Старая кошка не могла никак понять, почему её не пускают в дом, почему вместо ласки она получает теперь пинки или удары палкой от хозяйки. Ей казалось, что ничего не изменилось с тех пор, как помнила себя. Последнее время стала замечать странные перемены, но никак не могла понять какие. Вроде всё так же, только забор вроде бы стал выше – раньше одним махом вспрыгивала на него, а теперь по дровам с трудом на него залазит. Мыши стали какими-то шустрыми – уж больно быстро бегают, да и хозяйка в дом не пускает, а норовит пнуть. Жестянка, куда ей наливали молоко и бросали кости от рыбы, стоит давно уже пустая. Марфа и теперь каждый день подходила к ней, подойдёт, обнюхает перевёрнутую жестянку, мяукнет жалобно и отходит. Кроме несъедобного кислого запаха, каким несёт от кучи таких же пустых брошенных за забором банок, она давно уже ничем не пахла. Ветер усилился, заставляя Марфу съёживаться и прижимать уши. Старая кошка не выдержала. Поднялась, обнюхала щель, в которой скрылась мышь, тихо мяукнула и медленно поплелась к сараям. По пути заглянула на крыльцо, куда таскала и складывала мышей под самую дверь, взяла одну мышь, чтобы съесть утром, и пошла в сарай. Шорох под дверью всполошил кур, Марфа тихо мяукнула, чтобы куры узнали свою сожительницу и успокоились. Старая кошка, спрятав мышь, зарылась в солому.

В сарае вновь наступила тишина.

Ещё долго до зимнего рассвета, а уже засветились кое-где окна в деревне. Заскрипели двери хлевов, зазвенели вёдра. Большинство домов ещё без признаков жизни, раз скотины нет, можно и ещё поспать.

Мария Андреевна, глядя на такие спящие окна только вздыхает:

– Вот, люди горя не знают, не хотят дело с хозяйством иметь. Поросят ещё держат, а уж коровку то… Только я, дура, маюсь. Ладно, пусть уж ребятишки подрастут, а то без молока им и есть нечего.

Причитая и натягивая ватную фуфайку, закутываясь в толстый шерстяной платок, злится. Руки, словно чужие, никак не могут стянуть узлом концы платка. Что грабли железные, что руки… Вот как хозяйство даётся.

Выйдя на крыльцо, первым делом взглянула на два соседних дома – так и есть, спят, как сурки. Глянула под ноги, чтоб не оступиться и обомлела. Словно кто по линейке выкладывал. Пересчитала. Не поверив самой себе, пересчитала вновь. Да, так и есть. Двенадцать мышек одна к одной уложены в ряд.

– Вот бестия старая. И поклала-то как. Думает, проведёт. Чумных наловила… Их хоть руками хватай – смахнула их валенком с крыльца.

В сарае отбросила пинком вышедшую навстречу кошку, та только пискнула мышью и забилась в угол за ящик.

– Рухлядь старая, обленилась совсем! Крыса покоя не даёт. Обои совсем в чулане обгрызла. Как лошадь ходит, через стенку слыхать. Спать не даёт. А она чумных мышей давит. На! На! На тебе! – тыкала палкой за ящик, – сегодня в чулане запру. Не поймаешь крысину, позову Евдокима. Ох, надоела ты мне. На! На!..

Куры столпились вокруг хозяйки. Забыв о них, Мария Андреевна орудовала палкой. Выплеснулась обида за свою серую жизнь, за старшего сына, что совсем отбился от рук, тайком покуривает, несколько раз казалось, что от него пахнет пивом, за мужа, что пристрастился к рюмке. Да и за многое другое перепало Марфе. Старая кошка, сжавшись, молча сносила удары.

Короткий день привёл за собой длинную ночь. Сумерки наступили как-то сразу, неожиданно, будто кто-то накрыл солнце мешком из-за туч, едва оно село на макушки берёз у дальнего леса.

Ещё бледные звёзды подпёрли белые столбы из печных труб. Морозную тишину нет-нет да разорвёт треск сорок у реки. Длиннохвостые трещотки устраиваются поудобнее в густом ивняке. У ним свои секреты. С зимней ночью шутки плохи. Завтрашний восход лишь для тех, кто хорошо устроился.

Возясь у печи, Мария Андреевна вспомнила о кошке. Попросила старшего сына:

– Володя, кошку приведи.

– Подожди, химию делаю.

– Потом доделаешь, в чулан её посади.

– Ну, иду! – он сунул под подушку фантастику, взял фонарик и вышел в сени.

