Звонок из Москвы всё-таки стал ушатом ледяной воды на душу. Может, даже расставил все точки над «и». Ни искринки былых чувств в когда-то любимом женском голосе, а только беспокойство за имущество.
А как звала с собой на зиму в Москву, какие слова говорила! Дачный роман, вероятно, так и остался дачным.
После смерти любимой жены он долгие годы ходил бобылём, но время лечит. Дважды одинокие дачницы увозили его с собой. Да видно не судьба, через пару-тройку месяцев он возвращался назад. Нелепые случаи дважды уводили из этой жизни новых избранниц, а перспектива прослыть чёрным вдовцом отпугивала его от новых серьёзных отношений. «Будет лето, накувыркаемся вволю. Как карта ляжет», – подвёл итог своим душевным терзаниям Павел Степанович, вставая из-за стола. Сдрейфить не в его правилах, и если был прав, заднего хода никогда не давал. Его ждали дела, его ждали рукописи. Время покажет.
Время же наворачивало события, как снежный ком, пущенный с горы в оттепель. Работая обычно над рассказами до полуночи, вставал всё равно рано. В шесть утра, как штык. Уже на ногах. В сельском доме хлопот хватало, только поворачивайся.
До рассвета всё шло, как обычно, но как только развиднелось, сорочий переполох буквально за окном предупредил хозяина о госте из леса. Примерно так и предполагалось, а куда ему ещё податься. В сарае овечки да клетки с кроликами, в рубленом мшанике ульи на зимовке, за пять вёрст запах долетает. Осторожно вышел на крыльцо с взведёнными курками и понял, что старый знакомый где-то рядом и охотится на него. Собравшись со всей округи, рассевшись на деревьях, сороки по очереди пикировали за стог колотых дров за калиткой на деревенской улице, куда он каждое утро и вечер ходил за дровами. Немного не долетев до дров, взмывали вверх, рассаживаясь на деревьях. Прибыла группа поддержки из трёх серых ворон. Птицы считали деревню своей вотчиной и гнали непрошеного гостя прочь. Гам стоял невообразимый. Устроив засаду за сложенными дровами, медведь терпеливо ждал, но с рассветом его вычислили вездесущие сороки. Заметив появление человека, они буквально осатанели, сразу по нескольку птиц одновременно кидались в атаку. Медведь не выдержал их натиска. Павел Степанович держал на мушке тропинку от кладки до калитки, тут зверю три прыжка до неё, но здоровяк рванул в другую сторону. Неожиданный сорочий фактор оказался решающим.
Стрелять пришлось навскидку. После первого выстрела мишка перекувырнулся через голову, но сразу вскочил, продолжая уходить на огромных махах. После второго на мгновение осел и вновь паровым катком попёр по глубокому снегу, проломив два гнилых заборчика у дома напротив, ушёл в лес. Сорочья армия преследовала его до старого леса, перелетая следом, но как только незваный гость вышел из зоны их ответственности, ведомой только им, сразу отстали, рассевшись на деревьях. Накал их трескотни немного стих, но они ещё долго не могли успокоиться в дальнем конце деревни, празднуя свою победу. Постепенно их так быстро собравшееся войско редело, разлетаясь по своим сорочьим делам.
Дело было сделано. Здоровяк ушёл, нашпигованный свинцом, и его прыть пока что ни о чём не говорила. Зверь этот очень крепок на рану и способен пробежать приличное расстояние, пока свалится замертво. Пусть идёт пока с миром, а то на адреналине погони уйдёт в такие дали и крепи, а то и пойдёт напролом, открыв охоту на преследователя. Пусть идёт, от своего следа не уйдёшь.
Восторженный трепет охватил Павла, вот так вот на закате жизни почувствовал себя достойным героев той книги. Хотелось бежать в дом и, опрокинув стопочку, дать гопака вокруг стола в зале. Но нет! Он должен быть до конца похожим на них. Никаких эмоций, спокойно, словно ничего такого не произошло.
