— Что же ты медлишь? — спросила Гвальдрада. — Забыл, что тебя ждет прекрасная Лукреция?
— Послушай, — сказал Буондельмонте, взяв ее за руку, — если бы я отказался от этого брака, если бы я изменил данному мною слову, если бы я попросил в жены твою дочь, ты отдала бы ее мне?..
— Разве найдется настолько кичливая или настолько безумная мать, которая не пожелает видеть своим зятем владетеля Монте Буоно?
Тогда Буондельмонте поднял драпировку, опустился на колени у кровати девушки, взял ее за руку и, видя, что спящая приоткрыла глаза, произнес:
— Проснитесь, моя прекрасная невеста!
Затем, повернувшись к Гвальдраде, он сказал:
— Матушка, пошлите за священником и, если ваша дочь согласна стать моей супругой, ведите нас к алтарю!
В тот же день Лючия Гвальдрада из рода Донати стала женой Буондельмонте.
На другой день по городу поползли слухи об этом браке. Какое-то время семья Амидеи отказывалась верить, что ей нанесли столь тяжкое оскорбление, но в конце концов поверить пришлось. Тогда они призвали к себе своих родичей — Уберти, Фифанти, Ламберти и Гангаланди — и, когда те явились, объяснили им, какова цель этого собрания. В ту эпоху честь была весьма гневлива, а месть — безотлагательна, и подобную обиду можно было смыть только кровью. Моска предложил убить Буондельмонте, и все единодушно с ним согласились.
Утром Пасхального воскресенья Буондельмонте проскакал верхом по Понте Веккьо и спустился на набережную Арно, как вдруг из улицы Святой Троицы выехали всадники и направились к нему. На некотором расстоянии от него всадники разделились на две группы, чтобы напасть с двух сторон. Буондельмонте понял, что эти люди замышляют недоброе; однако, то ли понадеявшись на их честность, то ли положившись на собственную отвагу, он продолжил путь, не выказывая никаких опасений; более того, когда он проезжал мимо, то учтиво поклонился им. Тут Скьятто дельи Уберти выхватил палицу, спрятанную у него под плащом, и одним ударом сбросил Буондельмонте на землю. В ту же минуту Одцо Арриги, подумав, что враг, быть может, не убит, а просто оглушен, спешился и ножом перерезал ему вены. Буондельмонте дополз до подножия статуи Марса, языческого покровителя Флоренции, и испустил дух. Весть об этом убийстве сразу же разнеслась по городу. Вся родня Буондельмонте собралась у него в доме, убитого положили в открытый гроб и поставили на катафалк. Юная вдова села возле гроба и прижала размозженную голову мужа к своей груди; катафалк окружили ближайшие родственники, и траурный кортеж двинулся по улицам Флоренции; впереди ехал отец Буондельмонте в черной одежде, на коне в черной попоне, и глухим голосом восклицал: «Мщение! Мщение! Мщение!»
При виде окровавленного трупа, юной и прекрасной вдовы, рыдающей, с разметавшимися волосами, при виде отца, едущего перед гробом сына, которому полагалось бы идти за гробом отца, граждане пришли в большое волнение и каждая знатная семья приняла ту или другую сторону — в зависимости от своих убеждений, дружеских или родственных связей. Сорок две знатнейшие семьи образовали партию гвельфов, то есть сторонников папы, и поддержали семью Буондельмонте. Двадцать четыре семьи образовали партию гибеллинов, то есть сторонников императора, и во главе этой партии стала семья Уберти. Каждый собрал своих слуг, укрепил свои дворцы, возвел башни; и тридцать три года на площадях и улицах Флоренции, запертая в ее стенах, бушевала неистовая гражданская война.
Однако гибеллины, которых, как мы знаем, было почти вдвое меньше, чем гвельфов, не рассчитывали победить собственными силами, а потому обратились за помощью к императору, и тот прислал им тысячу шестьсот немецких конников. Это войско скрытно проникло в город через ворота, охраняемые гибеллинами, и в ночь на Сретение 1248 года побежденные гвельфы были вынуждены покинуть Флоренцию.