Не прошло и минуты, дверь распахнулась. На пороге возникла Марфа.

Давно запретная черта невидимой стеной остановила её.

Передняя лапа так и осталась висеть в воздухе. Марфа замерла, прижимаясь к порогу. Двигались только большие зелёные глаза и чёрный нос, внюхивающийся в забытые запахи.

– Ну, что застряла? – пинок сзади выбросил её на середину кухни. – Старая ведьма!

– Володя, ей же больно! – подскочил к кошке маленький Сашка.

Марфа испуганно оглядывалась и прижималась к полу. Вздрагивала от прикосновения детских рук.

– Киса, Марфа, хочешь молочка? Хочешь?

Марфа смотрела на него, не мигая, широко открытыми глазами. Что он хочет от неё?

– Киса, Марфа…

– Брось кошку, Сашенька, брось, она плохая, после неё надо ладошки помыть, – Мария Андреевна хотела оттащить сына. – Ну, что тебе мать говорит… Отойди.

– Она хорошая, Марфа хорошая, она мурлыкает, – цепкие маленькие руки не отпускали кошку. – Она будет жить в моём уголке. Там много места.

– Она плохая, старая. Мы новую кошечку тебе принесём – маленькую, пушистую. Ты будешь с ней играться, она будет мурчать, а Марфа плохо мурчит, уж больно старая она.

Марфа только съёживалась, снова ожидая ударов.

– Сашенька, брось, отойди от кошки мама тебе сейчас конфетку даст.

Марфа хорошая. Она пушистая, – мальчик ещё крепче прижимался к кошке и вдруг неожиданно отпустил её и закричал.

– Марфа плачет! Она плачет!

На помощь матери пришёл старший сын.

Это у неё от мороза. С холода в тепло зашла.

– Нет, она плачет! – маленький Сашка рвался из объятий матери, – плачет, плачет! – кричал он. По пухлым щекам катились слёзы.

– Сашенька не плачь, завтра мы тебе другую киску принесём, – утешала его мать. Обернулась к старшему сыну и кивнула на чулан. Тот понял сразу. Ловко подцепил кошку ногой. Перелетев через всю кухню, Марфа очутилась у маленькой двери, Владимир открыл дверь, пинком забросил кошку в темноту чулана.

Мария Андреевна долго не могла успокоить расплакавшегося сына, но конфетка и обещание купить танк, совсем как настоящий только маленький, сделали своё дело. Слёзы высохли. Каждый занялся своим делом. Мария Андреевна готовила ужин и завтрак сразу, Владимир погрузился в омут фантастики, а Сашенька готовил постельку для маленькой кошечки.

Не проходило и минуты, Сашенька прибегал к матери – надо же всё узнать про новую кошечку.

– Мам, она пушистая?

– Пушистая.

Через минуту бежал снова.

– Мам, она мурчать умеет?

– Умеет.

Через равные промежутки времени появлялись новые вопросы.

– А какого она цвета?

– Красивого.

– А она лучше Марфы?

– Лучше.

– Почему?

– Марфа старая, никчёмная. Её надо совсем выгнать, Евдокиму надо сказать.

– Мам, не надо говорить, я сам от неё избавлюсь, – на кухню пришёл Владимир, – фантастика тоже имеет не только начало, но и конец, – а то…

– Сделал уроки? – перебила его мать.

– Да.

– Не надо. Нужно быть гуманным.

– А что ж я, фашист, что ли. Евдокиму надо сто грамм наливать, а я задаром. Вон палкой по голове. Да и всё.

– Володя, не надо, не надо, – забеспокоилась мать, может, она сама уйдёт к речке. Мне ещё отец говорил. Он и сам видел и от деда знал – кошки, как смерть почуют, так уходят умирать в густые ивы к речке. Место там такое.

– Мам, не надо Марфу прогонять, – вступился за кошку Сашенька, – она будет с маленькой киской вместе играть. Она ей мамой будет.

– Сашенька, она плохая, бяка… Старая совсем. Мы её прогоним… а то она будет маленькую киску обижать, – на ходу отвечая сыну, Мария Андреевна ставила на стол чашки, тарелки, стаканы, вскипевший чайник, – позови отца, сейчас ужинать будем, Сашенька.

Мальчик побежал в зал. В проходе остановился. Вернулся к матери.

– Ну, что ты? – голубые глаза малыша испуганно смотрели на неё, – ну, что ты? – повторила мать.

– Мам…

– А.

– Мам, а когда я буду старый, меня тоже прогонят со двора?