором бросить ее на поле боя, либо ожесточенно сражаться за нее. Это было изобретение Ариберта, архиепископа Миланского; желая придать больше значения пехоте, набиравшейся из простолюдинов, в противовес коннице, состоявшей из знати, он впервые использовал его в войне против Конрада Салического. А потому тяжелая колесница была окружена пехотинцами, вынужденными двигаться с такой же скоростью, как она. Правил колесницей семидесятилетний старик по имени Джованни Торнаквинчи, а на ее площадке, почетном месте для храбрейших, стояли семеро сыновей Торнаквинчи; по приказу отца все они поклялись умереть, но не дать врагу коснуться Карроччо, этого ковчега средневековой воинской чести. Что касается колокола, то, как говорили, его благословил папа Мартин, и в честь крестного он получил имя Мартинелла.

На рассвете 4 сентября войско флорентийцев достигло холма Монте Аперти, расположенного в пяти милях к востоку от Сиены: оттуда открывался вид на город, который они надеялись захватить врасплох. Полуслепой епископ поднялся на площадку Карроччо и отслужил мессу: все войско благоговейно внимало ему, на коленях и с непокрытой головой. Закончив мессу, он отвязал знамя и вручил его Якопо дель Вакка из семьи Пацци, а сам надел доспехи и занял место среди всадников; ворота Санто Вито, как было обещано, открылись. Первой из них выехала имперская конница, затем появились флорентийские изгнанники под командованием Фаринаты; после них вышла пехота — граждане Сиены со своими ленниками, всего тринадцать тысяч человек. Флорентийцы поняли, что их заманили в ловушку; однако они сравнили выступившее против них войско со своим собственным, решили, что их втрое больше, и с громкими криками ринулись на врага, оскорбляя его и вызывая в нем злость.

В эту минуту епископ, который, как все увечные люди, заставлял других приходить ему на помощь, услышал сзади шум, обернулся и своими подслеповатыми глазами увидел между собой и горизонтом какую-то линию, за минуту до этого им не замеченную. Тронув за плечо стоявшего рядом с ним солдата, он спросил, что это такое: стена или полоса тумана? «Ни то, ни другое, — ответил солдат, — это вражеские щиты». В самом деле, большой отряд имперской конницы обогнул Монте Аперти, перешел вброд Арбию и ударил флорентийцев в тыл, в то время как остальные силы сиенцев сшиблись с ними лицом к лицу.

Тогда Якопо дель Вакка, решив, что настал час битвы, поднял над всеми флорентийское знамя со львом и крикнул: «Вперед!» Но в ту же минуту Бокка дельи Абатти, гибеллин в душе, выхватил меч из ножен и одним ударом отсек руку, державшую знамя. Затем с криком «Ко мне, гибеллины!» он вместе с тремястами единомышленников отделился от войска гвельфов и влился в ряды имперской конницы.

Среди флорентийцев началось смятение: Якопо дель Вакка поднял свое окровавленное запястье и закричал: «Измена!» Но никто и не подумал подобрать знамя, упавшее под конские копыта: при виде того, как на них нападают те, кого они еще минуту назад считали своими братьями, воины, вместо того чтобы сплотиться, стали шарахаться друг от друга, боясь предательского меча больше, чем вражеского. Слово «измена», произнесенное Якопо дель Вакка, передавалось из уст в уста, и каждый всадник, забыв о спасении родины и думая только о себе, выбирался из схватки, доверив жизнь резвости своего коня и губя свою честь. В итоге из трех тысяч знатных флорентийцев на поле брани осталось лишь тридцать пять храбрецов, которые не захотели бежать и погибли.

Пехота, состоявшая из флорентийских простолюдинов и из жителей союзных городов, проявила большую стойкость и сомкнулась вокруг Карроччо; там-то и началась кровопролитная битва, от которой, по словам Данте, воды Арбии стали красными^[32].

Однако гвельфы, лишившись конницы, не могли отразить натиск врага, поскольку, как уже было сказано, на поле битвы остались только простолюдины, у которых были лишь вилы да алебарды, а деревянные щиты, кирасы из буйволовой кожи и стеганые полукафтанья не спасали их от длинных копий и двуручных мечей конников; люди и лошади в железных доспехах с легкостью врубались в толпу пехотинцев и пробивали в ней глубокие бреши. И все же эта толпа, вдохновленная непрерывным звоном Мартинеллы, трижды смыкалась, отбрасывая неприятелькую конницу, которая трижды откатывалась, окровавленная и ущербленная, словно вынутый из раны клинок.

Наконец, благодаря отвлекающему маневру, проделанному Фаринатой, который стоял во главе флорентийских изгнанников и горожан Сиены, конники добрались до Карроччо. И тогда обеим сражающимся сторонам довелось увидеть нечто беспримерное: подвиг старика, которому было доверено охранять Карроччо и семеро сыновей которого поклялись отцу не покидать поле битвы живыми.

Во все время сражения семеро молодых людей оставались на площадке Карроччо, откуда они могли следить за происходящим; трижды они в нетерпении обращали взгляды к отцу, но старик знаком удерживал их; наконец, настал час, когда надо было отдать жизнь, и старик крикнул сыновьям: «Вперед!»