И тогда победители, оказавшиеся хозяевами города, предались бесчинствам, которые затягивают гражданские войны до бесконечности. Тридцать шесть дворцов были разрушены, а их башни срыты до основания; под башню Тозинги на площади Старого рынка, всю выложенную мрамором, высотой в сто двадцать сажен, подвели подкоп, и она рухнула, как пораженный молнией гигант. Партия императора одержала победу по всей Тоскане, и гвельфы оставались в изгнании вплоть до 1250 года, то есть до смерти Фридриха II.
После этого гвельфы возвратились во Флоренцию и народ вернул себе часть утраченного влияния. Одним из первых своих постановлений он приказал разрушить крепости, за стенами которых дворянство глумилось над законами. Кроме того, знатным людям было приказано уменьшить высоту башен их дворцов до пятидесяти сажен, и из добытого таким образом камня достроили городские укрепления со стороны Арно (прежде город не был защищен с этой стороны). Наконец, в 1252 году народ, желая увековечить возвращение свободы во Флоренцию, отчеканил из чистейшего золота монету, которую в честь города назвали флорином и которая вот уже 700 лет сохраняет все то же изображение лилии, тот же вес и ту же пробу, ибо ни одна из революций, последовавшей за той, которой флорин был обязан своим появлением на свет, не осмелилась изменить его народный чекан, подделать его республиканское золото.
Между тем гвельфы, более великодушные или более доверчивые, чем их противники, разрешили гибеллинам остаться в городе: гибеллины воспользовались этим и сплели заговор, который был раскрыт. Представители городских властей вызвали их к себе для того, чтобы они объяснили свое поведение; но те камнями и стрелами отогнали лучников, которых прислал за ними подеста. Тотчас же поднялся весь флорентийский народ; врагов преследовали у них в домах, их дворцы и крепости подверглись осаде, и в два дня все было кончено. Скьятто дельи Уберти, тот самый, что оглушил Буондельмонте ударом палицы, пал с оружием в руках. Другому Уберти и некоему Инфангати отрубили голову на площади Старого рынка, а те, кому удалось избежать расправы или суда, под водительством Фаринаты дельи Уберти покинули город и отправились в Сиену просить убежища, которое и было им предоставлено.
Фарината дельи Уберти был человек той же породы, что барон дез'Адре, коннетабль де Бурбон и Ледигьер: они рождаются с железной дланью и бронзовым сердцем, они открывают глаза в осажденном городе и закрывают их на поле битвы; это растения, политые кровью и дающие кровавые цветы и плоды!
Император умер, и гибеллинам не к кому стало обращаться за помощью. Фарината отправил послов к Манфреду, королю Сицилии. Послы просили дать им войско. Манфред дал им сто человек. Они восприняли это как насмешку и хотели было отказаться, но Фарината написал им:
«И все же соглашайтесь: нам важно, чтобы среди наших знамен было знамя Манфреда, а когда мы его получим, я водружу его в таком месте, что он будет вынужден отправить нам подкрепление, чтобы забрать его назад».
Тем временем гвельфское войско, преследовавшее гибеллинов, стало лагерем у ворот Камольи, пыль которой была так дорога Альфьери[31]. После нескольких мелких стычек Фарината, получивший от Манфреда сто тяжеловооруженных конников, дал им лучшего тосканского вина и приказал готовиться к вылазке. Затем, когда между гвельфами и гибеллинами завязался бой, он заявил, что пойдет на выручку своим, стал во главе вспомогательного отряда немцев и так далеко повел его в атаку, что вскоре вместе со своей сотней тяжеловооруженных конников оказался в плотном кольце врагов. Солдаты Манфреда сражались с отчаянной отвагой, но силы были слишком неравны. Все они погибли. Один только Фарината каким-то чудом сумел прорваться к своим — залитый вражеской кровью, утомленный сечей, но невредимый.
Его цель была достигнута: раны на телах солдат Манфреда взывали к отмщению; захваченное в бою королевское знамя доставили во Флоренцию, чернь раздирала его в клочья и втаптывала в грязь. Это было оскорбление Швабского дома, пятно на имперском гербе, и отомстить за одно и смыть другое могла только победа. Фарината де-льи Уберти написал королю Сицилии письмо и сообщил в нем о том, как закончилась битва: в ответ Манфред послал ему две тысячи солдат.