Павел Степанович не спеша осматривал медвежью засаду, следы зверя. «Никаких эмоций», – успокаивал сам себя. Только ничего не мог поделать с правой рукой, колотившейся на цевье вертикалки. С правого ствола здоровяку досталось куда-то в грудину или в лопатку, когда он, словно споткнувшись, на всём маху кувырнулся через голову. Справа по ходу, через несколько метров после падения, почти на метр от следа алели частые капли крови на снегу. Второй раз достал его, видимо, в брюшину, медведь аж осел. Метров через двадцать предположения подтвердились – на снегу вместе с алой появилась тёмная печёночного цвета кровь. Стало ясно, что здоровяк ещё сохранил остатки рассудка, не ломанулся в голодном ступоре по окнам и сараюшкам, а чтоб не нарваться на пулю, всю ночь терпеливо ждал в засаде. Разобравшись с хозяином, можно было не спеша выпотрошить остальное. Место для засады выбрано тоже толково – за кладкой дров – от дома ничего не видно. Печь топилась утром и вечером, и каждый раз Степаныч делал по две-три ходки за охапкой дров. Столкнулся бы нос к носу. Плотный снег со льдом вытаял до земли на месте лёжки. Да, ждал терпеливо всю ночь. Ну, каков! Да и на верную пулю не полез, когда сдали сороки, а хотел рывком уйти. «Извини, брат, от нас не уйдёшь!» – Павел Степанович переломил вертикалку, вставил пару пулевых взамен стреляных гильз, выброшенных инжектором.
Разборки с мишкой решено было отложить ровно на сутки, до обеда завтрашнего дня. Пусть успокоится, не чувствуя на хвосте погони, отлежится, может, и добирать не придётся. Если говорят, что время – лекарь, то в этом случае всё наоборот: ляжет зверь, отлежаться с быстрого хода и усталости от потери крови, вытекающей при каждом прыжке фонтанчиками, да больше и не подымется. Найдёт его терпеливый охотник уснувшим вечным сном, уже слегка припорошённым изморозью с деревьев.
Мысль сделать звонок вчерашнему адресату отогнал сразу. Нет, он кремень! Он сам разберётся со своими проблемами. Помощь попросит, когда понадобится вывезти шкуру. Его ждали рукописи. Решив посвятить остаток дня творчеству, с трудом находил нужные слова, как-то не писалось. Одолевали мысли. «С собачкой-то, конечно, сподручнее, тявкнет, когда надо. В деревне, спасибо, сороки на стрёме… Эх, жаль Тайгу. Вот уж собачка была». Пришлось снова ругнуть перестройку. Более двух десятков лет прошло, а как аукается. Вслед за запустением пришёл в эти места самый страшный зверь. Раньше про него и слыхом не слыхивали и взглядом не видывали. Целое лето, от снега до снега, босиком да и без подштанников бегали, а теперь за калитку без сапог и плотных штанов не сунешься. Поля не распахивались, сенокосы не выкашивались, и развелась эта тварь несусветная – величиной с булавочную головку, а то и меньше, но здорового мужика, богатыря, могла в инвалидное кресло определить, а то и на тот свет отправить. Для собак же клещ стал настоящим бичом. Особенно тяжело его переносили породистые гончие и лайки. До глубокой осени боже избавь за забор выпустить. Любимицу Тайгу клещ достал дважды за прошлое лето, прямо во дворе. Вот напасть. Первый раз ещё как-то выходил лайку. Сделал нужные уколы, отпаивал, насильно вливая в пасть красное вино. Через неделю Тайга стала подниматься, перестали гноиться глаза, нос уже не был огненным и сухим, а вновь стал влажным и холодным. Второй раз клещ всё-таки извёл собаку. Ничего не помогало. Через неделю лайка стала таскать зад, а потом и вовсе угасла. Похоронил со слезами под старой яблоней.
Вывел клещ тетерева и зайца. Все сначала недоумевали: куда что подевалось, никакой тебе химии и удобрений, почти нет охотников и населения, живи себе, жируй да размножайся. Скоро загадка природы разгадалась сама собой. Как-то по осени накатил дуриком прямо на ствол здоровенный русачуга. По широкой полевой дорожке заяц мчался в лоб меж заросших полей, словно кончал жизнь самоубийством. Павел Степанович сначала обрадовался трофею. Русак в это время упитанный, налившийся своим заячьим жиром в прослойках меж мясными волокнами. В печи приготовишь, как говорится, за уши не оттянешь. Обед на неделю. Поднял за уши косого и остолбенел. Первоначально казавшийся огромным заяц весил не более целлофанового пакета из «Магнита» с парой пачек картофельных чипсов – просто скелет, обтянутый кожей. Пригляделся и обомлел. «От этого я бы тоже застрелился», – от неожиданности откинув зайца в сторону, вот бедолага. Даже зайцам досталось от перестройки». Словно гроздьями винограда доходяга был обвешан десятками раздутых напившихся от пуза заячьей крови клещей всех калибров. Одни уже блестели, как шары, готовые отвалится, чтоб в своих норках переварить ещё тёплую кровь, другие только ползали мелкими, кровожадными вампирами, ища место, где присосаться. Этот случай стал впоследствии частенько вспоминаться Павлу Степановичу. Иногда среди приезжавших на охоту деятелей, мнивших себя крупными фигурами, невооружённым глазом были видны мелкие кровососы, нашедшие место, где можно сладко присосаться.
